Неточные совпадения
«Ведь это
дереву вредит»,
Ей
с Дубу ворон
говорит:
Коль корни обнажишь, оно засохнуть может».
К этой неприятной для него задаче он приступил у нее на дому, в ее маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в окна
с улицы и в дверь
с террасы; в саду, под красноватым небом, неподвижно стояли
деревья, уже раскрашенные утренними заморозками. На столе, как всегда, кипел самовар, — Марина, в капоте в кружевах, готовя чай,
говорила, тоже как всегда, — спокойно, усмешливо...
— Он нам замечательно рассказывал, прямо — лекции читал о том, сколько сорных трав зря сосет землю, сколько дешевого
дерева, ольхи, ветлы, осины, растет бесполезно для нас. Это,
говорит, все паразиты, и надобно их истребить
с корнем. Дескать, там, где растет репей, конский щавель, крапива, там подсолнухи и всякая овощь может расти, а на месте
дерева, которое даже для топлива — плохо, надо сажать поделочное, ценное — дуб, липу, клен. Произрастание,
говорит, паразитов неразумно допускать, неэкономично.
—
С неделю тому назад сижу я в городском саду
с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают
с деревьев в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось,
говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Она привела сына в маленькую комнату
с мебелью в чехлах. Два окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень
деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов из кости и голубого стекла. Вера Петровна
говорила тихо и поспешно...
Клим не хотел, но не решился отказаться.
С полчаса медленно кружились по дорожкам сада,
говоря о незначительном, о пустяках. Клим чувствовал странное напряжение, как будто он, шагая по берегу глубокого ручья, искал, где удобнее перескочить через него. Из окна флигеля доносились аккорды рояля, вой виолончели, остренькие выкрики маленького музыканта. Вздыхал ветер, сгущая сумрак, казалось, что
с деревьев сыплется теплая, синеватая пыль, окрашивая воздух все темнее.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи,
с темной зелени
деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них
говорил...
«Вот ничего и нет! Вот он взял назад неосторожное слово, и сердиться не нужно!.. Вот и хорошо… теперь покойно… Можно по-прежнему
говорить, шутить…» — думала она и сильно рванула мимоходом ветку
с дерева, оторвала губами один листок и потом тотчас же бросила и ветку и листок на дорожку.
— В чем? А вот в чем! —
говорила она, указывая на него, на себя, на окружавшее их уединение. — Разве это не счастье, разве я жила когда-нибудь так? Прежде я не просидела бы здесь и четверти часа одна, без книги, без музыки, между этими
деревьями.
Говорить с мужчиной, кроме Андрея Иваныча, мне было скучно, не о чем: я все думала, как бы остаться одной… А теперь… и молчать вдвоем весело!
Лес идет разнообразнее и крупнее. Огромные сосны и ели, часто надломившись живописно, падают на соседние
деревья. Травы обильны. «Сена-то, сена-то! никто не косит!» — беспрестанно восклицает
с соболезнованием Тимофей, хотя ему десять раз сказано, что тут некому косить. «Даром пропадает!» — со вздохом
говорит он.
С музыкой, в таком же порядке, как приехали, при ясной и теплой погоде, воротились мы на фрегат. Дорогой к пристани мы заглядывали за занавески и видели узенькую улицу, тощие
деревья и прятавшихся женщин. «И хорошо делают, что прячутся, чернозубые!» —
говорили некоторые. «Кисел виноград…» — скажете вы. А женщины действительно чернозубые: только до замужства хранят они естественную белизну зубов, а по вступлении в брак чернят их каким-то составом.
Поговорив немного
с хозяином и помолчав
с хозяйкой, мы объявили, что хотим гулять. Сейчас явилась опять толпа проводников и другая
с верховыми лошадьми. На одной площадке, под большим
деревом, мы видели много этих лошадей. Трое или четверо наших сели на лошадей и скрылись
с проводниками.
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного
дерева, старой моды двадцатых годов; даже полы были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах было много дорогих цветов; но главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол, хотя, впрочем, и тут
говоря относительно: скатерть была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин
с монастырским квасом, славившимся в околотке.
И Алеша
с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании
с Митей, вечером, у
дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь,
говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
Восточный склон Сихотэ-Алиня совершенно голый. Трудно представить себе местность более неприветливую, чем истоки реки Уленгоу. Даже не верится, что здесь был когда-нибудь живой лес. Немногие
деревья остались стоять на своих корнях. Сунцай
говорил, что раньше здесь держалось много лосей, отчего и река получила название Буй, что значит «сохатый»; но
с тех пор как выгорели леса, все звери ушли, и вся долина Уленгоу превратилась в пустыню.
Около фанзы росли две лиственницы. Под ними стояла маленькая скамеечка. Ли Цун-бин обратился к лиственницам
с трогательной речью. Он
говорил, что посадил их собственными руками и они выросли большими
деревьями. Здесь много лет он отдыхал на скамейке в часы вечерней прохлады и вот теперь должен расстаться
с ними навсегда. Старик прослезился и снова сделал земные поклоны.
Тут я впервые заметил японскую березу
с треугольными листьями, —
говорят, она часто встречается к югу от Тадушу, затем — бересклет малоцветковый, украшенный бахромчатыми ветвями и
с бледными листьями, абрикосовое
дерево с мелкими плодами и черешню Максимовича, растущую всегда одиноко и дающую черные безвкусные плоды.
При подъеме на крутые горы, в особенности
с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать
деревья, за которые приходится хвататься. Уже не
говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут еще разбить голову. У берез древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле остаются лежать одни берестяные футляры.
Дойдя до места, старик опустился на колени, сложил руки ладонями вместе, приложил их ко лбу и дважды сделал земной поклон. Он что-то
говорил про себя, вероятно, молился. Затем он встал, опять приложил руки к голове и после этого принялся за работу. Молодой китаец в это время развешивал на
дереве красные тряпицы
с иероглифическими письменами.
Говоря это, он сам осматривал каждый куст и каждое
дерево. Та к прошли мы около получаса. Дерсу все время шел впереди и не спускал глаз
с тропинки.
Навстречу Дубровскому попался поп со всем причетом. Мысль о несчастливом предзнаменовании пришла ему в голову. Он невольно пошел стороною и скрылся за
деревом. Они его не заметили и
с жаром
говорили между собою, проходя мимо его.
В письме к А.
С. Пушкину в 1831 году: «…я бываю иногда — угадайте где? В Английском клубе! Вы мне
говорили, что Вам пришлось бывать там; а я бы Вас встречал там, в этом прекрасном помещении, среди этих греческих колонн, в тени прекрасных
деревьев…»
Много раз сидел я на
дереве над забором, ожидая, что вот они позовут меня играть
с ними, — а они не звали. Мысленно я уже играл
с ними, увлекаясь иногда до того, что вскрикивал и громко смеялся, тогда они, все трое, смотрели на меня, тихонько
говоря о чем-то, а я, сконфуженный, спускался на землю.
О Сахалине, о здешней земле, людях,
деревьях, о климате
говорят с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в России всё прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить, чтобы в России могли быть несчастные люди, так как жить где-нибудь в Тульской или Курской губернии, видеть каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть уже высшее счастье.
Не
говорю о том, что крестьяне вообще поступают безжалостно
с лесом, что вместо валежника и бурелома, бесполезно тлеющего, за которым надобно похлопотать, потому что он толст и тяжел, крестьяне обыкновенно рубят на дрова молодой лес; что у старых
дерев обрубают на топливо одни сучья и вершину, а голые стволы оставляют сохнуть и гнить; что косят траву или пасут стада без всякой необходимости там, где пошли молодые лесные побеги и даже зарости.
А как весело ссадить косача метким выстрелом
с самой вершины огромного
дерева и смотреть, как он, медленно падая, считая сучки, как
говорят, то есть валясь
с сучка на сучок, рухнет, наконец, на землю!
— Благодарю вас, — тихо продолжал Ипполит, — а вы садитесь напротив, вот и
поговорим… мы непременно
поговорим, Лизавета Прокофьевна, теперь уж я на этом стою… — улыбнулся он ей опять. — Подумайте, что сегодня я в последний раз и на воздухе, и
с людьми, а чрез две недели наверно в земле. Значит, это вроде прощания будет и
с людьми, и
с природой. Я хоть и не очень чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это всё здесь в Павловске приключилось: все-таки хоть на
дерево в листьях посмотришь.
— Разве так работают… —
говорил Карачунский, сидя
с Родионом Потапычем на одном обрубке
дерева. — Нужно было заложить пять таких шахт и всю гору изрыть — вот это разведка. Тогда уж золото не ушло бы у нас…
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники
с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого
дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как
говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала
с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Солнце стояло еще очень высоко, «
дерева в два», как
говорил Евсеич, когда мы
с крутой горы увидели Багрово, лежащее в долине между двух больших прудов, до половины заросших камышами, и
с одной стороны окруженное высокими березовыми рощами.
— Разве так рисуют
деревья на декорациях? — воскликнул он: — сначала надо загрунтовать совсем темною краской, а потом и валяйте на ней прямо листья; один зеленый, другой желтый, третий совсем черный и, наконец, четвертый совсем белый. —
Говоря это, Плавин вместе
с тем и рисовал на одной декорации
дерево.
Девушка быстро расстегнула пальто, встряхнулась, и
с нее, точно листья
с дерева, посыпались на пол, шелестя, пачки бумаги. Мать, смеясь, подбирала их
с пола и
говорила...
А затем мгновение — прыжок через века,
с + на — . Мне вспомнилась (очевидно, ассоциация по контрасту) — мне вдруг вспомнилась картина в музее: их, тогдашний, двадцатых веков, проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш,
деревьев, красок, птиц… И ведь,
говорят, это на самом деле было — это могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо, что я не выдержал и расхохотался вдруг.
— Уйти хотела; сто раз порывалась — нельзя: те девки-однодворки стерегут и глаз не спущают… Томилась я, да, наконец, вздумала притвориться, и прикинулась беззаботною, веселою, будто гулять захотела. Они меня гулять в лес берут, да всё за мной смотрят, а я смотрю по
деревьям, по верхам ветвей да по кожуре примечаю — куда сторона на полдень, и вздумала, как мне от этих девок уйти, и вчера то исполнила. Вчера после обеда вышла я
с ними на полянку, да и
говорю...
А Лиза все ждала: ей непременно нужно было
поговорить с Александром: открыть ему тайну. Она все сидела на скамье, под
деревом, в кацавейке. Она похудела; глаза у ней немного впали; щеки были подвязаны платком. Так застал ее однажды отец.
— Почти четыре комнаты, —
говорил он, — зеркала в золотых рамах, мебель обита шелком, перегородка красного
дерева, ковер персидский… Ну-с, это окончательно Европа! И так как я считаю себя все-таки принадлежащим больше к европейцам, чем к москвичам, то позвольте мне этот номер оставить за собою!
Осенью, когда берега Камы порыжели,
деревья озолотились, а косые лучи солнца стали белеть, — Яков неожиданно ушел
с парохода. Еще накануне этого он
говорил мне...
Я вышел почти вслед за ним освежиться. Месяц еще не всходил; ночь была темная, воздух теплый и удушливый. Листья на
деревьях не шевелились. Несмотря на страшную усталость, я хотел было походить, рассеяться, собраться
с мыслями, но не прошел и десяти шагов, как вдруг услышал голос дяди. Он
с кем-то всходил на крыльцо флигеля и
говорил с чрезвычайным одушевлением. Я тотчас же воротился и окликнул его. Дядя был
с Видоплясовым.
Она была, как все
говорили в Вологде, нигилистка, ходила стриженая и дружила
с нигилистами. «Светелки» — крохотное именьице в домшинских непроходимых лесах, тянущихся чуть ли не до Белого моря, стояло на берегу лесной речки Тошни, за которой ютились раскольничьи скиты, куда добраться можно только было по затесам, меткам на
деревьях.
Восмибратов. Виноват-с, простите великодушно! Вот память-то! (Вынимает деньги и подает.) Еще двести рублей! Теперь так точно. Кажется, так? Петрушка, так? Что ж ты молчишь? (Грозно.)
Говори,
дерево стоеросовое!
— Эге! слышишь ли, хлопче? —
говорит дед
с детски-лукавой улыбкой. — Я уже знаю: тронуло этак вот дуба, значит, хозяин ночью пойдет, ломать будет… Да нет, не сломает! Дуб —
дерево крепкое, не под силу даже хозяину… вот как!
При напоминании о дочери прибаутки и улыбки исчезали у сапожника, — точно ветер осенний сухие листья
с дерева срывал. Жёлтое лицо его вытягивалось, он сконфуженным, тихим голосом
говорил...
— Еще одна смерть около меня, —
говорил он сам
с собою, — а может быть, даже и жертва моя. Точно упас я смертоносный [Упас… смертоносный — то же, что анчар: ядовитое
дерево, распространяющее вокруг себя смерть.]: все, что приближается ко мне, или умирает, или погибает.
Иногда мы даже разыгрывали сцены из «Разбойников» Шиллера: привязывал себя Карл Моор (Васильев) к колонне вместо
дерева;
говорил он кипучую речь молодого Шиллера; отвязывал Карла от
дерева Швейцер (Балясников), и громко клялись разбойники умереть
с своим атаманом…
Тузенбах. Какие пустяки, какие глупые мелочи иногда приобретают в жизни значение вдруг, ни
с того ни
с сего. По-прежнему смеешься над ними, считаешь пустяками, и все же идешь и чувствуешь, что у тебя нет сил остановиться. О, не будем
говорить об этом! Мне весело. Я точно первый раз в жизни вижу эти ели, клены, березы, и все смотрит на меня
с любопытством и ждет. Какие красивые
деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь!
Он не отвечал; была минута, в которую он так сильно вздрогнул, что Ольга вскрикнула, думая, что он сорвется; но рука Юрия как бы машинально впилась в бесчувственное
дерево; наконец он слез, молча сел на траву близ дороги и в закрыл лицо руками; «что видел ты, —
говорила девушка, — отчего твои руки так холодны; и лицо так влажно…» Это роса, — отвечал Юрий, отирая хладный пот
с чела и вставая
с земли.
В ласковый день бабьего лета Артамонов, усталый и сердитый, вышел в сад. Вечерело; в зеленоватом небе, чисто выметенном ветром, вымытом дождямии, таяло, не грея, утомлённое солнце осени. В углу сада возился Тихон Вялов, сгребая граблями опавшие листья, печальный, мягкий шорох плыл по саду; за
деревьями ворчала фабрика, серый дым лениво пачкал прозрачность воздуха. Чтоб не видеть дворника, не
говорить с ним, хозяин прошёл в противоположный угол сада, к бане; дверь в неё была не притворена.
Жил он почти незаметно и, если его не звали вниз, — в комнаты не сходил. Шевырялся в саду, срезывая сухие сучья
с деревьев, черепахой ползал по земле, выпалывая сорные травы, сморщивался, подсыхал телом и
говорил с людями тихо, точно рассказывая важные тайны. Церковь посещал неохотно, отговариваясь нездоровьем, дома молился мало и
говорить о боге не любил, упрямо уклоняясь от таких разговоров.
О том, что «возвышенность» — следствие превосходства над окружающим, говорится у Канта и вслед за ним у позднейших эстетиков [у Гегеля, у Фишера]: «Мы сравниваем, —
говорят они, — возвышенное в пространстве,
с окружающими его предметами; для этого на возвышенном предмете должны быть легкие подразделения, дающие возможность, сравнивая, считать, во сколько раз он больше окружающих его предметов, во сколько раз, напр., гора больше
дерева, растущего на ней.
— Сядемте, — проговорила Анна Павловна, указывая на сухое
дерево. Голос ее дрожал. Видно было, что она делала над собой усилие. — Я хочу
с вами
поговорить, — продолжала она, — опросить вас, не изменились ли вы? Любите ли вы еще бедную Веру?