Неточные совпадения
«Мне тридцать пять, она — моложе меня года на три, четыре», — подсчитал он, а
Марина с явным удовольствием пила очень душистый чай, грызла домашнее печенье, часто вытирала яркие
губы салфеткой,
губы становились как будто еще ярче, и сильнее блестели глаза.
Слева от Самгина одиноко сидел, читая письма, солидный человек с остатками курчавых волос на блестящем черепе, с добродушным, мягким лицом; подняв глаза от листка бумаги, он взглянул на
Марину, улыбнулся и пошевелил
губами, черные глаза его неподвижно остановились на лице
Марины.
Улыбаясь, облизнув
губы,
Марина посмотрела в темный угол.
Резким жестом
Марина взяла с тарелки, из-под носа его, сухарь, обильно смазала маслом, вареньем и стала грызть, широко открывая рот, чтоб не пачкать тугие
губы малинового цвета; во рту ее грозно блестели крупные, плотно составленные зубы.
Марина молчала, покусывая
губы и явно ожидая: что он скажет?
Кучер, благообразный, усатый старик, похожий на переодетого генерала, пошевелил вожжами, — крупные лошади стали осторожно спускать коляску по размытой дождем дороге; у выезда из аллеи обогнали мужиков, — они шли гуськом друг за другом, и никто из них не снял шапки, а солдат, приостановясь, развертывая кисет, проводил коляску сердитым взглядом исподлобья.
Марина, прищурясь, покусывая
губы, оглядывалась по сторонам, измеряя поля; правая бровь ее была поднята выше левой, казалось, что и глаза смотрят различно.
Марина слушала, приподняв брови, уставясь на него янтарными зрачками расширенных глаз, облизывая
губы кончиком языка, — на румяное лицо ее, как будто изнутри, выступила холодная тень.
Образ
Марины вытеснил неуклюжий, сырой человек с белым лицом в желтом цыплячьем пухе на щеках и подбородке, голубые, стеклянные глазки, толстые
губы, глупый, жадный рот. Но быстро шла отрезвляющая работа ума, направленного на привычное ему дело защиты человека от опасностей и ненужных волнений.
Марина не ответила. Он взглянул на нее, — она сидела, закинув руки за шею; солнце, освещая голову ее, золотило нити волос, розовое ухо, румяную щеку; глаза
Марины прикрыты ресницами,
губы плотно сжаты. Самгин невольно загляделся на ее лицо, фигуру. И еще раз подумал с недоумением, почти со злобой: «Чем же все-таки она живет?»
Он видел отраженным в зеркале красное ее лицо, широко раскрытые глаза, прикушенную
губу, —
Марина качалась, пошатывалась.
Самгин, не вслушиваясь в ее слова, смотрел на ее лицо, — оно не стало менее красивым, но явилось в нем нечто незнакомое и почти жуткое: ослепительно сверкали глаза, дрожали
губы, выбрасывая приглушенные слова, и тряслись, побелев, кисти рук. Это продолжалось несколько секунд.
Марина, разняв руки, уже улыбалась, хотя
губы еще дрожали.
Отделив от книги длинный листок, она приближает его к лампе и шевелит
губами молча. В углу, недалеко от нее, сидит
Марина, скрестив руки на груди, вскинув голову; яркое лицо ее очень выгодно подчеркнуто пепельно-серым фоном стены.
«Пьянеет», — отметил Самгин и насторожился, ожидая, что Безбедов начнет говорить о
Марине. Но он, сразу выпив пиво, заговорил, брызгая пеной с
губ...
Пришла Лидия, тоже измятая, с кислым лицом, с капризно надутыми
губами; ее
Марина встретила еще более ласково, и это, видимо, искренно тронуло Лидию; обняв
Марину за плечи, целуя голову ее, она сказала...
Облизывая
губы кончиком языка, прищурив глаза,
Марина смотрела в потолок; он наклонился к ней, желая спросить о Кутузове, но она встряхнулась, заговорив...
Марина стерла платком усмешку с
губ и вздохнула.
Самгин чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по комнате, в которой открыты окна и двери. Он подумал, что лицо
Марины мало подвижно, яркие
губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо; главное в этом лице — игра бровей, она поднимает и опускает их, то — обе сразу, то — одну правую, и тогда левый глаз ее блестит хитро. То, что говорит
Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так говорит?
— Зотова? — спросил Самгин. Дуняша, смазывая
губы карандашом, утвердительно кивнула головой, а он нахмурился: очевидно,
Марина и есть та женщина, которую назвал ему Гогин. Этим упрощалось поручение, но было в этом что-то неприятное.
Марина была не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в
губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
Глупые слезы тоски и беспредметной обиды задрожали в груди.
Марина закусила
губу, плечи ее задергались. Остро, остро, почти чувственно милы ей были эти полные ручки с ямками на локтях, у запястий перетянутые глубокими складками, и все это маленькое прелестное тельце. Как будто глаза какие-то у ней раскрылись: что-то особенное было перед нею, необычайное и несравненно милое.
Вошел Майоров, — бритый, с тонкими насмешливыми
губами. Говорили о предстоящем съезде.
Марина не вмешивалась в разговор, молча сидела на стуле и била карандашом о лежавшую книгу то одним концом, то другим.
Ребенок перестал плакать, но не спал.
Марина хотела положить его в кроватку и взяться за учебник. Однако все глядела на ребенка, не могла оторваться, притрагивалась
губами к золотистым волосикам на виске, тонким и редким. Щелкала перед ним пальцами, старалась вызвать улыбку… Безобразие! На душе — огромный курс геологии, а она в куклы, что ли, собралась играть?