Неточные совпадения
Они знали, что он
боялся всего,
боялся ездить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у каждого препятствия стояли
доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
— Позор и срам! — отвечал полковник. — Одного
боишься, — это встречаться с Русскими за границей. Этот высокий господин побранился с
доктором, наговорил ему дерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
— И не думала и не думает выходить замуж, а она очень больна, и
доктора послали ее за границу. Даже
боятся за ее жизнь.
— Он был очень болен после того свидания с матерью, которое мы не пре-ду-смотрели, — сказал Алексей Александрович. — Мы
боялись даже за его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья летом исправили его здоровье, и теперь я по совету
доктора отдал его в школу. Действительно, влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно здоров и учится хорошо.
— Покажите-ка… Да вы не
бойтесь, я
доктор.
—
Доктора надо, Варя. Я —
боюсь. Какое безумие, — шептал он и, слыша, как жалобно звучат его слова, вдруг всхлипнул.
— Почему ты не ложишься спать? — строго спросила Варвара, появляясь в дверях со свечой в руке и глядя на него из-под ладони. — Иди, пожалуйста! Стыдно сознаться, но я
боюсь! Этот мальчик… Сын
доктора какого-то… Он так стонал…
— Все это — ненадолго, ненадолго, — сказал
доктор, разгоняя дым рукой. — Ну-ко, давай, поставим компресс.
Боюсь, как левый глаз у него? Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
Право, я
боялся прийти сегодня на похороны, потому что мне с чего-то пришло в голову непременное убеждение, что я вдруг засвищу или захохочу, как этот несчастный
доктор, который довольно нехорошо кончил…
— Я вам объясню, Надежда Васильевна, почему
доктор скрывал от вас мое появление здесь, — заговорил Привалов, опуская глаза. — Он
боялся, что я могу явиться к вам не совсем в приличном виде…
Доктор так добр, что хотел, хотя на время, скрыть мои недостатки от вас…
Ввиду всех этих данных Надежда Васильевна и не дала
доктору сейчас же решительного ответа, когда он предложил ей ехать в Гарчики. Ее что-то удерживало от этой поездки, точно она
боялась сближения с Приваловым там, на мельнице, где он, собственно, бывал реже, чем в городе. Но
доктор настаивал на своем предложении, и Надежда Васильевна наконец нашла то, что ее смущало.
— Скажите, пожалуйста, за что ненавидит меня эта дама? — спрашивала Зося
доктора Сараева, указывая на Хину. — Она просто как-то шипит, когда увидит меня… У нее делается такое страшное лицо, что я не шутя начинаю
бояться ее. А между тем я решительно ничего ей не сделала.
— Да бог его знает… Он, кажется, служил в военной службе раньше… Я иногда, право,
боюсь за моих девочек: молодо-зелено, как раз и головка закружится, только
доктор все успокаивает…
Доктор прав: самая страшная опасность та, которая подкрадывается к вам темной ночью, тишком, а тут все и все налицо. Девочкам во всяком случае хороший урок… Как вы думаете?
Положение Привалова с часу на час делалось все труднее. Он
боялся сделаться пристрастным даже к
доктору. Собственное душевное настроение слишком было напряжено, так что к действительности начали примешиваться призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину за другой. Привалов даже избегал мысли о том, что Зося могла не любить его совсем, а также и он ее. Для него ясно было только то, что он не нашел в своей семейной жизни своих самых задушевных идеалов.
Доктор выходил из избы опять уже закутанный в шубу и с фуражкой на голове. Лицо его было почти сердитое и брезгливое, как будто он все
боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая
доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за
доктором и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
Сказано — сделано, и вот пятьдесят губернских правлений рвут себе волосы над неофициальной частью. Священники из семинаристов,
доктора медицины, учителя гимназии, все люди, состоящие в подозрении образования и уместного употребления буквы «ъ», берутся в реквизицию. Они думают, перечитывают «Библиотеку для чтения» и «Отечественные записки»,
боятся, посягают и, наконец, пишут статейки.
О медицинской помощи, о вызове
доктора к заболевшему работнику тогда, конечно, никому не приходило в голову. Так Антось лежал и тихо стонал в своей норе несколько дней и ночей. Однажды старик сторож, пришедший проведать больного, не получил отклика. Старик сообщил об этом на кухне, и Антося сразу стали
бояться. Подняли капитана, пошли к мельнице скопом. Антось лежал на соломе и уже не стонал. На бледном лице осел иней…
Единственный человек, который не тревожился, ничего не спасал и ничего не
боялся, это был
доктор Кочетов.
— Не знаю, я только
боюсь… Мне даже домой хочется уехать. Ты знаешь,
доктор у меня нашел болезнь: нервы.
А то отправятся
доктор с Араповым гулять ночью и долго бродят бог знает где, по пустынным улицам, не
боясь ни ночных воров, ни усталости. Арапов все идет тихо и вдруг, ни с того ни с сего, сделает
доктору такой вопрос, что тот не знает, что и ответить, и еще более убеждается, что правленье корректур не составляет главной заботы Арапова.
Когда я проснулся, было уже очень поздно, одна свечка горела около моей кровати, и в комнате сидели наш домашний
доктор, Мими и Любочка. По лицам их заметно было, что
боялись за мое здоровье. Я же чувствовал себя так хорошо и легко после двенадцатичасового сна, что сейчас бы вскочил с постели, ежели бы мне не неприятно было расстроить их уверенность в том, что я очень болен.
Первые четыре дня ее болезни мы, я и
доктор, ужасно за нее
боялись, но на пятый день
доктор отвел меня в сторону и сказал мне, что
бояться нечего и она непременно выздоровеет. Это был тот самый
доктор, давно знакомый мне старый холостяк, добряк и чудак, которого я призывал еще в первую болезнь Нелли и который так поразил ее своим Станиславом на шее, чрезвычайных размеров.
— Нелли только что заснула, бедняжка! — шепчет она мне поскорее, — ради бога, не разбудите! Только уж очень она, голубушка, слаба.
Боимся мы за нее.
Доктор говорит, что это покамест ничего. Да что от него путного-то добьешься, от вашегодоктора! И не грех вам это, Иван Петрович? Ждали вас, ждали к обеду-то… ведь двое суток не были!..
— Сейчас, моя прелесть, сейчас. Итак,
доктор, мы прикажем вымыть ее борной кислотой и тогда… Но, Трилли, не волнуйся же так! Старик, подведите, пожалуйста, вашу собаку сюда. Не
бойтесь, вам заплатят. Слушайте, она у вас не больная? Я хочу спросить, она не бешеная? Или, может быть, у нее эхинококки?
Этот вопрос успокоил набоба. Он
боялся, что девушка ждала своего несчастного
доктора.
Иногда набоб старался себя утешить тем, что Луша слишком занята своим
доктором и поэтому нигде не показывается, — это было плохое утешение, но все-таки на минуту давало почву мысли; затем иногда ему казалось, что Луша избегает его просто потому, что
боится показаться при дневном свете — этом беспощадном враге многих красавиц, блестящих, как драгоценные камни, только при искусственном освещении.
В ее безжизненно-матовых глазах, в лице, лишенном игры живой мысли и чувств, в ее ленивой позе и медленных движениях он прочитал причину того равнодушия, о котором
боялся спросить; он угадал ответ тогда еще, когда
доктор только что намекнул ему о своих опасениях.
— А станьте вправду, и пока висит, вы будете очень
бояться, что больно. Всякий первый ученый, первый
доктор, все, все будут очень
бояться. Всякий будет знать, что не больно, и всякий будет очень
бояться, что больно.
— Мой милый
доктор, — отнеслась к нему как бы с мольбой Сусанна Николаевна, — я подумать
боюсь, как это подействует на Егора Егорыча.
С новым усердием принялись
доктора за леченье, которое представляло своего рода опасность, потому что медики слишком любили свою пациентку: один предвидел чахотку, другой сухотку, а третий
боялся аневризма.
В течение всего времени, как Пепко жил у меня по возвращении из Сербии, у нас не было сказано ни одного слова о его белградском письме. Мы точно
боялись заключавшейся в нем печальной правды, вернее —
боялись затронуть вопрос о глупо потраченной юности. Вместе с тем и Пепке и мне очень хотелось поговорить на эту тему, и в то же время оба сдерживались и откладывали день за днем, как это делают хронические больные, которые откладывают визит к
доктору, чтобы хоть еще немного оттянуть роковой диагноз.
На Волге в бурлаках и крючниках мы и в глаза не видали женщин, а в полку видели только грязных баб, сидевших на корчагах с лапшой и картошкой около казарменных ворот, да гуляющих девок по трактирам, намазанных и хриплых, соприкосновения с которыми наша юнкерская компания прямо-таки
боялась, особенно наслушавшись увещаний полкового
доктора Глебова.
Эти простые слова тронули Боброва. Хотя его и связывали с
доктором почти дружеские отношения, однако ни один из них до сих пор ни словом не подтвердил этого вслух: оба были люди чуткие и
боялись колючего стыда взаимных признаний.
Доктор первый открыл свое сердце. Ночная темнота и жалость к Андрею Ильичу помогли этому.
— Но я не тороплюсь с ночлежным домом, — продолжал он уже с раздражением и досадой, обращаясь к
доктору, который глядел на него как-то тускло и с недоумением, очевидно не понимая, зачем это ему понадобилось поднимать разговор о медицине и гигиене. — И, должно быть, не скоро еще я воспользуюсь нашею сметой. Я
боюсь, что наш ночлежный дом попадет в руки наших московских святош и барынь-филантропок, которые губят всякое начинание.
Телегин. В саду. С
доктором все ходит, Ивана Петровича ищет.
Боятся, как бы он на себя рук не наложил.
— Вы не плачьте, голубчик, не
бойтесь…
Доктор — славный человек, он вас осмотрит и выдаст бумагу такую… только и всего! Я вас привезу сюда… Ну, милая, не плачьте же…
Саша. Да, пора уходить. Прощай!
Боюсь, как бы твой честный
доктор из чувства долга не донес Анне Петровне, что я здесь. Слушай меня: ступай сейчас к жене и сиди, сиди, сиди… Год понадобится сидеть — год сиди. Десять лет — сиди десять лет. Исполняй свой долг. И горюй, и прощения у нее проси, и плачь — все это так и надо. А главное, не забывай дела.
Лебедев. Эскулапии наше нижайшее… (Подает Львову руку и поет.) «
Доктор, батюшка, спасите, смерти до смерти
боюсь…»
Прокофий во время холеры лечил лавочников перцовкой и дегтем и брал за это деньги, и, как я узнал из нашей газеты, его наказывали розгами за то, что он, сидя в своей мясной лавке, дурно отзывался о
докторах. Его приказчик Николка умер от холеры. Карповна еще жива и по-прежнему любит и
боится своего Прокофия. Увидев меня, она всякий раз печально качает головой и говорит со вздохом...
— Ты меня не понимаешь! — сказала она и, еще более пододвинувшись к
доктору, положила ему руки и голову на плечо. — Я готова быть твоей женой, но я
боюсь тебя!
Не знаю, что бы сделал этот последний, если б Бенис и Упадышевский не упросили его выйти в другую комнату: там
доктор, как я узнал после от Василья Петровича, с твердостью сказал главному надзирателю, что если он позволит себе какой-нибудь насильственный поступок, то он не ручается за несчастные последствия и даже за жизнь больного, и что он также
боится за мать.
Наташа. И они тоже, я им скажу. Они добрые… (Идет.) К ужину я велела простокваши.
Доктор говорит, тебе нужно одну простоквашу есть, иначе не похудеешь. (Останавливается.) Бобик холодный. Я
боюсь, ему холодно в его комнате, пожалуй. Надо бы хоть до теплой погоды поместить его в другой комнате. Например, у Ирины комната как раз для ребенка: и сухо, и целый день солнце. Надо ей сказать, она пока может с Ольгой в одной комнате… Все равно днем дома не бывает, только ночует…
Проходило лето;
доктор давно говорил Мане, что она совершенно здорова и без всякой для себя опасности может уехать домой. Маня не торопилась. Она отмалчивалась и все чего-то
боялась, но, наконец, в половине сентября вдруг сама сказала сестре, что она хочет оставить больницу.
Теперь она
боялась Мирона,
доктора Яковлева, дочери своей Татьяны и, дико растолстев, целые дни ела. Из-за неё едва не удивился брат. Дети не уважали её. Когда она уговаривала Якова жениться, сын советовал ей насмешливо...
Записки Лопатина. Гельфрейх побежал за
доктором, жившим на одной с нами лестнице; я принес воды, и скоро истерический припадок прошел. Надежда Николаевна сидела в углу дивана, на который мы с Гельфрейхом перенесли ее, и только изредка тихонько всхлипывала. Я
боялся потревожить ее и ушел в другую комнату.
Доктор наш
боялся за мою грудь и даже однажды доложил об этом Ивану Матвеичу.
Тетерев(подходя к нему). А я — потомственный алкоголик и кавалер Зеленого Змия Терентий Богословский. (
Доктор отступает пред ним.) Не
бойся, не трону… (Проходит мимо.
Доктор растерянно смотрит вслед ему, обмахиваясь шляпой. Входит Петр.)
—
Боюсь,
доктор, не простудился ли, — сказал он тонким, слабым и немного сиплым голосом, совсем не идущим к его массивной фигуре. — Главное дело — уборные у нас безобразные, везде дует. Во время номера, сами знаете, вспотеешь, а переодеваться приходится на сквозняке. Так и прохватывает.
—
Докторам все тайности известны! Ах, и смелый он у тебя, — ничего не
боится!
— Вот и Коля-телеграфист так же говорит: быть поскорости бунту! Немцев тоже
боится, а
доктор — не верит!