Неточные совпадения
По батареям, пристаням,
холмам — везде толпились кучи бритых
голов, разноцветных, больше синих, халатов.
Не последнее наслаждение проехаться по этой дороге, смотреть вниз на этот кудрявый, тенистый лес, на голубую гладь залива, на дальние горы и на громадный зеленый
холм над вашей
головой слева.
Львиная гора похожа, говорят, на лежащего льва: продолговатый
холм в самом деле напоминает хребет какого-то животного, но конический пик, которым этот
холм примыкает к Столовой горе, вовсе не похож на львиную
голову.
Фрегат взберется на
голову волны, дрогнет там на гребне, потом упадет на бок и начинает скользить с горы, спустившись на дно между двух бугров, выпрямится, но только затем, чтоб тяжело перевалиться на другой бок и лезть вновь на
холм.
Судя по
голым, палимым зноем гребцам, из которых вон трое завернулись, сидя на лодке, в одно какое-то пестрое одеяло, от солнца, нельзя думать, чтоб народ очень улыбался среди этих
холмов.
Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на
холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой
голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
Приложившись
головой к подушке и скрестив на груди руки, Лаврецкий глядел на пробегавшие веером загоны полей, на медленно мелькавшие ракиты, на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших боком на проезжавший экипаж, на длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел… и эта свежая, степная, тучная
голь и глушь, эта зелень, эти длинные
холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства, давила грудь его каким-то приятным давлением.
Больший шел за Серебряным вдоль речки по зеленому лугу, еще покрытому следами вчерашней битвы, и за ним, повеся
голову и хвост, тащился Буян. Он часто подбегал к Серебряному, жалобно повизгивал и потом оборачивался на свежий могильный
холм, пока наконец не скрыли его из виду высокие камыши.
Подходила зима. По утрам кочки грязи,
голые сучья деревьев, железные крыши домов и церквей покрывались синеватым инеем; холодный ветер разогнал осенние туманы, воздух, ещё недавно влажный и мутный, стал беспокойно прозрачным. Открылись глубокие пустынные дали, почернели леса, стало видно, как на раздетых
холмах вокруг города неприютно качаются тонкие серые былинки.
Проводив его глазами, Егорушка обнял колени руками и склонил
голову… Горячие лучи жгли ему затылок, шею и спину. Заунывная песня то замирала, то опять проносилась в стоячем, душном воздухе, ручей монотонно журчал, лошади жевали, а время тянулось бесконечно, точно и оно застыло и остановилось. Казалось, что с утра прошло уже сто лет… Не хотел ли бог, чтобы Егорушка, бричка и лошади замерли в этом воздухе и, как
холмы, окаменели бы и остались навеки на одном месте?
— Однажды я стоял на небольшом
холме, у рощи олив, охраняя деревья, потому что крестьяне портили их, а под
холмом работали двое — старик и юноша, рыли какую-то канаву. Жарко, солнце печет, как огнем, хочется быть рыбой, скучно, и, помню, я смотрел на этих людей очень сердито. В полдень они, бросив работу, достали хлеб, сыр, кувшин вина, — чёрт бы вас побрал, думаю я. Вдруг старик, ни разу не взглянувший на меня до этой поры, что-то сказал юноше, тот отрицательно тряхнул
головою, а старик крикнул...
— Его карканье еще больше расстраивало нас, а тут, знаешь, из-за каждого угла,
холма и дерева торчат упрямые
головы крестьян, щупают тебя их сердитые глаза, — люди эти относились к нам, конечно, не очень приветливо.
На площади, у
холма, похожего на каравай хлеба, коляска опрокинулась, Пётр упал, ушиб
голову, локоть и, сидя на мокром дёрне
холма, смотрел, как рыжий с лиловыми ушами лез по
холму, к ограде мечети, и рычал...
Я отъехал еще немного дальше и услышал, что она запела ровным, сильным, несколько резким, прямо крестьянским голосом, потом она вдруг умолкла. Я оглянулся и с вершины
холма увидал ее, стоявшую возле харловского зятя перед скошенным осьминником овса. Тот размахивал и указывал руками, а она не шевелилась. Солнце освещало ее высокую фигуру, и ярко голубел васильковый венок на ее
голове.
Когда надоедало ходить, я останавливался в кабинете у окна и, глядя через свой широкий двор, через пруд и
голый молодой березняк, и через большое поле, покрытое недавно выпавшим, тающим снегом, я видел на горизонте на
холме кучу бурых изб, от которых по белому полю спускалась вниз неправильной полосой черная грязная дорога.
Голова партии дотянулась уже до вершины
холма. Федор Бесприютный взошел туда и, остановившись на гребне, откуда дорога падала книзу, окинул взглядом пройденный путь, и темневшую долину, и расползшуюся партию. Затем он выпрямился и крикнул арестантам...
Посмотрели в окно, а как раз напротив, на том берегу озера, словно колоссальная свечка, теплилась старая сухостойная сосна, давно одиноко торчавшая на
голом песчаном
холме.
Дорога вилась между мелкою, частою порослью. Направо и налево подымались
холмы. Чем далее, тем выше становились деревья. Тайга густела. Она стояла безмолвная и полная тайны.
Голые деревья лиственниц были опушены серебряным инеем. Мягкий свет сполоха, продираясь сквозь их вершины, ходил по ней, кое-где открывая то снежную полянку, то лежащие трупы разбитых лесных гигантов, запушенных снегом… Мгновение — и все опять тонуло во мраке, полном молчания и тайны.
Ледяные
холмы стоят неподвижно, но у вас кружится
голова и кажется, что мост вместе с вами и с публикой куда-то уходит.
Вдруг он захрипел и не окончил начатой фразы.
Голова его скатилась с
холма на сторону.