Неточные совпадения
— У нас забота есть.
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды.
Ты
дай нам слово крепкое
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По правде и по разуму,
Как должно
отвечать,
Тогда свою заботушку
Поведаем тебе…
Ты
дай нам слово верное
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По совести, по разуму,
По правде
отвечать,
Не то с своей заботушкой
К другому мы пойдем...
— Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«
Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг
ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Бурмистр потупил голову,
— Как приказать изволите!
Два-три денька хорошие,
И сено вашей милости
Все уберем, Бог
даст!
Не правда ли, ребятушки?.. —
(Бурмистр воротит к барщине
Широкое лицо.)
За барщину
ответилаПроворная Орефьевна,
Бурмистрова кума:
— Вестимо так, Клим Яковлич.
Покуда вёдро держится,
Убрать бы сено барское,
А наше — подождет!
—
Даю вам слово верное:
Коли вы дело спросите,
Без смеху и без хитрости,
По правде и по разуму,
Как должно
отвечать.
Аминь...
«Бог
даст!» —
ответят бедные…
— Если вы изволите быть в нем настоятельницей, то я хоть сейчас готов
дать обет послушания, — галантерейно
отвечал Грустилов.
Но откупщик пользу того узаконения ощутил подлинно, ибо когда преемник Беневоленского, Прыщ, вместо обычных трех тысяч потребовал против прежнего вдвое, то откупщик продерзостно
отвечал:"Не могу, ибо по закону более трех тысяч
давать не обязываюсь".
Покуда шли эти толки, помощник градоначальника не дремал. Он тоже вспомнил о Байбакове и немедленно потянул его к ответу. Некоторое время Байбаков запирался и ничего, кроме «знать не знаю, ведать не ведаю», не
отвечал, но когда ему предъявили найденные на столе вещественные доказательства и сверх того пообещали полтинник на водку, то вразумился и, будучи грамотным,
дал следующее показание...
— Я не знаю, —
отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё хотят
дать почувствовать что-то…
— Это помещение для доктора и аптеки, —
отвечал Вронский, увидав подходившего к нему в коротком пальто архитектора, и, извинившись перед
дамами, пошел ему навстречу.
«Всех ненавижу, и вас, и себя»,
отвечал его взгляд, и он взялся за шляпу. Но ему не судьба была уйти. Только что хотели устроиться около столика, а Левин уйти, как вошел старый князь и, поздоровавшись с
дамами, обратился к Левину.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, —
отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она,
давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
Княгиня, не
отвечая, посмотрела на Кознышева. Но то, что Сергей Иваныч и княгиня как будто желали отделаться от него, нисколько не смущало Степана Аркадьича. Он улыбаясь смотрел то на перо шляпы княгини, то по сторонам, как будто припоминая что-то. Увидав проходившую
даму с кружкой, он подозвал ее к себе и положил пятирублевую бумажку.
Анна
ответила несколько слов
дамам, но, не предвидя интереса от разговора, попросила Аннушку достать фонарик, прицепила его к ручке кресла и взяла из своей сумочки разрезной ножик и английский роман.
Левин ничего не
ответил. Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет жену, но теперь,
дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не ходила к больному. «За что ей мучаться, как я?» подумал он.
— Я совершенно это понимаю, —
отвечал Левин. — На школу и вообще на подобные учреждения нельзя положить сердца, и от этого думаю, что именно эти филантропические учреждения
дают всегда так мало результатов.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла
ответить: что надеть детям на гулянье?
давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала к себе одну
даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления
ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою
дамой.
— Прощайте, мой дружок, —
отвечала графиня. —
Дайте поцеловать ваше хорошенькое личико. Я просто, по-старушечьи, прямо говорю, что полюбила вас.
Степан Аркадьич поморщился на слова Гриневича,
давая этим чувствовать, что неприлично преждевременно составлять суждение, и ничего ему не
ответил.
В это время
дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко
отвечал мне по-французски...
— Дьявол, а не женщина! —
отвечал он, — только я вам
даю мое честное слово, что она будет моя…
Наружность поручика Вулича
отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба
дала ему в товарищи.
— Ни за что на свете, доктор! —
отвечал я, удерживая его за руку, — вы все испортите; вы мне
дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит…
— Ты, однако, и тогда так говорил, —
отвечал белокурый, — а когда я тебе
дал пятьдесят рублей, тут же просадил их.
Юрисконсульт
отвечал на это изображеньем неверности всего земного и
дал тоже искусно заметить, что журавль в небе ничего не значит, а нужно синицу в руку.
— Именно, это уж, точно, признаюсь, —
отвечала просто приятная
дама.
„Так точно, —
отвечаешь ты бойко, — я не
давал ему, потому что пришел домой поздно, а отдал на подержание Антипу Прохорову, звонарю“.
— А я, признаюсь, как только вы открыли рот, я уже смекнула, в чем дело, —
отвечала дама приятная во всех отношениях.
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, — ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич
отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла дурь:
дай, говорю, продам, да и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в этом деле, и прибавил: — Вот и седой человек, а до сих пор не набрался ума.
Покамест ему подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему все это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор — о том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много ли
дает дохода, и большой ли подлец их хозяин; на что половой, по обыкновению,
отвечал: «О, большой, сударь, мошенник».
— Не знаю, —
отвечал он мне небрежно, — я ведь никогда не езжу в карете, потому что, как только я сяду, меня сейчас начинает тошнить, и маменька это знает. Когда мы едем куда-нибудь вечером, я всегда сажусь на козлы — гораздо веселей — все видно, Филипп
дает мне править, иногда и кнут я беру. Этак проезжающих, знаете, иногда, — прибавил он с выразительным жестом, — прекрасно!
— А ей-богу, хотел повесить, —
отвечал жид, — уже было его слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился пану, сказал, что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще
дать взаймы, как только поможет мне собрать долги с других рыцарей; ибо у пана хорунжего — я все скажу пану — нет и одного червонного в кармане.
— Я бы
дал, — вполголоса
ответил Лонгрен, — но табак у меня в том кармане. Мне, видишь, не хочется будить дочку.
Знатная
дама, чье лицо и фигура, казалось, могли
отвечать лишь ледяным молчанием огненным голосам жизни, чья тонкая красота скорее отталкивала, чем привлекала, так как в ней чувствовалось надменное усилие воли, лишенное женственного притяжения, — эта Лилиан Грэй, оставаясь наедине с мальчиком, делалась простой мамой, говорившей любящим, кротким тоном те самые сердечные пустяки, какие не передашь на бумаге, — их сила в чувстве, не в самих них.
— Не дать-то им это можно-с, —
отвечал унтер-офицер в раздумье. — Вот кабы они сказали, куда их предоставить, а то… Барышня, а барышня! — нагнулся он снова.
— Позвольте, господа, позвольте; не теснитесь,
дайте пройти! — говорил он, пробираясь сквозь толпу, — и сделайте одолжение, не угрожайте; уверяю вас, что ничего не будет, ничего не сделаете, не робкого десятка-с, а, напротив, вы же, господа,
ответите, что насилием прикрыли уголовное дело.
— Позвольте вам заметить, —
отвечал он сухо, — что Магометом иль Наполеоном я себя не считаю… ни кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв ими,
дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы я поступил.
Затем она еще раз гордо и с достоинством осмотрела своих гостей и вдруг с особенною заботливостью осведомилась громко и через стол у глухого старичка: «Не хочет ли он еще жаркого и
давали ли ему лиссабонского?» Старичок не
ответил и долго не мог понять, о чем его спрашивают, хотя соседи для смеху даже стали его расталкивать. Он только озирался кругом разиня рот, чем еще больше поджег общую веселость.
— Петр Петрович! — закричала она, — защитите хоть вы! Внушите этой глупой твари, что не смеет она так обращаться с благородной
дамой в несчастии, что на это есть суд… я к самому генерал-губернатору… Она
ответит… Помня хлеб-соль моего отца, защитите сирот.
— И, матушка! —
отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив: солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось
дадим отпор Пугачеву. Господь не выдаст, свинья не съест!
— Это значит, —
отвечал я ему с видом как можно более невинным, — обходиться ласково, не слишком строго,
давать побольше воли, держать в ежовых рукавицах.
«Как вам не стыдно было, — сказал я ему сердито, — доносить на нас коменданту после того, как
дали мне слово того не делать!» — «Как бог свят, я Ивану Кузмичу того не говорил, —
ответил он, — Василиса Егоровна выведала все от меня.
—
Давай, —
отвечал Аркадий.
—
Дай же отряхнуться, папаша, — говорил несколько сиплым от дороги, но звонким юношеским голосом Аркадий, весело
отвечая на отцовские ласки, — я тебя всего запачкаю.
— О, моя милая бабушка, —
отвечал я, — вам и не будет надобности
давать мне советы, — я только взгляну на ваше лицо и прочитаю в ваших глазах все, что мне нужно.
— Прекрасно, —
отвечал я, — я
даю вам по рублю за каждую вашу пуговицу. Снимайте скорей ваш жилет.
— Прислал письмо из Нижнего, гуляет на ярмарке. Ругается, просит денег и прощения.
Ответила: простить — могу, денег не
дам. Похоже, что у меня с ним плохо кончится.
— Политика! —
ответил Ряхин, подмигнув веселым глазком. — Необходимо припугнуть реакционеров. Если правительство хочет, чтоб ему помогли, — надобно
дать нам более широкие права. И оно —
даст! —
ответил Ряхин, внимательно очищая грушу, и начал рассказывать новый успокоительный анекдот.