Неточные совпадения
Анализуя свое чувство и сравнивая его с прежними, она ясно видела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б он не спас жизни Государя, не была бы влюблена в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый
для нее тонкий звук его голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие
белые руки с напухшими жилами.
Потом показал одну за другою палаты, кладовую, комнату
для белья, потом печи нового устройства, потом тачки такие, которые не будут производить шума, подвозя по коридору нужные вещи, и много другого.
Мучительно неловко ему было оттого, что против него сидела свояченица в особенном,
для него, как ему казалось, надетом платье, с особенным в виде трапеции вырезом на
белой груди; этот четвероугольный вырез, несмотря на то, что грудь была очень
белая, или особенно потому, что она была очень
белая, лишал Левина свободы мысли.
«Прачка, кажется, не приносила еще
белья, а
для гостей постельное
белье всё в расходе.
Заманчиво мелькали мне издали сквозь древесную зелень красная крыша и
белые трубы помещичьего дома, и я ждал нетерпеливо, пока разойдутся на обе стороны заступавшие его сады и он покажется весь с своею, тогда, увы! вовсе не пошлою, наружностью; и по нем старался я угадать, кто таков сам помещик, толст ли он, и сыновья ли у него, или целых шестеро дочерей с звонким девическим смехом, играми и вечною красавицей меньшею сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь да говорит про скучную
для юности рожь и пшеницу.
Небывалый проезжий остановится с изумлением при виде его жилища, недоумевая, какой владетельный принц очутился внезапно среди маленьких, темных владельцев: дворцами глядят его
белые каменные домы с бесчисленным множеством труб, бельведеров, флюгеров, окруженные стадом флигелей и всякими помещеньями
для приезжих гостей.
Во взаимных услугах они дошли наконец до площади, где находились присутственные места: большой трехэтажный каменный дом, весь
белый, как мел, вероятно
для изображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей; прочие здания на площади не отвечали огромностию каменному дому.
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то
белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее
для Карла Иваныча и что ночь не спала
для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли бабушка.
За месяц до своей смерти она достала из своего сундука
белого коленкору,
белой кисеи и розовых лент; с помощью своей девушки сшила себе
белое платье, чепчик и до малейших подробностей распорядилась всем, что нужно было
для ее похорон.
Всю домовую работу Лонгрен исполнял сам: колол дрова, носил воду, топил печь, стряпал, стирал, гладил
белье и, кроме всего этого, успевал работать
для денег.
Одна такая новинка была миниатюрной гоночной яхтой;
белое суденышко это несло алые паруса, сделанные из обрезков шелка, употреблявшегося Лонгреном
для оклейки пароходных кают — игрушек богатого покупателя.
Катерина Ивановна бросилась к окну; там, на продавленном стуле, в углу, установлен был большой глиняный таз с водой, приготовленный
для ночного мытья детского и мужниного
белья.
Студент рассказывал о ней с каким-то особенным удовольствием и все смеялся, а офицер с большим интересом слушал и просил студента прислать ему эту Лизавету
для починки
белья.
Аркадий подошел к дяде и снова почувствовал на щеках своих прикосновение его душистых усов. Павел Петрович присел к столу. На нем был изящный утренний, в английском вкусе, костюм; на голове красовалась маленькая феска. Эта феска и небрежно повязанный галстучек намекали на свободу деревенской жизни; но тугие воротнички рубашки, правда, не
белой, а пестренькой, как оно и следует
для утреннего туалета, с обычною неумолимостью упирались в выбритый подбородок.
Я знал, что на свете бывают пряники желтые, с патокою, и
белые пряники — с мятой, бывают столбики и сосульки, бывает такое лакомство, которое называется «резь», или лапша, или еще проще — «шмотья», бывают орехи простые и каленые; а
для богатого кармана привозят и изюм, и финики.
Черное сукно сюртука и
белый, высокий, накрахмаленный воротник очень невыгодно
для Краснова подчеркивали серый тон кожи его щек, волосы на щеках лежали гладко, бессильно, концами вниз, так же и на верхней губе, на подбородке они соединялись в небольшой клин, и это придавало лицу странный вид: как будто все оно стекало вниз.
Около печи в деревянном корыте
для стирки
белья мокли коровьи желудки, другое такое же корыто было наполнено кровавыми комьями печонок, легких.
Заснул он на рассвете, — разбудили его Захарий и Ольга, накрывая стол
для завтрака. Захарий был такой же, как всегда, тихий, почтительный, и
белое лицо его, как всегда, неподвижно, точно маска. Остроносая, бойкая Ольга говорила с ним небрежно и даже грубовато.
Раза два приходила Варвара, холодно здоровалась, вздергивая голову, глядя через плечо Клима, шла в свою комнату и отбирала
белье для себя.
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура
белого медведя, в углу — шкаф
для платья с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
Клим сидел с другого бока ее, слышал этот шепот и видел, что смерть бабушки никого не огорчила, а
для него даже оказалась полезной: мать отдала ему уютную бабушкину комнату с окном в сад и молочно-белой кафельной печкой в углу.
Устав стоять, он обернулся, — в комнате было темно; в углу у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном диване была пуста, а на
белой подушке другой постели торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели
для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл дверь на террасу, — там, в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
Он переживал волнение, новое
для него. За окном бесшумно кипела густая,
белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Явилась мысль очень странная и даже обидная: всюду на пути его расставлены знакомые люди, расставлены как бы
для того, чтоб следить: куда он идет? Ветер сбросил с крыши на голову жандарма кучу снега, снег попал за ворот Клима Ивановича, набился в ботики. Фасад двухэтажного деревянного дома дымился
белым дымом, в нем что-то выло, скрипело.
Прошли. В десятке шагов за ними следовал высокий старик; брезгливо приподняв пышные
белые усы, он тростью гнал пред собой корку апельсина, корка непослушно увертывалась от ударов, соскакивала на мостовую, старик снова загонял ее на панель и наконец, затискав в решетку
для стока воды, победоносно взмахнул тростью.
От лагерей скакал всадник в
белом, рассеянно бежали солдаты, перегоняя друг друга, подпрыгивая от земли мячиками, далеко сзади них тряслись две зеленые тележки. Солнце нисходило к роще, освещая поле нестерпимо ярко, как бы нарочно
для того, чтоб придать несчастию памятную отчетливость.
— Оставь меня в покое, — строго сказал Самгин и быстро пошел в спальню за
бельем для постели себе; ему удалось сделать это, не столкнувшись с женой, а утром Анфимьевна, вздыхая, сообщила ему...
— Возмущенных — мало! — сказал он, встряхнув головой. — Возмущенных я не видел. Нет. А какой-то… странный человек в
белой шляпе собирал добровольцев могилы копать. И меня приглашал. Очень… деловитый. Приглашал так, как будто он давно ждал случая выкопать могилу. И — большую,
для многих.
Самгин был уверен, что настроением Безбедова живут сотни тысяч людей — более умных, чем этот голубятник, и нарочно, из антипатии к нему,
для того, чтоб еще раз убедиться в его глупости, стал расспрашивать его: что же он думает? Но Безбедов побагровел, лицо его вспухло,
белые глаза свирепо выкатились; встряхивая головой, растирая ладонью горло, он спросил...
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур
белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным
для мужчины.
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее минуты, а там — непременно уйти. Главное, я был одет весьма прилично: платье и пальто все-таки были новые, а
белье совершенно свежее, о чем позаботилась нарочно
для этого случая сама Марья Ивановна. Но про этих лакеев я уже гораздо позже и уже в Петербурге наверно узнал, что они, чрез приехавшего с Версиловым слугу, узнали еще накануне, что «придет, дескать, такой-то, побочный брат и студент». Про это я теперь знаю наверное.
Где он возьмет цвета
для этого пронзительно-белого луча здешних звезд? как нарисует это мление вечернего, только что покинутого солнцем и отдыхающего неба, эту теплоту и кротость лунной ночи?
Сегодня Иван Григорьев просунул к нам голову: «Не прикажете ли бросить этот камень?» Он держал какой-то красивый, пестрый камень в руке. «Как можно! это надо показать в Петербурге: это замечательный камень, из Бразилии…» — «
Белья некуда девать, — говорил Иван Григорьев, — много места занимает. И что за камень? хоть бы
для точила годился!»
Сквозь
белую, нежную кожу сквозили тонкими линиями синие жилки; глаза большие, темно-синие и лучистые; рот маленький и грациозный с вечной, одинаковой
для всех улыбкой.
Европейцы ходят… как вы думаете, в чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи на шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы, кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием
для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее
белой материей, в виде чалмы.
«Это
для белых, которые бы вздумали прийти сюда».
В театрах видел я благородных леди: хороши, но чересчур чопорно одеты
для маленького, дрянного театра, в котором показывали диораму восхождения на Монблан: все — декольте, в
белых мантильях, с цветами на голове, отчего немного походят на наших цыганок, когда последние являются на балюстраду петь.
«Ну, это значит быть без обеда», — думал я, поглядывая на две гладкие,
белые, совсем тупые спицы, которыми нельзя взять ни твердого, ни мягкого кушанья. Как же и чем есть? На соседа моего Унковского, видно, нашло такое же раздумье, а может быть, заговорил и голод, только он взял обе палочки и грустно разглядывал их. Полномочные рассмеялись и наконец решили приняться за обед. В это время вошли опять слуги, и каждый нес на подносе серебряную ложку и вилку
для нас.
В эту минуту обработываются главные вопросы, обусловливающие ее существование, именно о том, что ожидает колонию, то есть останется ли она только колониею европейцев, как оставалась под владычеством голландцев, ничего не сделавших
для черных племен, и представит в будущем незанимательный уголок европейского народонаселения, или черные, как законные дети одного отца, наравне с
белыми, будут разделять завещанное и им наследие свободы, религии, цивилизации?
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром
белье, он садится к столу, кладет ноги в назначенный
для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он будет глух и нем целый день.
Как только Катюша входила в комнату или даже издалека Нехлюдов видел ее
белый фартук, так всё
для него как бы освещалось солнцем, всё становилось интереснее, веселее, значительнее; жизнь становилась радостней.
Маслова была одета опять попрежнему в
белой кофте, юбке и косынке. Подойдя к Нехлюдову и увидав его холодное, злое лицо, она багрово покраснела и, перебирая рукою край кофты, опустила глаза. Смущение ее было
для Нехлюдова подтверждением слов больничного швейцара.
Давно ли вся эта комната была
для него дорогим уголком, и он все любил в ней, начиная с обоев и кончая геранями и
белыми занавесками в окнах.
А.
Белый художественно прозрел в русском народе страстную мистическую стихию, которая была закрыта
для старых русских писателей, создавших традиционно народническое представление о народе.
На нем лежали окровавленный шелковый
белый халат Федора Павловича, роковой медный пестик, коим было совершено предполагаемое убийство, рубашка Мити с запачканным кровью рукавом, его сюртук весь в кровавых пятнах сзади на месте кармана, в который он сунул тогда свой весь мокрый от крови платок, самый платок, весь заскорузлый от крови, теперь уже совсем пожелтевший, пистолет, заряженный
для самоубийства Митей у Перхотина и отобранный у него тихонько в Мокром Трифоном Борисовичем, конверт с надписью, в котором были приготовлены
для Грушеньки три тысячи, и розовая тоненькая ленточка, которою он был обвязан, и прочие многие предметы, которых и не упомню.
На прибрежных лугах, около кустарников, Н.А. Десулави обратил мое внимание на следующие растения, особенно часто встречающиеся в этих местах: астру с удлиненными ромбовидными и зазубренными листьями, имеющую цветы фиолетово-желтые с
белым хохолком величиной с копейку, расположенные красивой метелкой; особый вид астрагала, корни которого в массе добывают китайцы
для лекарственных целей, — это крупное многолетнее растение имеет ветвистый стебель, мелкие листья и многочисленные мелкие бледно-желтые цветы; крупную живокость с синими цветами, у которой вся верхняя часть покрыта нежным пушком; волосистый журавельник с грубыми, глубоко надрезанными листьями и нежными малиновыми цветами; темно-пурпуровую кровохлебку с ее оригинальными перистыми листьями; крупнолистную горечавку — растение с толстым корнем и толстым стеблем и с синевато-фиолетовыми цветами, прикрытыми длинными листьями, и, наконец, из числа сложноцветных — соссюрею Максимовича, имеющую высокий стебель, зазубренные лировидные листья и фиолетовые цветы.
Несколько дней спустя после этого мы занимались пристрелкой ружей. Людям были розданы патроны и указана цель
для стрельбы с упора. По окончании пристрелки солдаты стали просить разрешения открыть вольную стрельбу. Стреляли они в бутылку, стреляли в
белое пятно на дереве, потом в круглый камешек, поставленный на краю утеса.
Больница эта состояла из бывшего господского флигеля; устроила ее сама помещица, то есть велела прибить над дверью голубую доску с надписью
белыми буквами: «Красногорская больница», и сама вручила Капитону красивый альбом
для записывания имен больных. На первом листке этого альбома один из лизоблюдов и прислужников благодетельной помещицы начертал следующие стишки...
Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших
белых камней, — казалось, они сползлись туда
для тайного совещания, — и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось.
Холщовые мешки с
бельем стрелки приспособили
для носки на спине, сообразно чему перешили лямки.