Неточные совпадения
Поля совсем затоплены,
Навоз возить — дороги нет,
А время уж не раннее —
Подходит месяц май!»
Нелюбо и
на старые,
Больней того
на новые
Деревни им
глядеть.
Теперь, в уединении
деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти радости. Часто,
глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим детям; всё-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные дети, все шестеро, все в равных родах, но такие, какие редко бывают, — и была счастлива ими и гордилась ими.
Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой
деревне и равнодушно
гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!
— Да, — проговорил он, ни
на кого не
глядя, — беда пожить этак годков пять в
деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее нас.
— Нет, — резко сказала она. — То есть — да, сочувствовала, когда не видела ее революционного смысла. Выселить зажиточных из
деревни — это значит обессилить
деревню и оставить хуторян такими же беззащитными, как помещиков. — Откинулась
на спинку кресла и, сняв очки, укоризненно покачала головою,
глядя на Самгина темными глазами в кружках воспаленных век.
— Как? — сказал Обломов, перевертываясь
на спину и
глядя в потолок. — Да как! Уехал бы в
деревню.
Только когда приезжал
на зиму Штольц из
деревни, она бежала к нему в дом и жадно
глядела на Андрюшу, с нежной робостью ласкала его и потом хотела бы сказать что-нибудь Андрею Ивановичу, поблагодарить его, наконец, выложить пред ним все, все, что сосредоточилось и жило неисходно в ее сердце: он бы понял, да не умеет она, и только бросится к Ольге, прильнет губами к ее рукам и зальется потоком таких горячих слез, что и та невольно заплачет с нею, а Андрей, взволнованный, поспешно уйдет из комнаты.
— Послушай, Ольга, не
гляди на меня так: мне страшно! — сказал он. — Я передумал: совсем иначе надо устроить!.. — продолжал потом, постепенно понижая тон, останавливаясь и стараясь вникнуть в этот новый для него смысл ее глаз, губ и говорящих бровей, — я решил сам ехать в
деревню, вместе с поверенным… чтоб там… — едва слышно досказал он.
Между тем уж он переехал
на дачу и дня три пускался все один по кочкам, через болото, в лес или уходил в
деревню и праздно сидел у крестьянских ворот,
глядя, как бегают ребятишки, телята, как утки полощутся в пруде.
Она, накинув
на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его в сад. Там, сидя
на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась,
глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал в свою
деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел
на Волгу,
на ее течение, слушал тишину и
глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и
деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их
на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов,
глядя на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из
деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был в городе и после 12 часов работы
на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют
деревни; жаворонки сотнями поднимаются, поют, падают стремглав, вытянув шейки торчат
на глыбочках; грачи
на дороге останавливаются,
глядят на вас, приникают к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают в сторону;
на горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок, с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит
на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Я, знаете,
гляжу на старуху и ничего не понимаю, что она там такое мелет; слышу, что толкует о женитьбе, а у меня степная
деревня все в ушах звенит.
В 1906 году в
деревне этой жило всего только 4 семьи. Жители ее были первыми переселенцами из России. Какой-то особенный отпечаток носила
на себе эта деревушка. Старенькие, но чистенькие домики
глядели уютно; крестьяне были веселые, добродушные. Они нас приветливо встретили.
«…Представь себе дурную погоду, страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется, сейчас вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают все близкое; да хорошо бы еще, если б только можно было
глядеть на этих детей, а когда заставляют быть в их среде», — пишет она в одном письме из
деревни, куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и все три рассказывают, как их покойники были в параличе, как они за ними ходили — а и без того холодно».
Федор Иваныч прошелся также по
деревне; бабы
глядели на него с порогу своих изб, подпирая щеку рукою; мужики издали кланялись, дети бежали прочь, собаки равнодушно лаяли.
Когда наша орда влетела в
деревню, старики и старухи поднялись со своих мест, а молодые с заметным любопытством
глядели на приезжих, и все они с видимым удовольствием
на лицах кланялись Александру Ивановичу.
— Гм! — говорил Николай в следующую минуту,
глядя на нее через очки. — Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти к нам! Видите ли, о Рыбине необходимо написать бумажку для
деревни, ему это не повредит, раз он ведет себя так смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее напечатает… А вот как бумажка попадет туда?
Между тем наш поезд
на всех парах несся к Кенигсбергу; в глазах мелькали разноцветные поля, луга, леса и
деревни. Физиономия крестьянского двора тоже значительно видоизменилась против довержболовской. Изба с выбеленными стенами и черепичной крышей
глядела веселее, довольнее, нежели довержболовский почерневший сруб с всклокоченной соломенной крышей. Это было жилище,а не изба в той форме, в какой мы, русские, привыкли себе ее представлять.
— В
деревню! — повторил Александр, и оба
глядели на Петра Иваныча.
И в самом деле, ежели бы эта амазонка знала подробно, как я,
глядя на нее из-за лакеев, воображал, похитив ее, увезти в
деревню и как с ней жить там и что с ней делать, может быть, она справедливо бы очень оскорбилась.
— Марта и Владя домой
на день едут, — сказала она, ласково
глядя сквозь дым своей папироски
на Передонова коричневыми глазами, — вот бы и вы с ними погостить в
деревне. За ними работник в тележке приехал.
Мужчины, конечно, не обратили бы
на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые
на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся
на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно
на белый
на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не
на миру, не в
деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
По правой стороне дороги
на всем ее протяжении стояли телеграфные столбы с двумя проволоками. Становясь все меньше и меньше, они около
деревни исчезали за избами и зеленью, а потом опять показывались в лиловой дали в виде очень маленьких, тоненьких палочек, похожих
на карандаши, воткнутые в землю.
На проволоках сидели ястребы, кобчики и вороны и равнодушно
глядели на двигавшийся обоз.
Раз — это еще в
деревне было — застала я его в саду с одною дамой, и ушла я… ушла, куда глаза мои
глядят, и не знаю, как очутилась
на паперти, упала
на колени: «Царица, говорю, небесная!» А
на дворе ночь, месяц светит…
«Вот и этот», думал он, проезжая в это время по
деревне и
глядя на мужика и бабу, которые шли ему поперек дороги с полным ушатом.
— За такой прием благодарите трахеотомию. Вы знаете, что в
деревнях говорят? Будто вы больной Лидке вместо ее горла вставили стальное и зашили. Специально ездят в эту
деревню глядеть на нее. Вот вам и слава, доктор, поздравляю.
Кончится беседа, — я иду к себе,
на чердак, и сижу там, у открытого окна,
глядя на уснувшее село и в поля, где непоколебимо властвует молчание. Ночная мгла пронизана блеском звезд, тем более близких земле, чем дальше они от меня. Безмолвие внушительно сжимает сердце, а мысль растекается в безграничии пространства, и я вижу тысячи
деревень, так же молча прижавшихся к плоской земле, как притиснуто к ней наше село. Неподвижность, тишина.
Слезы мешали
глядеть на иконы, давило под сердцем; он молился и просил у бога, чтобы несчастья, неминуемые, которые готовы уже разразиться над ним не сегодня-завтра, обошли бы его как-нибудь, как грозовые тучи в засуху обходят
деревню, не дав ни одной капли дождя.
Гость, тоже весьма редко выезжавший из своей
деревни, часто с значительным видом и таинственным выражением лица выводил свои догадки и рассказывал, что француз тайно согласился с англичанином выпустить опять
на Россию Бонапарта, или просто рассказывал о предстоящей войне, и тогда Афанасий Иванович часто говорил, как будто не
глядя на Пульхерию Ивановну...
На селе известно стало, что я с тестем не в ладу живу, стал народ поласковее
глядеть на меня. Сам же я от радостей моих мягче стал, да и Ольга добра сердцем была — захотелось мне расплатиться с мужиками по возможности. Начал я маленько мирволить им: тому поможешь, этого прикроешь. А в
деревне — как за стеклом, каждый твой взмах руки виден всем. Злится Титов...
— Ну что за церемонии в
деревне, — сказал он,
глядя на мою голову в платке и улыбаясь, — ведь вам не совестно Григория, а я, право, для вас Григорий. — Но именно теперь мне показалось, что он смотрит
на меня совсем не так, как мог смотреть Григорий, и мне стало неловко.
Отдохнув немного после свадебного шуму, новые мои родители начали предлагать мне, чтобы я переехал с женою в свою
деревню, потому что им-де накладно целую нас семью содержать
на своем иждивении. Я поспешил отправиться, чтобы устроить все к нашей жизни — и, признаться, сильное имел желание дать свадебный бал для всех соседей и для тех гордых некогда девушек, кои за меня не хотели первоначально выйти. Каково им будет
глядеть на меня, что. я без них женился! Пусть мучатся!
По своему положению Сосунки были глухою лесною
деревней, и можно было бы ожидать, что здесь все постройки будут из нового крепкого леса, но не тут-то было — все избы, как
на подбор,
глядели какими-то старыми грибами, и только в двух-трех местах желтели новые крыши и то из драниц, а не из тесу.
Глядя на улыбающегося мужика,
на мальчика с громадными рукавицами,
на избы, вспоминая свою жену, я понимал теперь, что нет такого бедствия, которое могло бы победить этих людей; мне казалось, что в воздухе уже пахнет победой, я гордился и готов был крикнуть им, что я тоже с ними; но лошади вынесли из
деревни в поле, закружил снег, заревел ветер, и я остался один со своими мыслями.
— Вот,
гляди! — задумчиво текла речь кривого. — Живут в России люди, называемые — мещане. Кто их несчастнее? — подумай. Есть — цыгане, они всё бродяжат, по ярмаркам — мужиков лошадями обманывают, по
деревням — кур воруют. Может, они и не делают ничего такого, ну, уж так говорится про них. А мещане хоть больше
на одном месте трутся — но тоже самые бесполезные в мире жители…
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я
деревней зайчишек:
„Глянь-ко: что делает старый Мазай!“
Ладно! любуйся, а нам не мешай!
Мы за
деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят,
на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и „с богом!“ сказал…
Mатрена. Ну, ягодка, я и открылась ему во всех делах. Первым делом, говорит, надо твоему сыночку в ту
деревню приписаться.
На это денежки нужно, — стариков попоить. Они, значит, и руки приложат. Все, говорит, надо с умом делать. Глянь-ка сюда (достает из платка бумагу). Вот и бумагу отписал, почитай-ка, ведь ты дошлый. (Никита читает, Матрена слушает.)
Дома в
деревне мне бывало стыдно от мужиков, когда я в будни ездил с компанией
на пикник или удил рыбу, так и здесь мне было стыдно от лакеев, кучеров, встречных рабочих; мне все казалось, что они
глядели на меня и думали: «Почему ты ничего не делаешь?» И этот стыд я испытывал от утра до вечера, каждый день.
— Князь Мактуев здесь! — сказал он радостно. — Вчера приехал с ее братом-спиритом. Теперь я понимаю, о чем она тогда переписывалась с ним! Господи, — продолжал он,
глядя на небо и прижимая свертки к груди, — если у нее наладится с князем, то ведь это значит свобода, я могу уехать тогда в
деревню, к отцу!
Степан. Было большое село, да от жару в кучу свело. Все-то разорено, все-то промотано! То есть поверишь ли ты, друг мой, приехали мы это в
деревню — ни кола, ни двора; а хлеб-то
на поле, так не
глядели б глаза мои: колос от колоса — не слыхать девичьего голоса.
— А ты, Милов, чего ждёшь? Делать тебе нечего
на земле, бери кружку, айда по миру и собирай
на памятники нам! Только
гляди, чтобы мне — конный! Другие как хотят, а я желаю верхом
на чугунном коне в веках сидеть! И чтобы надпись золотом:
на сего коня посажен
деревнею Большие Гнезда Алексей Дмитриев Шипигусев за добрые его дела вплоть до конца веков!
Сказала я хозяйке, да опять сама
на печь…
гляжу — постеля
на пол сброшена, Дуня поперёк её лежит, а он
на коленках пред ней, вино наливает и кричит: сожгу всю
деревню!
— Приятно в
деревне жить! — сказал граф, вставив в глаз стеклышко,
глядя то
на сад, то
на Лизу. — А по ночам, при лунном свете вы не ходите гулять?
О чем была его кручина?
Рыдал ли он рыданьем сына,
Давно отчаявшись обнять
Свою тоскующую мать,
И невеселая картина
Ему являлась: старый дом
Стоит в краю
деревни бедной,
И голова старухи бледной
Видна седая под окном.
Вздыхает, молится, гадает
и смотрит, смотрит, и двойной
В окошко рамы не вставляет
Старушка позднею зимой.
А сколько,
глядя на дорогу,
Уронит слез — известно богу!
Но нет! и бог их не считал!
А то бы радость ей послал!
Повернули назад в
деревню, и, пока шли, Лычков-сын всё время бил себя кулаком по груди и кричал, и Володька тоже кричал, повторяя его слова. А в
деревне между тем около породистого бычка и лошадей собралась целая толпа. Бычок был сконфужен и
глядел исподлобья, но вдруг опустил морду к земле и побежал, выбрыкивая задними ногами; Козов испугался и замахал
на него палкой, и все захохотали. Потом скотину заперли и стали ждать.
В их
деревне, думают они, народ хороший, смирный, разумный, бога боится, и Елена Ивановна тоже смирная, добрая, кроткая, было так жалко
глядеть на нее, но почему же они не ужились и разошлись, как враги? Что это был за туман, который застилал от глаз самое важное, и видны были только потравы, уздечки, клещи и все эти мелочи, которые теперь при воспоминании кажутся таким вздором? Почему с новым владельцем живут в мире, а с инженером не ладили?
На шестой или седьмой день после свидания с еврейкой, утром Крюков сидел у себя в кабинете и писал поздравительное письмо к тетке. Около стола молча прохаживался Александр Григорьевич. Поручик плохо спал ночь, проснулся не в духе и теперь скучал. Он ходил и думал о сроке своего отпуска, об ожидавшей его невесте, о том, как это не скучно людям весь век жить в
деревне. Остановившись у окна, он долго
глядел на деревья, выкурил подряд три папиросы и вдруг повернулся к брату.
Каждому радостно, каждому весело
на зеленые поля
глядеть; но всех радостней, всех отраднее любоваться
на них крестьянину
деревни Поромовой Трифону Михайлычу Лохматому.