Неточные совпадения
— Что ж, верно ушиблись, когда упали? — сказал гувернер. — Я
говорил, что это опасная игра. И надо сказать
директору.
Вожеватов. Ничего-с. Мне один англичанин — он
директор на фабрике —
говорил, что от насморка хорошо шампанское натощак пить. А я вчера простудился немного.
Директор подслушал однажды, когда он рассказывал, как дикие ловят и едят людей, какие у них леса, жилища, какое оружие, как они сидят на деревьях, охотятся за зверями, даже начал представлять, как они
говорят горлом.
Райский смотрел, как стоял
директор, как
говорил, какие злые и холодные у него были глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда
директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает от волнения, как добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
Карете своей адвокат велел ехать за собой и начал рассказывать Нехлюдову историю того
директора департамента, про которого
говорили сенаторы о том, как его уличили и как вместо каторги, которая по закону предстояла ему, его назначают губернатором в Сибирь.
Губернатор дальнего города был тот самый бывший
директор департамента, о котором так много
говорили в то время, как Нехлюдов был в Петербурге.
— Конечно, он вам зять, —
говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он
директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же быть
директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
В полгода он сделал в школе большие успехи. Его голос был voilé; [приглушенный (фр.).] он мало обозначал ударения, но уже
говорил очень порядочно по-немецки и понимал все, что ему
говорили с расстановкой; все шло как нельзя лучше — проезжая через Цюрих, я благодарил
директора и совет, делал им разные любезности, они — мне.
К нам приехал новый
директор, Долгоногов, о котором я уже
говорил выше. Все, начиная с огромного инспектора и кончая Дитяткевичем, сразу почувствовали над собой авторитетную руку. Долгоногова боялись, уважали, особенно после случая с Безаком, но… не знали. Он был от нас как-то далек по своему положению.
— Молчать… Я
говорю: тай — ные сборы, потому что вы о них ничего не сказали мне, вашему
директору… Я
говорю: незаконные, потому… — он выпрямился на стуле и продолжал торжественно: — …что на — ло — ги устанавливаются только государственным советом… Знаете ли вы, что если бы я дал официальный ход этому делу, то вы не только были бы исключены из гимназии, но… и отданы под суд…
Не знаю, как тебе высказать всю мою признательность за твою дружбу к моим сестрам. Я бы желал, чтоб ты, как Борис, поселился в нашем доме. Впрочем, вероятно, у тебя казенная теперь квартира. Я спокойнее здесь, когда знаю, что они окружены лицейскими старого чекана. Обними нашего
директора почтенного. Скоро буду к нему писать. Теперь не удастся. Фонвизины у меня — заранее не поболтал на бумаге, а при них болтовня и хлопоты хозяина, радующегося добрым гостям. Об них
поговорю с Николаем.
Еще в старые годы почтенный мой
директор часто
говаривал мне: пожалуйста, не думай, а то наверное скажешь вздор!
Ты напрасно
говоришь, что я 25 лет ничего об тебе не слыхал. Наш
директор писал мне о всех лицейских. Он постоянно
говорил, что особенного происходило в нашем первом выпуске, — об иных я и в газетах читал. Не знаю, лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад, что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно. В России меньше всего знают, что в ней происходит. До сих пор еще не убеждаются, что гласность есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни было.
— Я ему
говорю: «Иди, негодяй, и заяви
директору, чтобы этого больше не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края». Что же вы думаете? Приходит и поверит: «Я тебе больше не сын, — ищи себе другого сына». Аргумент! Ну, и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговаривать не хочет. Ну, я ему еще покажу!
— Собрались мы, которые постарше, — степенно
говорил Сизов, —
поговорили об этом, и вот, послали нас товарищи к тебе спросить, — как ты у нас человек знающий, — есть такой закон, чтобы
директору нашей копейкой с комарами воевать?
— Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новый народ. Что мы жили? На коленках ползали и все в землю кланялись. А теперь люди, — не то опамятовались, не то — еще хуже ошибаются, ну — не похожи на нас. Вот она, молодежь-то,
говорит с
директором, как с равным… да-а! До свидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за людей стоишь! Дай бог тебе, — может, найдешь ходы-выходы, — дай бог!
— Вы, ребята,
говорят, скандал
директору хотите делать, стекла бить ему?
Директор департамента приходит поздно, засиживается у «своей» (так, по крайней мере,
говорят чиновники) и совершенно понапрасну задерживает подчиненных.
—
Директор недавно видел меня и упоминал о моей записке, — рассказывает он, —
говорил, что составлена недурно, но рассуждений много, теория преобладает…
— А! вы здесь? — изредка
говорит ему, проходя мимо,
директор, который знает его отца и не прочь оказать протекцию сыну, — это очень любезно с вашей стороны. Скоро мы и для вас настоящее дело найдем, к месту вас пристроим! Я вашу записку читал… сделана умно, но, разумеется, молодо. Рассуждений много, теория преобладает — сейчас видно, что школьная скамья еще не простыла… ну-с, а покуда прощайте!
Так и
директор нашего департамента
говорит, и даже радуется.
— Monsieur Калинович, где вы? Досадный! Пойдемте; я вас представлю вашему
директору. Я сейчас уж
говорила ему, — произнесла баронесса и взяла его за руку.
— Очень рад с вами познакомиться, —
говорил директор, протягивая к нему руку и устремляя уж глаза на развернутую перед ним бумагу, и тем свидание это кончилось.
Старик ушел. Что-то вроде насмешливой гримасы промелькнуло на лице чиновника в мундире.
Директор между тем вежливо, но серьезно пригласил движением руки даму отойти с ним подальше к окну. Та подошла и начала
говорить тихо: видно было, что слова у ней прерывались в горле и дыхание захватывало: «Mon mari… mes enfants…» [Мой муж… дети… (франц.).] — слышалось Калиновичу.
Директор, слушая ее, пожимал только плечами.
— Да, — произнес протяжно
директор, — но дело в том, что я буду вам
говорить то, что
говорил уже десятку молодых людей, которые с такой же точно просьбой и не далее, как на этой неделе, являлись ко мне.
Говоря последние слова,
директор уже вставал.
При всем уменье владеть собой Калинович чувствовал, что начинает теряться: дрожащими руками взял он сигару и неловко закурил ее;
директор тоже закурил и, кажется, приготовлялся
говорить много и долго.
— Ах, боже мой! Боже мой! —
говорил Петр Михайлыч. — Какой вы молодой народ вспыльчивый! Не разобрав дела, бабы слушать — нехорошо… нехорошо… — повторил он с досадою и ушел домой, где целый вечер сочинял к
директору письмо, в котором, как прежний начальник, испрашивал милосердия Экзархатову и клялся, что тот уж никогда не сделает в другой раз подобного проступка.
— Есть места министров, —
говорил Петр Иваныч, — товарищей их,
директоров, вице-директоров, начальников отделений, столоначальников, их помощников, чиновников особых поручений, мало ли?
— Ах, не волнуйтесь, дорогуля, —
говорит директор, — труппа у нас совсем небольшая. Надо иногда, во внезапных случаях, заменять один другого.
Я не вытерпел, и хотя лекарь грозил мне опасностью, однако я вышел и
говорил ему о бесчинствах Препотенского; но
директор всему сему весьма рассмеялся.
— Там у меня есть протекция, —
говорил Передонов, — а только вот здесь
директор пакостит, да и другие тоже. Всякую ерунду распускают. Так уж, в случае каких справок об мне, я вот вас предупреждаю, что это все вздор обо мне
говорят. Вы этим господам не верьте.
И вот на другой день Коковкина получила приглашение к
директору. Оно совсем растревожило старуху. Она уже и не
говорила ничего Саше, собралась тихонько и к назначенному часу отправилась. Хрипач любезно и мягко сообщил ей о полученном им письме. Она заплакала.
—
Директору нельзя водку пить,
директору мадера полагается, — рассудительно
говорил Передонов.
К вечеру Передонов явился к
директору, —
поговорить по делу.
Своих обычных гостей Передонов угощал водкою да самым дешевым портвейном. А для
директора купил мадеры в три рубля. Это вино Передонов считал чрезвычайно дорогим, хранил его в спальне, а гостям только показывал и
говорил...
Многим хотелось бы услышать, что
говорит об этом
директор, но
директор, сверх обыкновения, вовсе не выходил сегодня из своей квартиры, только прошел, сильно запоздав, на своей единственный в тот день урок в шестом классе, просидел там лишних пять минут и ушел прямо к себе, никому не показавшись.
Советник отвечал ему: «„Тысячи“; например, автор прямо
говорит, что у жены
директора гимназии бальное платье брусничного цвета, — ну разве не так?» Это дошло до директорши, та взбесилась, да не на меня, а на советника.
Меценат просил их пощадить, причем
директор, тронутый, посмотрел на всех учителей и на всех учеников, как бы
говоря: «Величие всегда сопровождается кротостью».
— Только,
говорит, нехорошо, что вы так удаляетесь от общества и производите впечатление замкнутого человека. Никак не поймешь, кто вы такой на самом деле, и не знаешь, как с вами держаться. Ах, да! — вдруг хлопнул себя по лбу Свежевский. — Я вот болтаю, а самое важное позабыл вам сказать…
Директор просил всех быть непременно завтра к двенадцатичасовому поезду на вокзале.
— Видите ли, дорогой мой, —
говорил он
директору, тяжело подымаясь вместе с ним на ступеньки станции, — нужно уметь объясняться с этим народом. Вы можете обещать им все что угодно — алюминиевые жилища, восьмичасовой рабочий день и бифштексы на завтрак, — но делайте это очень уверенно. Клянусь вам: я в четверть часа потушу одними обещаниями самую бурную народную сцену…
Его визитной карточки или записки достаточно было, чтобы вас принял не в очередь знаменитый доктор,
директор дороги или важный чиновник;
говорили, что по его протекции можно было получить должность даже четвертого класса и замять какое угодно неприятное дело.
— Вот это статья! какой свет-то проливает!
Директор у нас от нее без ума."Дочери!
говорит, дочери прикажу прочитать!"
Когда Камашев хотел на другой день войти ко мне в комнату, мать моя не пустила его и заперла дверь и потом упросила
директора, чтобы главный надзиратель не входил ко мне при ней,
говоря, что она не может равнодушно видеть этого человека и боится испугать больного таким же обмороком, какой случился в доме г.
директора; он очень его помнил и согласился.
Кулыгин. А затем вечер проведем у
директора. Несмотря на свое болезненное состояние, этот человек старается прежде всего быть общественным. Превосходная, светлая личность. Великолепный человек. Вчера, после совета, он мне
говорит: «Устал, Федор Ильич! Устал!» (Смотрит на стенные часы, потом на свои.) Ваши часы спешат на семь минут. Да,
говорит, устал!
Я ведь, господа, ничего не знаю. Может быть, это и хорошо будет. Должен признаться, наш
директор хороший человек, даже очень хороший, умнейший, но у него такие взгляды… Конечно, не его дело, но все-таки, если хотите, то я, пожалуй,
поговорю с ним.
— Можете
говорить, что вам угодно, — сказал он, выходя из передней на площадку лестницы. — Я должен только предупредить вас: быть может, нас слышал кто-нибудь, и чтобы не перетолковали нашего разговора и чего-нибудь не вышло, я должен буду доложить господину
директору содержание нашего разговора… в главных чертах. Я обязан это сделать.
Часто
директор по получении почты сам входил в класс и, смотря на конверты, громко называл ученика по фамилии и
говорил: «Это тебе, Шеншин», передавая письмо.
Мое качество коренного русского обратило на себя внимание лифляндского помещика испанского происхождения Перейры, обрусевшего в русской артиллерии, в которой, достигнув чина полковника, он женился на весьма милой дочери лифляндского богача Вульфа, обладавшего, как мне
говорил сам
директор Крюммер, 360-ю больших и малых имений и фольварков.
Представьте себе такой случай:
директор департамента призывает к себе столоначальника и
говорит ему: «Любезный друг! я желал бы, чтоб вы открыли Америку».