Неточные совпадения
Между
дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все хорошее на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился человек, —
дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули, и кричал скрипучим
голосом...
В воздухе плыл знакомый гул
голосов сотен людей, и Самгин тотчас отличил, что этот гул единодушнее, бодрее, бархатистее, что ли, нестройного, растрепанного говора той толпы, которая шла к памятнику
деда царя.
Положили было ночью сниматься с якоря, да ветер был противный. На другой день тоже. Наконец 4-го августа, часа в четыре утра, я, проснувшись, услышал шум,
голоса, свистки и заснул опять. А часов в семь ко мне лукаво заглянул в каюту
дед.
Подумайте, Аня: ваш
дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите
голосов…
Дядя ломал дверь усердно и успешно, она ходуном ходила, готовая соскочить с верхней петли, — нижняя была уже отбита и противно звякала.
Дед говорил соратникам своим тоже каким-то звякающим
голосом...
Теперь он крестится часто, судорожно, кивает головою, точно бодаясь,
голос его взвизгивает и всхлипывает. Позднее, бывая в синагогах, я понял, что
дед молился, как еврей.
Она совсем онемела, редко скажет слово кипящим
голосом, а то целый день молча лежит в углу и умирает. Что она умирала — это я, конечно, чувствовал, знал, да и
дед слишком часто, назойливо говорил о смерти, особенно по вечерам, когда на дворе темнело и в окна влезал теплый, как овчина, жирный запах гнили.
От шума
голосов тяжело кружилась голова; непрерывно кричала Петровна, кричал полицейский, посылая куда-то Валея,
дед кричал...
Но особенно он памятен мне в праздничные вечера; когда
дед и дядя Михаил уходили в гости, в кухне являлся кудрявый, встрепанный дядя Яков с гитарой, бабушка устраивала чай с обильной закуской и водкой в зеленом штофе с красными цветами, искусно вылитыми из стекла на дне его; волчком вертелся празднично одетый Цыганок; тихо, боком приходил мастер, сверкая темными стеклами очков; нянька Евгенья, рябая, краснорожая и толстая, точно кубышка, с хитрыми глазами и трубным
голосом; иногда присутствовали волосатый успенский дьячок и еще какие-то темные, скользкие люди, похожие на щук и налимов.
— Евгенья, снимай иконы! Наталья, одевай ребят! — строго, крепким
голосом командовала бабушка, а
дед тихонько выл...
— Это кто? — спросил я, оробев.
Дед ответил неприятным
голосом...
Однажды, когда она стояла на коленях, сердечно беседуя с богом,
дед, распахнув дверь в комнату, сиплым
голосом сказал...
Райнеру видится его
дед, стоящий у столба над выкопанной могилой. «Смотри, там Рютли», — говорит он ребенку, заслоняя с одной стороны его детские глаза. «Я не люблю много слов. Пусть Вильгельм будет похож сам на себя», — звучит ему отцовский
голос. «Что я сделаю, чтоб походить самому на себя? — спрашивает сонный юноша. — Они сделали уже все, что им нужно было сделать для этих гор».
(
Голос у
деда дрожит)
Глухо, пустынно, безлюдно,
Степь полумертвая сплошь.
— Меня все знают! — повторял он хвастливым, но уже неверным
голосом, — и лесовой
дед… и водяной
дед… и русалки… и кикиморы… я не какой-нибудь такой!.. меня все знают! Бду, бду!
Сухонький и легкий,
дед встал с пола, сел рядом со мною, ловко вырвал папиросу у меня, бросил ее за окно и сказал испуганным
голосом...
Однажды я спросил его: «
Дед! зачем живут люди?..» (Стараясь говорить
голосом Луки и подражая его манерам.) «А — для лучшего люди-то живут, милачок!
—
Дед, мне холодно! — сказал он и не узнал своего
голоса.
Я забылся на несколько минут смутною дремотой, но, кажется, не надолго. Буря выла в лесу на разные
голоса и тоны. Каганец вспыхивал по временам, освещая избушку. Старик сидел на своей лавке и шарил вокруг себя рукой, как будто надеясь найти кого-то поблизости. Выражение испуга и почти детской беспомощности виднелось на лице бедного
деда.
Когда
дед Еремей сидел на дворе, Терентий выходил на крыльцо и смотрел на него, прищуривая глаза и прислоняя ладонь ко лбу. Жёлтая бородёнка на его остром лице вздрагивала, он спрашивал виноватым
голосом...
Мальчику было холодно и страшно. Душила сырость, — была суббота, пол только что вымыли, от него пахло гнилью. Ему хотелось попросить, чтобы дядя скорее лёг под стол, рядом с ним, но тяжёлое, нехорошее чувство мешало ему говорить с дядей. Воображение рисовало сутулую фигуру
деда Еремея с его белой бородой, в памяти звучал ласковый скрипучий
голос...
Голосом, похожим на
голос буфетчика Петрухи, когда он сердился, —
дед сказал Терентию...
До слуха его ещё долетали дрожащие, жалкие ноты
дедова голоса, плутавшие в сонном и знойном воздухе над станицей. Кругом было всё так тихо, точно ночью. Лёнька подошёл к плетню и сел в тени от свесившихся через него на улицу ветвей вишни. Где-то гулко жужжала пчела…
Благодаря казака нарочито гнусавым
голосом,
дед, кряхтя, влез в арбу. Лёнька тоже прыгнул туда, и они поехали в клубах мелкой чёрной пыли, заставлявшей
деда задыхаться от кашля.
Нехорошо в эту пору смотреть и на
деда, который кашляет чаще, горбится ниже, отчего ему самому неловко и больно, и говорит таким жалобным
голосом, то и дело всхлипывая и рассказывая о том, чего нигде и никогда не было…
Колёса жалобно скрипели, вилась пыль,
дед, тряся головой, не переставая кашлял, а Лёнька думал о том, что вот сейчас приедут они в станицу и нужно будет гнусавым
голосом петь под окнами: «Господи, Иисусе Христе»…
— А что,
дед, — спросил он, — нам не пора ли, гляди?.. — На этот раз в его
голосе слышались уже живые, взволнованные ноты, и светлые глаза, освещенные огнем лампы, с видимым любопытством обратились на
деда.
Сцена представляет улицу. Справа старики сидят на бревнах, между ними
дед. В середине водят хороводы бабы, девки в парни. Играют плясовую и пляшут. Из избы слышатся шум, пьяные крики; выходит старик и кричит пьяным
голосом; за ним хозяин, уводит его назад.
А
дед превесело отвечал совсем другим
голосом...
— Ба! Звук горячего поцелуя… Ты с кем это здесь целуешься, Марфуша? — послышался
голос из соседней комнаты, и в дверях показалась стриженая голова помощника классных наставников, Ванькина. — С кем это ты? А-а-а… очень приятно! С Сергей Капитонычем! Хорош
дед, нечего сказать! С женским полонезом тет-а-тет!
Голос у него был полон слез, как у покойной
деды, когда она пела свои печальные горные песни.
— Якши! [Якши — хорошо] Нина молодец! Хорошо, девочка! Ай да урус! ай да дочь русского бека! — услышала я
голос моего
деда, появившегося во время моей пляски на пороге сакли вместе с важнейшими гостями.
—
Деда! — неожиданно прозвучал среди наступившей тишины мой детский звонкий
голос, — ты злой,
деда, я не буду любить тебя, если ты не простишь маму и будешь обижать папу! Возьми назад твой кишмиш и твои лепешки; я не хочу их брать от тебя, если ты не будешь таким же добрым, как папа!
Он задавал вопросы, а медик отвечал. Он спросил, не был ли отец Васильева болен какими-нибудь особенными болезнями, не пил ли запоем, не отличался ли жестокостью или какими-либо странностями. То же самое спросил о его
деде, матери, сестрах и братьях. Узнав, что его мать имела отличный
голос и играла иногда в театре, он вдруг оживился и спросил...
Странный воющий
голос прозвучал на мгновение в воздухе. Алешка испуганно поглядел на своего
деда, кучера, потом на окна и сказал...
Дмитрий Иванович бросился к одру, припал на колена, лобызал хладеющую руку
деда, орошал ее слезами. Умирающий, будто силою гальванизма, приподнял голову, положил одну руку на голову внука, другою благословил его, потом произнес задыхающимся
голосом...