Неточные совпадения
На рассвете, не помню уже где именно, — в Новоград — Волынске или местечке Корце, — мы проехали на самой заре мимо развалин давно закрытого базилианского монастыря — школы… Предутренний туман застилал низы длинного здания, а вверху резко чернели ряды пустых окон… Мое воображение населяло их
десятками детских голов, и среди них
знакомое, серьезное лицо Фомы из Сандомира, героя первой прочитанной мною повести…
Какое множество умных людей, узнав от Гоголя про Подколесина, тотчас же стали находить, что
десятки и сотни их добрых
знакомых и друзей ужасно похожи на Подколесина.
Он стоял около своего номера, прислонившись к стене, и точно ощущал, видел и слышал, как около него и под ним спят несколько
десятков людей, спят последним крепким утренним сном, с открытыми ртами, с мерным глубоким дыханием, с вялой бледностью на глянцевитых от сна лицах, и в голове его пронеслась давнишняя,
знакомая еще с детства мысль о том, как страшны спящие люди, — гораздо страшнее, чем мертвецы.
Неделю я провел верхом вдвоем с калмыком, взятым по рекомендации моего старого
знакомого казака, который дал мне свою строевую лошадь и калмыка провожатым. В неблагополучных станицах мы не ночевали, а варили кашу и спали в степи. Все время жара была страшная. В редких хуторах и станицах не было разговора о холере, но в некоторых косило
десятками, и во многих даже дезинфекция не употреблялась: халатность полная, мер никаких.
Вместо старых
знакомых нашлись
десятки новых.
Она тоже имела несколько
десятков тысяч десятин, много овец, конский завод и много денег, но не «кружилась», а жила у себя в богатой усадьбе, про которую
знакомые и Иван Иваныч, не раз бывавший у графини по делам, рассказывали много чудесного; так, говорили, что в графининой гостиной, где висят портреты всех польских королей, находились большие столовые часы, имевшие форму утеса, на утесе стоял дыбом золотой конь с брильянтовыми глазами, а на коне сидел золотой всадник, который всякий раз, когда часы били, взмахивал шашкой направо и налево.
Читая, не помню который том, дошел я до сказки «Красавица и Зверь»; с первых строк показалась она мне
знакомою и чем далее, тем
знакомее; наконец, я убедился, что это была сказка, коротко известная мне под именем: «Аленький цветочек», которую я слышал не один
десяток раз в деревне от нашей ключницы Пелагеи.
Он населил маленькое здание мертвецкой
десятками и сотнями давно умерших людей и пристально вглядывался в оконце, выходившее из ее подвала в уголок сада, видя в неровном отражении света в старом радужном и грязном стекле
знакомые черты, виденные им когда-то в жизни или на портретах.
Бурмистров оглянулся, взял из кучи щепок обломок какой-то жерди, вытянулся вперед и приложил лицо к щели забора: в тупике за ним стояло
десятка полтора горожан — всё
знакомые люди.
«Хорошо дома!» — думал Назаров в тишине и мире вечера, окидывая широким взглядом землю, на
десятки вёрст вокруг
знакомую ему. Она вставала в памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая лесами, деревнями, сёлами, омытая
десятками речек и ручьёв, — приятная, ласковая земля. В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая в округе, мирно, в почёте проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро — умные руки примут его…
Елена Ивановна и ее маленькая дочь пришли в деревню пешком. Они прогуливались. Как раз было воскресенье, и на улицу повыходили бабы и девушки в своих ярких платьях. Родион и Степанида, сидевшие на крыльце рядышком, кланялись и улыбались Елене Ивановне и ее девочке, уже как
знакомым. И из окон смотрело на них больше
десятка детей; лица выражали недоумение и любопытство, слышался шёпот...
Вероятно, каждый из читателей может насчитать в числе своих
знакомых десятки людей, которым, кажется, сроду не приходило в голову ни одного вопроса, не касавшегося их собственной кожи, и
десятки других, бесплодно тратящих всю жизнь в вопросах и сомнениях, не пытаясь разрешить своей деятельностью ни одного из них, и изменяющих на деле даже тем решениям, которые ими сделаны в теории.
Потолковав о крахе банка и о судьбе Петра Семеныча, Авдеев и его приятели отправились на пирог к
знакомому, у которого в этот день была именинница жена. На именинах все гости говорили только о крахе банка. Авдеев горячился больше всех и уверял, что он давно уже предчувствовал этот крах и еще два года тому назад знал, что в банке не совсем чисто. Пока ели пирог, он описал с
десяток противозаконных операций, которые ему были известны.
Когда я поднялась в коридор и
знакомое жужжанье нескольких
десятков голосов оглушило меня — чуждой и неприятной показалась мне классная атмосфера. Я была убеждена, что меня ждут там прежние насмешки недружелюбно относящихся ко мне одноклассниц.
Сенатора Цеэ я не встречал целые
десятки лет и вдруг как-то, уже в начале XX века, столкнулся с ним у
знакомых. Он сейчас же узнал меня, наговорил мне разных любезностей и поразил своей свежестью. А он был по меньшей мере старше меня на пятнадцать — восемнадцать лет.
Помню, на одном чествовании, за обедом, который мне давали мои собраты, приятели и близкие
знакомые, покойный князь А. И.Урусов сказал блестящий и остроумный спич:"Петра Дмитриевича его материальное разорение закалило, как никого другого. Из барского"дитяти", увлекшегося литературой, он сделался настоящим писателем и вот уже не один
десяток лет служит литературе".
Подражатель входил в роль. Никогда еще Палтусов не слыхал такого верного схватывания
знакомых звуков и в особенности этого „хе, хе“, известного
десяткам университетских поколений.
Какое-то безотчетно горькое чувство шевелилось в его душе во время этой церемонии, хотя, вращаясь в великосветском кругу Петербурга и как врач, и как
знакомый, он присутствовал на
десятке подобных свадеб, как две капли воды похожих одна на другую и по внешнему эффекту, и по внутреннему содержанию.