Неточные совпадения
Когда чтец кончил, председатель поблагодарил его и прочел присланные ему стихи поэта Мента на этот юбилей и несколько слов в благодарность стихотворцу. Потом Катавасов своим громким, крикливым
голосом прочел свою записку об
ученых трудах юбиляра.
«Да, долго еще до прогресса! — думал Райский, слушая раздававшиеся ему вслед детские
голоса и проходя в пятый раз по одним и тем же улицам и опять не встречая живой души. — Что за фигуры, что за нравы, какие явления! Все, все годятся в роман: все эти штрихи, оттенки, обстановка — перлы для кисти! Каков-то Леонтий: изменился или все тот же
ученый, но недогадливый младенец? Он — тоже находка для художника!»
— Где уж нам таким умником быть, как ты! Не все такие
ученые, — произнесла становая в одно и то же время насмешливым и оробевшим
голосом.
— Мало ли что я прежде хотел и предполагал! — отвечал Павел намекающим и злобным
голосом. — Я уж не
ученым, а монахом хочу быть, — прибавил он с легкою усмешкою.
Он выглядывал до того времени из толпы товарищей, как страус между индейками; говорил он глухим, гробовым
голосом, при каждом слове глубокомысленно закрывал глаза, украшенные белыми ресницами, и вообще старался сохранить вид человека рассудительного, необычайно умного и даже, если можно,
ученого.
По ее милости он стал и одеваться опрятно, и держаться прилично, и браниться бросил; стал уважать
ученых и ученость, хотя, конечно, ни одной книги в руки не брал, и всячески старался не уронить себя: даже ходить стал тише и говорил расслабленным
голосом, все больше о предметах возвышенных, что ему стоило трудов немалых.
«Садитесь!!!» — завыл вдруг в рупоре на крыше неприятнейший тонкий
голос, совершенно похожий на
голос увеличенного в тысячу раз Альфреда Бронского, — приветливо сказал нам маститый
ученый Персиков! — Я давно хотел познакомить московский пролетариат с результатами моего открытия…»
В толпе нищих был один — он не вмешивался в разговор их и неподвижно смотрел на расписанные святые врата; он был горбат и кривоног; но члены его казались крепкими и привыкшими к трудам этого позорного состояния; лицо его было длинно, смугло; прямой нос, курчавые волосы; широкий лоб его был желт как лоб
ученого, мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури; синяя жила пересекала его неправильные морщины; губы, тонкие, бледные, были растягиваемы и сжимаемы каким-то судорожным движением, и в глазах блистала целая будущность; его товарищи не знали, кто он таков; но сила души обнаруживается везде: они боялись его
голоса и взгляда; они уважали в нем какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона — но не человека: — он был безобразен, отвратителен, но не это пугало их; в его глазах было столько огня и ума, столько неземного, что они, не смея верить их выражению, уважали в незнакомце чудесного обманщика.
За драпировкой, пропускавшей свет, раздавались
голоса, слышался лошадиный топот; к ним время от времени присоединялся нетерпеливый лай
ученых собак, которых запирали, как только оканчивалось представление.
Несмотря на это распадение с жизнию,
ученые, памятуя, какой могучий
голос имели университеты и доктора в средние века, когда к ним относились с вопросами глубочайшей важности, захотели вершать безапелляционным судом все сциентифические и художественные споры; они, подрывшие во имя всеобщего права исследования касту католических духовных пастырей, показывали поползновение составить свой цех пастырей светских.
— А ведь вот, — хриплым и резким
голосом промолвил Лучков, — вот ты умный человек, ты
ученый человек, а ведь тоже иногда, с позволения сказать, дичь порешь.
Недавно мы слышали, как многие
голоса повторяли то же самое по поводу Грановского, доказывая, что он был не
ученый, а артист.
«Прелестное лицо! — думала Маруся, восхищаясь и лицом, и
голосом, и словами. — Какой ум и сколько знаний! Зачем Жорж военный? И ему бы быть
ученым».
Я еще не встречал тогда такого оригинального чудака на подкладке большого
ученого. Видом он напоминал скорее отставного военного, чем академика, коренастый, уже очень пожилой, дома в архалуке, с сильным
голосом и особенной речистостью. Он охотно"разносил", в том числе и своего первоначального учителя Либиха. Все его симпатии были за основателей новейшей органической химии — француза Жерара и его учителя Лорана, которого он также зазнал в Париже.
Иван Матвеич садится и широко улыбается. Почти каждый вечер сидит он в этом кабинете и всякий раз чувствует в
голосе и во взгляде
ученого что-то необыкновенно мягкое, притягательное, словно родное. Бывают даже минуты, когда ему кажется, что
ученый привязался к нему, привык, и если бранит его за опаздывания, то только потому, что скучает по его болтовне о тарантулах и о том, как на Дону ловят щеглят.
— Иван Матвеич! — говорит
ученый дрогнувшим
голосом, отступая назад и складывая вместе пальцы обеих рук. — Иван Матвеич!
— А всё боишься! Эх вы,
ученые люди, — сказал третий мужественный
голос, перебивая обоих. — То-то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.