Неточные совпадения
Сидя на звездообразном диване
в ожидании поезда, она, с отвращением
глядя на входивших и выходивших (все они были противны ей), думала то о том, как она приедет на станцию, напишет ему записку и что̀ она напишет ему, то о том, как он теперь жалуется матери (не понимая ее страданий) на свое положение, и как она войдет
в комнату, и что она скажет ему.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо
глядя на двух офицеров, которые выходили
в это время из
комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени
в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал
в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался… хижина шатнулась…
И Таня
в ужасе проснулась…
Глядит, уж
в комнате светло;
В окне сквозь мерзлое стекло
Зари багряный луч играет;
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, — говорит, — скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне...
Всё успокоилось:
в гостиной
Храпит тяжелый Пустяков
С своей тяжелой половиной.
Гвоздин, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый,
На стульях улеглись
в столовой,
А на полу мосье Трике,
В фуфайке,
в старом колпаке.
Девицы
в комнатах Татьяны
И Ольги все объяты сном.
Одна, печальна под окном
Озарена лучом Дианы,
Татьяна бедная не спит
И
в поле темное
глядит.
И Раскольников, стараясь не
глядеть на нее, поскорей прошел
в комнату.
— Что угодно? — строго произнесла старушонка, войдя
в комнату и по-прежнему становясь прямо перед ним, чтобы
глядеть ему прямо
в лицо.
Он не стеснял молодого естествоиспытателя: садился где-нибудь
в уголок
комнаты и
глядел внимательно, изредка позволяя себе осторожный вопрос.
После обеда
в комнате Клима у стены столбом стоял Дмитрий, шевелил пальцами
в карманах брюк и,
глядя под ноги себе, неумело пытался выяснить что-то.
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по
комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря
в него. Остановясь и
глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник
в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
Говорил Дронов,
глядя в угол
комнаты, косенькие глазки его искали там чего-то, он как будто дремал.
Поднялись на Гудаур, молча ели шашлык, пили густое лиловое вино. Потом
в комнате, отведенной им, Варвара, полураздевшись, устало села на постель и сказала,
глядя в черное окно...
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула
в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил
в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не
в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою.
Глядя в окно, он сказал...
Раза два приходила Варвара, холодно здоровалась, вздергивая голову,
глядя через плечо Клима, шла
в свою
комнату и отбирала белье для себя.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей
комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но, не сходя с места,
глядя в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Он говорил еще что-то, но, хотя
в комнате и на улице было тихо, Клим не понимал его слов, провожая телегу и
глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать
в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись на лицах, делая их почти однообразными.
— Хорошо — приятно
глядеть на вас, — говорила Анфимьевна, туго улыбаясь, сложив руки на животе. — Нехорошо только, что на разных квартирах живете, и дорого это, да и не закон будто! Переехали бы вы, Клим Иванович,
в Любашину
комнату.
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов.
В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел
в свою
комнату, открыл окно и сел,
глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот
в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
Варвара, сказав, что она устала, скрылась
в комнату, отведенную ей; Самгин тоже ушел к себе и долго стоял у окна, ни о чем не думая,
глядя, как черные клочья облаков нерешительно гасят звезды.
Освещая стол, лампа оставляла
комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся,
глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек
в поддевке и смазных сапогах, похожий на извозчика; вспыхнувшая
в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Он весь как-то развинченно мотался, кивал головой, болтал руками, сожалительно чмокал и, остановясь вдруг среди
комнаты, одеревенев,
глядел в пол — говорил глуховатым, бесцветным голосом...
Через полчаса он сидел во тьме своей
комнаты,
глядя в зеркало,
в полосу света, свет падал на стекло, проходя
в щель неприкрытой двери, и показывал половину человека
в ночном белье, он тоже сидел на диване, согнувшись, держал за шнурок ботинок и раскачивал его, точно решал — куда швырнуть?
И, взяв Прейса за плечо, подтолкнул его к двери, а Клим, оставшись
в комнате,
глядя в окно на железную крышу, почувствовал, что ему приятен небрежный тон, которым мужиковатый Кутузов говорил с маленьким изящным евреем. Ему не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он видел, что все это, хотя и не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это — так.
Иногда, чаще всего
в час урока истории, Томилин вставал и ходил по
комнате, семь шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня голову,
глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Потом минут десять сидели
в полутемной
комнате, нагруженной сундуками, шкафами с посудой. Денисов, заглянув
в эту
комнату, — крякнул и скрылся, а Фроленков, ласково
глядя на гостя из столицы, говорил...
Остановясь среди
комнаты,
глядя в дым своей папиросы, он пропустил перед собою ряд эпизодов: гибель Бориса Варавки, покушение Макарова на самоубийство, мужиков, которые поднимали колокол «всем миром», других, которые сорвали замок с хлебного магазина, 9 Января, московские баррикады — все, что он пережил, вплоть до убийства губернатора.
Она как будто начинала бредить. Потом вдруг замолкла. Это было так странно, точно она вышла из
комнаты, и Самгин снова почувствовал холод испуга. Посидев несколько минут,
глядя в заостренное лицо ее, послушав дыхание, он удалился
в столовую, оставив дверь открытой.
Посредине
комнаты стоял Денисов,
глядя в пол, сложив руки на животе, медленно вертя большие пальцы; взглянув на гостя, он тряхнул головой.
Только когда приезжал на зиму Штольц из деревни, она бежала к нему
в дом и жадно
глядела на Андрюшу, с нежной робостью ласкала его и потом хотела бы сказать что-нибудь Андрею Ивановичу, поблагодарить его, наконец, выложить пред ним все, все, что сосредоточилось и жило неисходно
в ее сердце: он бы понял, да не умеет она, и только бросится к Ольге, прильнет губами к ее рукам и зальется потоком таких горячих слез, что и та невольно заплачет с нею, а Андрей, взволнованный, поспешно уйдет из
комнаты.
Мальчик рассеянно повторял их,
глядя в окно, откуда лилась
в комнату прохлада и запах сирени.
Он
глядит, разиня рот от удивления, на падающие вещи, а не на те, которые остаются на руках, и оттого держит поднос косо, а вещи продолжают падать, — и так иногда он принесет на другой конец
комнаты одну рюмку или тарелку, а иногда с бранью и проклятиями бросит сам и последнее, что осталось
в руках.
Ольга поехала с теткой с визитом до обеда, а он пошел
глядеть квартиры поблизости. Заходил
в два дома;
в одном нашел квартиру
в четыре
комнаты за четыре тысячи ассигнациями,
в другом за пять
комнат просили шесть тысяч рублей.
Сны снились такие смутные. Проснулся — перед ним накрытый стол, ботвинья, битое мясо. Захар стоит,
глядя сонно
в окно;
в другой
комнате Анисья гремит тарелками.
Теперь он ехал с ее запиской
в кармане. Она его вызвала, но он не скакал на гору, а ехал тихо, неторопливо слез с коня, терпеливо ожидая, чтоб из людской заметили кучера и взяли его у него, и робко брался за ручку двери. Даже придя
в ее
комнату, он боязливо и украдкой
глядел на нее, не зная, что с нею, зачем она его вызвала, чего ему ждать.
Утром рано Райский, не ложившийся спать, да Яков с Василисой видели, как Татьяна Марковна,
в чем была накануне и с открытой головой, с наброшенной на плечи турецкой шалью, пошла из дому, ногой отворяя двери, прошла все
комнаты, коридор, спустилась
в сад и шла, как будто бронзовый монумент встал с пьедестала и двинулся, ни на кого и ни на что не
глядя.
Он выбегал на крыльцо, ходил по двору
в одном сюртуке,
глядел на окна Веры и опять уходил
в комнату, ожидая ее возвращения. Но
в темноте видеть дальше десяти шагов ничего было нельзя, и он избрал для наблюдения беседку из акаций, бесясь, что нельзя укрыться и
в ней, потому что листья облетели.
— Здесь, здесь, сейчас! — отозвался звонкий голос Марфеньки из другой
комнаты, куда она вышла, и она впорхнула, веселая, живая, резвая с улыбкой, и вдруг остановилась. Она
глядела то на бабушку, то на Райского,
в недоумении. Бабушка сильно расходилась.
Она сделала движение, встала, прошлась по
комнате, оглядывая стены, портреты,
глядя далеко
в анфиладу
комнат и как будто не видя выхода из этого положения, и с нетерпением села
в кресло.
Татьяна Марковна внутренне смутилась, когда Тушин переступил порог ее
комнаты. Он, молча, с опущенными глазами, поздоровался с ней, тоже перемогая свою тревогу, — и оба
в первую минуту не
глядели друг на друга.
Райский с удивлением
глядел, особенно когда они пришли
в контору на заводе и когда с полсотни рабочих ввалились
в комнату, с просьбами, объяснениями обступили Тушина.
А Райский, молча, сосредоточенно, бледный от артистического раздражения, работал над ее глазами, по временам взглядывая на Веру, или
глядел мысленно
в воспоминание о первой встрече своей с нею и о тогдашнем страстном впечатлении.
В комнате была могильная тишина.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они
глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная
в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по
комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд
в улицу,
в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей
в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Райский перешел из старого дома опять
в новый,
в свои
комнаты. Козлов переехал к себе, с тем, однако, чтоб после отъезда Татьяны Марковны с Верой поселиться опять у нее
в доме. Тушин звал его к себе, просвещать свою колонию, начиная с него самого. Козлов почесал голову, подумал и вздохнул,
глядя — на московскую дорогу.
Когда он через несколько минут заглянул
в мою
комнату, я тотчас спросил его: как он
глядит на Макара Ивановича вообще и что он об нем думает?
Остальные все продолжали молчать, все
глядели и меня разглядывали; но мало-помалу с разных концов
комнаты началось хихиканье, еще тихое, но все хихикали мне прямо
в глаза. Васин и Крафт только не хихикали. С черными бакенами тоже ухмылялся; он
в упор смотрел на меня и слушал.
Я еще раз прошу вспомнить, что у меня несколько звенело
в голове; если б не это, я бы говорил и поступал иначе.
В этой лавке,
в задней
комнате, действительно можно было есть устрицы, и мы уселись за накрытый скверной, грязной скатертью столик. Ламберт приказал подать шампанского; бокал с холодным золотого цвета вином очутился предо мною и соблазнительно
глядел на меня; но мне было досадно.
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с места, не то что
в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро вышла из
комнаты. Лиза, даже не
глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты смотрела на меня молча.
Я взял себе супу и, помню, съев его, сел
глядеть в окно;
в комнате было много народу, пахло пригорелым маслом, трактирными салфетками и табаком.
Они не знали, куда деться от жара, и велели мальчишке-китайцу махать привешенным к потолку, во всю длину столовой, исполинским веером. Это просто широкий кусок полотна с кисейной бахромой; от него к дверям протянуты снурки, за которые слуга дергает и освежает
комнату. Но,
глядя на эту затею, не можешь отделаться от мысли, что это — искусственная, временная прохлада, что вот только перестанет слуга дергать за веревку, сейчас на вас опять как будто наденут
в бане шубу.
Я выскочил из-за стола,
гляжу, он бежит по коридору прямо
в мою
комнату;
в руках у него гром и молния, а около него распространяется облако смрадного дыма.
«Вон, например, у вас заметен недостаток
в первых домашних потребностях: окна заклеены бумагой, — говорил адмирал,
глядя вокруг себя, — от этого
в комнатах и темно, и холодно; вам привезут стекла, научат, как это делать.