Неточные совпадения
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как ни неприятно было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею
себе чем-то
гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить, что не было ничего худого, хотя и хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
«Если б это была я — думала про
себя Кити, — как бы я
гордилась этим!
Она была права, потому что, действительно, Левин терпеть ее не мог и презирал за то, чем она
гордилась и что ставила
себе в достоинство, — за ее нервность, за ее утонченное презрение и равнодушие ко всему грубому и житейскому.
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти радости. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить
себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим детям; всё-таки она не могла не говорить
себе, что у нее прелестные дети, все шестеро, все в равных родах, но такие, какие редко бывают, — и была счастлива ими и
гордилась ими.
И я, в закон
себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров;
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И как вакханочка резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодежь минувших дней
За нею буйно волочилась,
А я
гордился меж друзей
Подругой ветреной моей.
— Я только этим и
горжусь. Сам
себя не сломал, так и бабенка меня не сломает. Аминь! Кончено! Слова об этом больше от меня не услышишь.
Иногда Клим испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но не решался на это, боясь, что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он
гордился тем, что Лидия относится к нему лучше, чем другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал
себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Он видел вокруг
себя людей, в большинстве беспартийных, видел, что эти люди так же, как он,
гордились своей независимостью, подчеркивали свою непричастность политике и широко пользовались правом критиковать ее.
Она показывала
себя совершенно довольной тем, что стала женщиной, она, видимо, даже
гордилась новой ролью, — это можно было заключить по тому, как покровительственно и снисходительно начала она относиться к Любаше и Татьяне.
Он не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение. Не много дней прошло с того момента, но он уже не один раз спрашивал
себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так
возгордился несколько дней тому назад.
Он нисколько не зависим от нее — женщины, красивое тело ее не будит в нем естественных эмоций мужчины, этим он даже готов был
гордиться пред
собою.
Его волновал вопрос: почему он не может испытать ощущений Варвары? Почему не может перенести в
себя радость женщины, — радость, которой он же насытил ее?
Гордясь тем, что вызвал такую любовь, Самгин находил, что ночами он получает за это меньше, чем заслужил. Однажды он сказал Варваре...
«Вот как приходится жить», — думал он, жалея
себя, обижаясь на кого-то и в то же время немножко
гордясь тем, что испытывает неудобства, этой гордостью смягчалось ощущение неудачи начала его службы отечеству.
«Неправильность самооценки, недостаток уверенности в
себе. Факты эти не должны были смущать меня. Напротив: я имею право
гордиться моей устойчивостью», — соображал он, сидя в вагоне дороги на Варшаву.
«Этим надо
гордиться», — напомнил он
себе. Но все-таки ему было грустно.
Кутузов, который мог бы
гордиться голосом, подчеркивает
себя тем, что не ценит свой дар певца.
Он испытал чувство мирной радости, что он с девяти до трех, с восьми до девяти может пробыть у
себя на диване, и
гордился, что не надо идти с докладом, писать бумаг, что есть простор его чувствам, воображению.
Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов. То, что он придумал проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень
гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать
себя человеком большого воображения и хитрой фантазии.
Пока он
гордился про
себя и тем крошечным успехом своей пропаганды, что, кажется, предки сошли в ее глазах с высокого пьедестала.
Он это видел,
гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал
себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Я всю прошлую ночь мечтал об устроенной Версиловым встрече двух братьев; я всю ночь грезил в лихорадке, как я должен держать
себя и не уронить — не уронить всего цикла идей, которые выжил в уединении моем и которыми мог
гордиться даже в каком угодно кругу.
Он вспомнил, как он когда-то
гордился своей прямотой, как ставил
себе когда-то правилом всегда говорить правду и действительно был правдив, и как он теперь был весь во лжи — в самой страшной лжи, во лжи, признаваемой всеми людьми, окружающими его, правдой.
— Дурак! — не мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то, что исполнял самую нравственно-грязную и постыдную должность, считал
себя очень важным человеком и думал если не польстить, то показать, что он всё-таки не слишком
гордится своим величием, называя
себя его товарищем.
И такой взгляд на свою жизнь и свое место в мире составился у Масловой. Она была проститутка, приговоренная к каторге, и, несмотря на это, она составила
себе такое мировоззрение, при котором могла одобрить
себя и даже
гордиться перед людьми своим положением.
Павел любил Фатееву,
гордился некоторым образом победою над нею, понимал, что он теперь единственный защитник ее, — и потому можно судить, как оскорбило его это письмо; едва сдерживая
себя от бешенства, он написал на том же самом письме короткий ответ отцу: «Я вашего письма, по грубости и неприличию его тона, не дочитал и возвращаю его вам обратно, предваряя вас, что читать ваших писем я более не стану и буду возвращать их к вам нераспечатанными. Сын ваш Вихров».
Вообще, хоть я не
горжусь своими знаниями, но нахожу, что тех, какими я обладаю, совершенно достаточно, чтобы не ударить лицом в грязь. Что же касается до того, что ты называешь les choses de l'actualite, [злобой дня (франц.)] то, для ознакомления с ними, я, немедленно по прибытии к полку, выписал
себе «Сын отечества» за весь прошлый год. Все же это получше «Городских и иногородных афиш», которыми пробавляетесь ты и Butor в тиши уединения.
Раиса Павловна со своей стороны осыпала всевозможными милостями своего любимца, который сделался ее всегдашним советником и самым верным рабом. Она всегда
гордилась им как своим произведением; ее самолюбию льстила мысль, что именно она создала этот самородок и вывела его на свет из тьмы неизвестности. В этом случае Раиса Павловна обольщала
себя аналогией с другими великими людьми, прославившимися уменьем угадывать талантливых исполнителей своих планов.
Несколько скучный, как бы страдающий головной болью, он привлекал очень немного иностранцев, и ежели тем не менее из всех сил бился походить на прочие столицы, с точки зрения монументов и дворцов, то делал это pro domo, [для
себя] чтоб верные подданные прусской короны имели повод
гордиться, что и их короли не отказывают
себе в монументах.
Перед героями простые люди обязываются падать ниц, обожать их, забыть об
себе, чтоб исключительно любоваться и
гордиться ими, — вот как я понимаю героев!
Даже m-me Потвинова, которая, как известно, любит только молоденьких молодых людей, так что по этой страсти она жила в Петербурге и брала к
себе каждое воскресенье человек по пяти кадет, — и та при появлении столь молодого еще начальника губернии спустила будто невзначай с левого плеча мантилью и таким образом обнаружила полную шею, которою она, предпочтительно перед всеми своими другими женскими достоинствами,
гордилась.
Они рубили мясо, выбивая такт, сбивали что-то такое в кастрюлях, и посреди их расхаживал с важностью повар генеральши, которого князь всегда брал к
себе на парадные обеды, не столько по необходимости, сколько для того, чтоб доставить ему удовольствие, и старик этим ужасно
гордился.
— Зачем, дядюшка, уноситься так далеко? — сказал Александр, — я сам чувствую в
себе эту силу любви и
горжусь ею. Мое несчастие состоит в том только, что я не встретил существа, достойного этой любви и одаренного такою же силой…
— А! вот он, знаменитый секрет супружеского счастья! — заметил Александр, — обманом приковать к
себе ум, сердце, волю женщины, — и утешаться,
гордиться этим… это счастье! А как она заметит?
Эмиль считал
себя посредником между своим другом и сестрой — и чуть не
гордился тем, что как это все превосходно удалось!
Вся Москва от мала до велика ревностно
гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как горы, протодиаконами, которые заставляли страшными голосами своими дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов, братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя), московского генерал-губернатора, князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала
себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов, свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
Хотя в этом кортеже и старались все иметь печальные лица (секретарь депутатского собрания успел даже выжать из глаз две — три слезинки), но истинного горя и сожаления ни в ком не было заметно, за исключением, впрочем, дворовой прачки Петра Григорьича — женщины уже лет сорока и некрасивой
собою: она ревмя-ревела в силу того, что последнее время барин приблизил ее к
себе, и она ужасно этим дорожила и
гордилась!
Эта похвала его стратегическим способностям была особенно приятна Николаю, потому что, хотя он и
гордился своими стратегическими способностями, в глубине души он сознавал, что их не было. И теперь он хотел слышать более подробные похвалы
себе.
Все знают, что если грех убийства — грех, то он грех всегда, независимо от тех людей, над которыми он совершается, как грех прелюбодеяния, воровства и всякий другой, но вместе с тем люди с детства, смолоду видят, что убийство не только признается, но благословляется всеми теми, которых они привыкли почитать своими духовными, от бога поставленными руководителями, видят, что светские руководители их с спокойной уверенностью учреждают убийства, носят на
себе,
гордясь ими, орудия убийства и от всех требуют, во имя закона гражданского и даже божеского, участия в убийстве.
И эта жалость к Марте заставляла ее чувствовать
себя доброй и
гордиться этим, — и в то же время боль от погибшей надежды выйти за Мурина жгла ее сердце желанием дать Марте почувствовать всю силу своего гнева и своей доброты и всю вину Марты.
— И женщину такую видел! — радостно вскричал Кожемякин, чувствуя
себя богаче гостя и
гордясь этим.
Мать его, парижанка родом, хорошей фамилии, добрая и умная женщина, выучила его по-французски, хлопотала и заботилась о нем денно и нощно,
гордилась им и, умирая еще в молодых летах от чахотки, упросила Анну Васильевну взять его к
себе на руки.
Бламанже был малый кроткий и нес звание «помпадуршина мужа» без нахальства и без особенной развязности, а так только, как будто был им чрезвычайно обрадован. Он успел снискать
себе всеобщее уважение в городе тем, что не задирал носа и не
гордился. Другой на его месте непременно стал бы и обрывать, и козырять, и финты-фанты выкидывать; он же не только ничего не выкидывал, но постоянно вел
себя так, как бы его поздравляли с праздником.
— Это все глупости, Олеся! — возразил я горячо. — Ты через полгода сама
себя не узнаешь. Ты не подозреваешь даже, сколько в тебе врожденного ума и наблюдательности. Мы с тобой вместе прочитаем много хороших книжек, познакомимся с добрыми, умными людьми, мы с тобой весь широкий свет увидим, Олеся… Мы до старости, до самой смерти будем идти рука об руку, вот как теперь идем, и не стыдиться, а
гордиться тобой я буду и благодарить тебя!..
А дилижанс между тем катился от станции до станции и вез, сверх наших мечтателей, отставного конноегерского полковника с седыми усами, архангельского чиновника, возившего с
собою окаменелую шемаю, ромашку на случай расстройства здоровья и лакея, одетого в плешивый тулуп, да светло-белокурого юнкера, у которого щеки были темнее волос и который
гордился своим влиянием на кондуктора.
Про
себя я очень
гордился своей первой литературной работой и был рад, что начал службу простым рядовым.
— Боже! — воскликнул этот дурной человек, прочитав надпись, и щеки его радостно вспыхнули. — Это Артуро и Энрико, мои товарищи! О, я от души поздравляю вас, отец Этторе, вас и
себя! Вот у меня и еще двое знаменитых земляков — можно ли не
гордиться этим?
Он дал Илье небольшой мешок, палку с железным концом, — мальчик
гордился этим орудием. В свой мешок он собирал разные коробки, поломанные игрушки, красивые черепки, ему нравилось чувствовать все эти вещи у
себя за спиной, слышать, как они постукивают там. Собирать всё это научил его дед Еремей.
В этом она была необыкновенно довольна
собою и
гордилась своим уменьем постоянно держать свои отношения к своим светским знакомым в одинаковой ровности.
Беспечной смелости его
Черкесы грозные дивились,
Щадили век его младой
И шепотом между
собойСвоей добычею
гордились.
Таким образом, оставалось только
гордиться и торжествовать. Но, увы! опасения — такая вещь, которая, однажды закравшись в душу, уже не легко покидает ее. Опровергнутые в одной форме, они отыщут
себе другую, третью и т. д. и будут смущать человека до тех пор, пока действительно не доведут его до сознания эфемерности его торжества. Нечто подобное случилось и со мной.