Неточные совпадения
— Это слово «народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков один на тысячу, может быть, знают,
о чем идет дело. Остальные же 80
миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия,
о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право
говорить, что это воля народа?
Он был беден, мечтал
о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шага: он мне раз
говорил, что скорее сделает одолжение врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать свою благотворительность, тогда как ненависть только усилится соразмерно великодушию противника.
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось
о том, что в городе живет свыше
миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них,
говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось
о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
Все с уважением
говорили о старом Бахареве, который из ничего создавал
миллионы.
Он чувствовал себя таким маленьким и ничтожным, потому что в первый раз лицом к лицу встретился с настоящими большими дельцами, рассуждавшими
о миллионах с таким же равнодушием, как другие
говорят о двугривенном.
Когда перед началом все встали и торжественным медленным пологом заколыхался над головами гимн — сотни труб Музыкального Завода и
миллионы человеческих голосов, — я на секунду забыл все: забыл что-то тревожное, что
говорила о сегодняшнем празднике I, забыл, кажется, даже
о ней самой.
Говорят о том, что будет тогда, когда все люди будут исповедовать то, что называется христианством (т. е. различные враждебные между собой исповедания), когда все будут сыты и одеты, будут все соединены друг с другом с одного конца света до другого телеграфами, телефонами, будут сообщаться воздушными шарами, когда все рабочие проникнутся социальными учениями и когда рабочие союзы соберут столько-то
миллионов членов и рублей, и все люди будут образованы, все будут читать газеты, знать все науки.
Когда крестный
говорил о чиновниках, он вспомнил
о лицах, бывших на обеде, вспомнил бойкого секретаря, и в голове его мелькнула мысль
о том, что этот кругленький человечек, наверно, имеет не больше тысячи рублей в год, а у него, Фомы, —
миллион. Но этот человек живет так легко и свободно, а он, Фома, не умеет, конфузится жить. Это сопоставление и речь крестного возбудили в нем целый вихрь мыслей, но он успел схватить и оформить лишь одну из них.
На днях вот мне должна быть выдана концессия, на которой я сразу мог бы нажить
миллион, не
говоря уже
о том, что если я удержу мои павшие бумаги у себя, то они с течением времени должны непременно подняться до номинальной цены; таким образом весь мой проигрыш биржевой обратится в нуль, если еще не принесет мне барыша!..
О честности же, разумеется, и
говорить нечего — на одних комиссионерах и интендантах
миллион мог нажить, а он ничего не наживал и для всех воров был неодолим.
Безденежье достигло до того, что мелкое серебро совершенно исчезло из обращения, и
говоря о нем, всегда прибавляли «блаженной памяти, 84-й пробы». Ввиду такого финансового кризиса правительство сделало новый заем в 15
миллионов фунтов стерлингов у парижских и лондонских Ротшильдов.
— Не выпить ли нам, доктор? — предложил Цвибуш. — В нашу беседу начинает вкрадываться фантастический элемент…Бог с ней, с фантазией! Нам ли толковать
о миллионах? Легче мне проглотить собственную голову, чем увидать когда-нибудь
миллион…Не будем же
говорить о деньгах! Разговоры порождают зависть…
Право, стыдно
говорить вам даже наедине,
о чем они кричат на площадях и будут кричать в кабинете, помяните мое слово!.. будто я, герцог Курляндии, богатый свыше моих потребностей доходами с моего государства и более всего милостями той, которой одно мое слово может доставить мне
миллионы… будто я из корыстных видов защищаю правое дело.
В начале июля в Москве распространялись всё более и более тревожные слухи
о ходе войны:
говорили о воззвании государя к народу,
о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11-го июля манифест и воззвание не были получены, то
о них и
о положении России ходили преувеличенные слухи.
Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности,
говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона
миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
Говорили о трех и четырех, но если половину и скинуть, отнеся на долю их восторга, то все же получается достаточно: два
миллиона!
Власть эта не может быть основана на преобладании нравственной силы, ибо, не
говоря о людях-героях, как Наполеоны,
о нравственных достоинствах которых мнения весьма разноречивы, история показывает нам, что ни Людовики ХІ-е, ни Метернихи, управлявшие
миллионами людей, не имели никаких особенных свойств силы душевной, а напротив, были по бòльшей части нравственно слабее каждого из
миллионов людей, которыми они управляли.