Неточные совпадения
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее в землю кирпичное
здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены.
Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с конюшней; в остатке верхнего тускло светились два окна, а под ними, в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за стеклом его горел костер.
Шел он торговыми улицами, как бы по дну глубокой канавы, два ряда тяжелых
зданий двигались встречу ему, открытые
двери магазинов дышали запахами кожи, масла, табака, мяса, пряностей, всего было много, и все было раздражающе однообразно.
Пред ним снова встал сизый, точно голубь, человечек на фоне льдистых стекол
двери балкона. Он почувствовал что-то неприятно аллегорическое в этой фигурке, прилепившейся, как бездушная, немая деталь огромного
здания, высоко над массой коленопреклоненных, восторженно ревущих людей. О ней хотелось забыть, так же как о Лидии и о ее муже.
Фабрика — огромное квадратное
здание в предместии Бинондо в два этажа, с несколькими флигелями, пристройками, со многими воротами и
дверями, с большим двором внутри.
Он хотел подойти к
двери огромного мрачного
здания, но часовой не пустил его, а только позвонил.
Другой надзиратель, внутри
здания, дотрагиваясь рукой до каждого, также считал проходивших в следующие
двери, с тем чтобы при выпуске, проверив счет, не оставить ни одного посетителя в тюрьме и не выпустить ни одного заключенного.
В главном
здании, с колоннадой и красивым фронтоном, помещалась в центре нижнего этажа гауптвахта,
дверь в которую была среди колонн, а перед ней — плацдарм с загородкой казенной окраски, черными и белыми угольниками. Около полосатой, такой же окраски будки с подвешенным колоколом стоял часовой и нервно озирался во все стороны, как бы не пропустить идущего или едущего генерала, которому полагалось «вызванивать караул».
Перешли двор, окруженный кольцом таких же старинных
зданий, пошли еще в арку, в которой оказалась лестница, ведущая во второй этаж. Темный коридор, и из него в углублении
дверь направо.
Рядом с воротами стояло низенькое каменное
здание без окон, с одной
дверью на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал. То и дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертвы преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и везли на дрогах, в дощатых гробах на кладбище.
Карцер помещался во втором этаже, в самом отдаленном углу
здания. К нему вел отдельный небольшой коридорчик,
дверь которого запиралась еще особо.
Но его не видят. Тишина кажется еще безжизненнее и мертвее от ровного, неуловимого жужжания и вскрикиваний. Становится жутко, томительно, почти страшно. Хочется как будто проснуться, громко вскрикнуть, застучать, опрокинуть что-нибудь, вообще сделать что-нибудь такое, что промчалось бы по коридорам, ринулось в классные
двери, наполнило бы все это
здание грохотом, шумом, тревогой…
Анатомический театр представлял из себя длинное, одноэтажное темно-серое
здание, с белыми обрамками вокруг окон и
дверей. Было в самой внешности его что-то низкое, придавленное, уходящее в землю, почти жуткое. Девушки одна за другой останавливались у ворот и робко проходили через двор в часовню, приютившуюся на другом конце двора, в углу, окрашенную в такой же темно-серый цвет с белыми обводами.
Жизнь вообще казалась мне бессвязной, нелепой, в ней было слишком много явно глупого. Вот мы перестраиваем лавки, а весною половодье затопит их, выпятит полы, исковеркает наружные
двери; спадет вода — загниют балки. Из года в год на протяжении десятилетий вода заливает ярмарку, портит
здания, мостовые; эти ежегодные потопы приносят огромные убытки людям, и все знают, что потопы эти не устранятся сами собою.
По двору, в смолистом зное, точно мухи по стеклу, ползают усталые, сердитые монахи, а старый, важный козёл, стоя в
дверях конюшни, смотрит умными коричневыми глазами, как люди ныряют с припёка в тень
зданий, и трясёт рыжей бородой, заботливо расчёсанной конюхом.
Третья казарма — длинное, когда-то желтое, грязное и закоптелое
здание, с побитыми в рамах стеклами, откуда валил пар… Голоса гудели внутри… Я отворил
дверь. Удушливо-смрадный пар и шум голосов на минуту ошеломил меня, и я остановился в
дверях.
— Сейчас согреемся! — утешил меня Иваныч, отворяя
дверь в низкое
здание кубочной, и через сени прошли в страшно жаркую, с сухим жгучим воздухом палату.
Пройдя длинным коридором до самого конца
здания, они остановились, и Суета, постучав в небольшую
дверь, сказал вполголоса...
В синем небе над маленькой площадью Капри низко плывут облака, мелькают светлые узоры звезд, вспыхивает и гаснет голубой Сириус, а из
дверей церкви густо льется важное пение органа, и всё это: бег облаков, трепет звезд, движение теней по стенам
зданий и камню площади — тоже как тихая музыка.
Почти каждую минуту вдали на площадь ложилась тень, ползла по камням, лезла на деревья, и такая она была тяжёлая, что ветви деревьев качались под нею; потом она окутывала церковь от подножия до креста, переваливалась через неё и без шума двигалась дальше на
здание суда, на людей у
двери его…
В
здание не пускали, — кучка народа жалась у крыльца, ожидая, когда отворят
двери.
Климков согнулся, пролезая в маленькую
дверь, и пошёл по тёмному коридору под сводом
здания на огонь, слабо мерцавший где-то в глубине двора. Оттуда навстречу подползал шорох ног по камням, негромкие голоса и знакомый, гнусавый, противный звук… Климков остановился, послушал, тихо повернулся и пошёл назад к воротам, приподняв плечи, желая скрыть лицо воротником пальто. Он уже подошёл к
двери, хотел постучать в неё, но она отворилась сама, из неё вынырнул человек, споткнулся, задел Евсея рукой и выругался...
Из некоторых палат, сквозь не совсем притворенные
двери, слышались стоны; воздух, как ни чисто содержалось
здание, все-таки был больничный.
Дверь в стеклянный коридор была полуоткрыта, и в этой части
здания вообще почти никогда никто не бывает, так что я появился незамеченным.
Леон Дегуст! Ваш гений воплотил мой лихорадочный бред в строгую и прекрасную конструкцию того
здания, где мы сидим. Я встаю приветствовать вас и поднимаю этот бокал за минуту гневного фырканья, с которым вы первоначально выслушали меня, и высмеяли, и багровели четверть часа; наконец, сказали: «Честное слово, об этом стоит подумать. Но только я припишу на доске у
двери: архитектор Дегуст, временно помешавшись, просит здравые умы не беспокоить его месяца три».
Спросонок я зашел к балкону, затем, вывернувшись из обманчиво схожих пространств этой части
здания, прошел к лестнице и, опустясь вниз, пополз на широкую площадку с запертыми кругом
дверьми.
Здание Академии художеств начинают исправлять и переделывать в год открытия другого
здания, в котором общество русское, недавно судимое при закрытых
дверях, само в лице избранных людей своих станет судьею факта по совести и по убеждению внутреннему.
Сквозь вой и грохот и колокола прорвался сигнал автомобиля, и тотчас Кальсонер возвратился через главный вход, — Кальсонер бритый, мстительный и грозный. В зловещем синеватом сиянии он плавно стал подниматься по лестнице. Волосы зашевелились на Короткове, и, взвившись, он через боковые
двери по кривой лестнице за органом выбежал на усеянный щебнем двор, а затем на улицу. Как на угонке полетел он по улице, слушая, как вслед ему глухо рокотало
здание «Альпийской розы...
Однажды в конце сентября, ясным днем, ротмистр Аристид Кувалда сидел, по обыкновению, в своем кресле у
дверей ночлежки и, глядя на возведенное купцом Петунниковым каменное
здание рядом с трактиром Вавилова, думал.
Что-то стучало в
дверь мельницы, так что гул ходил по всему
зданию, отдаваясь во всех углах. Мельник подумал, уж не чертяка ли вернулся, — недаром шептался о чем-то с жидом, — и потому он зарылся с головой в подушку.
Первая суета стихла в старом этапном
здании. Места заняты, споры об этих местах покончены. Арестанты лежат на нарах, сидят кучками, играют в три листика, иные уже дремлют. Из отдельных, «семейных», камер слышится крик ребят, матери баюкают грудных детей, а в окна и открытые
двери глядит сырая, но теплая сибирская ночь, и полная луна всплывает красноватым шаром над зубцами частокола.
Если вам когда-нибудь случалось взбираться по крутой и постоянно чем-то воняющей лестнице
здания присутственных мест в городе П-е и там, на самом верху, повернув направо, проникать сквозь неуклюжую и с вечно надломленным замком
дверь в целое отделение низеньких и сильно грязноватых комнат, помещавших в себе местный Приказ общественного призрения, то вам, конечно, бросался в глаза сидевший у окна, перед дубовой конторкой, чиновник, лет уже далеко за сорок, с крупными чертами лица, с всклокоченными волосами и бакенбардами, широкоплечий, с жилистыми руками и с более еще неуклюжими ногами.
— Эвона! — отвечал Яшка серьезно, мотнув головой по направлению к окну коридора, через которое виднелся противоположный фасад расположенного четырехугольником
здания и в нем сквозной просвет высокой
двери, ведущей на другой двор.
На квадратном дворике по углам стоят четыре каменные башенки, старые, покрытые мхом, какие-то склизкие, точно оплеванные. Они примыкают вплоть ко внутренним углам четырехугольного
здания, и ход в них — с коридоров. Проходя по нашему коридору, я увидел
дверь, ведущую, очевидно, в одну из башенок, и наш Меркурий сказал мне, что это ход в бывший карцер.
Дверь была не заперта, и мы вошли.
Как раз против
двери стоит пассажирский поезд, а за ним красное
здание с навесом — какая-то большая станция с буфетом.
Станционное
здание побольше других и поотделаннее: видны огни, самовар, на платформе и за стеклянными
дверями буфет и жандармы.
Длинный, бесконечный коридор, скупо освещенный редкими газовыми рожками, расстилался перед нами. Миновав его, мы поднялись по широкой, роскошной лестнице мимо двух таких же коридоров и вошли в четвертый этаж
здания. Здесь коридор шел вправо от широкой площадки с
дверями домашней церкви института.
Здание отапливалось железной печкой, поставленной в левом углу около
дверей.
Это было деревянное
здание с полом и потолком, с одними
дверями, открывающимися на улицу, с двумя окнами, из которых одно смотрело на реку, а другое — в лес.
Так гласила ярко размалеванная пестрыми красками афиша, прибитая к
дверям небольшого круглого
здания, находившегося в предместье Москвы.
И тотчас же, отложив афишу, он провел ладонью по волосам и задумчиво поглядел в полуоткрытую
дверь на кирпично-красное тяжелое
здание театра.
Блестели желтые огоньки за решетчатыми окнами церквей. В открывавшиеся
двери доносилось пение. Тянулись к притворам черные фигуры. Туда они шли, в каменные
здания с придавленными куполами, чтобы добыть там оправдание непонятной жизни и смысл для бессмысленного.
В залу ведут пять
дверей — средняя, прямо против главной входной
двери, ведущей с лестницы и парадного подъезда, и по две боковых, крайние из которых выходят в идущий кругом по всему
зданию коридор, а дальние, — одна, направо, соединяет с залой заседаний окружного суда по гражданским делам, а налево — с маленькой уголовной залой.
Собирался ли он жениться: выстраивали на дворе спальню и девичью, первую только с тремя стенами, придвигали их к одной стороне дома, подводили под них фундамент, нахлобучивали их крышею, огромными, железными связями скрепляли все с главным
зданием, которое можно было назвать родоначальным; наконец вырубали, где нужно,
двери и закладывали окна.
Это было вроде не то беседки, не то часовни, восьмиугольное
здание, с остроконечной крышей, семью узенькими окнами и железной
дверью, запертой огромным болтом и громадных размеров железным замком.
Любовники остановились у
дверей ледяного дома. Чудное это
здание, уж заброшенное, кое-где распадалось; стража не охраняла его;
двери сломанные лежали грудою. Ветер, проникая в разбитые окна, нашептывал какую-то волшебную таинственность. Будто духи овладели этим ледяным дворцом. Два ряда елей с ветвями, густо опушенными инеем, казались рыцарями в панцирях матового серебра, с пышным страусовым панашом на головах.
Всё так же в этом мире всё воздвигалось, не разрушаясь,
здание, всё так же тянулось что-то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка-сфинкс лежала у
двери; но кроме всего этого, что-то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс стоячий явился пред
дверью.