Неточные совпадения
Крестьяне наши трезвые,
Поглядывая, слушая,
Идут своим путем.
Средь самой средь дороженьки
Какой-то парень тихонький
Большую яму выкопал.
«Что делаешь ты тут?»
— А хороню я матушку! —
«Дурак! какая матушка!
Гляди: поддевку новую
Ты
в землю закопал!
Иди скорей да хрюкалом
В канаву ляг,
воды испей!
Авось, соскочит дурь...
Теперь, когда он не мешал ей, она знала, что делать, и, не
глядя себе под ноги и с досадой спотыкаясь по высоким кочкам и попадая
в воду, но справляясь гибкими, сильными ногами, начала круг, который всё должен был объяснить ей.
То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений,
в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития
воды; или же вступал
в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими небо; или же спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам —
глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться
вода на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью
воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся
в поля на первые весенние работы
глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на ту или другую сторону.
Был вечер. Небо меркло.
ВодыСтруились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий.
В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она
глядит — и сердце
в ней
Забилось чаще и сильней.
Он
в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной
водойИ календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные книги не
глядел.
Вскочила и, быстро пробежав по бревнам, исчезла, а Клим еще долго сидел на корме лодки,
глядя в ленивую
воду, подавленный скукой, еще не испытанной им, ничего не желая, но догадываясь, сквозь скуку, что нехорошо быть похожим на людей, которых он знал.
Глядя в деревянный, из палубной рейки, потолок, он следил, как по щелям стекает
вода и, собираясь
в стеклянные, крупные шарики, падает на пол, образуя лужи.
Все молчали,
глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом
в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом
в отражение огня на
воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Это не слегка сверху окрашенная
вода, а густая яхонтовая масса, одинаково синяя на солнце и
в тени. Не устанешь любоваться,
глядя на роскошное сияние красок на необозримом окружающем нас поле
вод.
Они, как служащие, были непроницаемы для чувства человеколюбия, как эта мощеная земля для дождя, — думал Нехлюдов,
глядя на мощеный разноцветными камнями скат выемки, по которому дождевая
вода не впитывалась
в землю, а сочилась ручейками.
Нехлюдов сел у окна,
глядя в сад и слушая.
В маленькое створчатое окно, слегка пошевеливая волосами на его потном лбу и записками, лежавшими на изрезанном ножом подоконнике, тянуло свежим весенним воздухом и запахом раскопанной земли. На реке «тра-па-тап, тра-па-тап» — шлепали, перебивая друг друга, вальки баб, и звуки эти разбегались по блестящему на солнце плесу запруженной реки, и равномерно слышалось падение
воды на мельнице, и мимо уха, испуганно и звонко жужжа, пролетела муха.
— Фильтруют нас здесь, батенька, крепко фильтруют, — говорил Nicolas Веревкин, потряхивая своей громадной головой. — Изображаем из себя веспасиановых губок или пиявок: только насосался,
глядишь, уж и выжали, да
в банку с холодной
водой.
В глаза ему никогда не
гляди, по глазам ничего не разберешь, темна
вода, плут, —
гляди на бороду.
Ночь была ясная и холодная. Звезды ярко горели на небе; мерцание их отражалось
в воде. Кругом было тихо и безлюдно; не было слышно даже всплесков прибоя. Красный полумесяц взошел поздно и задумчиво
глядел на уснувшую землю. Высокие горы, беспредельный океан и глубокое темно-синее небо — все было так величественно, грандиозно. Шепот Дерсу вывел меня из задумчивости: он о чем-то бредил во сне.
Итак, я лежал под кустиком
в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней;
в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленях, тыкал щепкой
в закипавшую
воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и
глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
С изумлением
глядел он
в неподвижные
воды пруда: старинный господский дом, опрокинувшись вниз, виден был
в нем чист и
в каком-то ясном величии.
Зеленокудрые! они толпятся вместе с полевыми цветами к
водам и, наклонившись,
глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями.
Любо
глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею
в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и
в верхней половине и
в нижней половине прогуливается месяц.
Знакомство с купленным мальчиком завязать было трудно. Даже
в то время, когда пан Уляницкий уходил
в свою должность, его мальчик сидел взаперти, выходя лишь за самыми необходимыми делами: вынести сор, принести
воды, сходить с судками за обедом. Когда мы при случае подходили к нему и заговаривали, он
глядел волчком, пугливо потуплял свои черные круглые глаза и старался поскорее уйти, как будто разговор с нами представлял для него опасность.
С ощущением бессилия и душевной безвкусицы я клал карандаши и альбом на скамейку лодки и подолгу сидел без движения,
глядя, как вокруг, шевеля застоявшуюся сверкающую
воду, бегали долгоногие водяные комары с светлыми чашечками на концах лапок, как
в тине тихо и томно проплывали разомлевшие лягушки или раки вспахивали хвостами мутное дно.
Пока мать плескалась
в воде с непонятным для меня наслаждением, я сидел на скамье, надувшись,
глядел на лукавую зыбь, продолжавшую играть так же заманчиво осколками неба и купальни, и сердился…
Я вернулся на прежнее место,
глядел на
воду, искал глазами лебедей, но и они уже затерялись где-то
в тени, как мои мысли…
— Он и то с бурачком-то ворожил
в курье, — вступился молодой парень с рябым лицом. — Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и
в бурачок себе опять
глядит. Ну, мы его и взяли, потому… не прост человек. А
в бурачке у него
вода…
— Никак, будь покоен! Я огонь на ночь
в чашку с
водой ставлю, — отвечал он,
глядя в сторону.
Быстро опущенный гроб хлюпнул
в воду. Комья глины стучат по крыше, гроб дрожит,
вода брызжет, а каторжные, работая лопатами, продолжают говорить про что-то свое, и Келбокиани, с недоумением
глядя на нас и разводя руками, жалуется...
Окошки чистые, не малые,
в которых стоит жидкая тина или
вода, бросаются
в глаза всякому, и никто не попадет
в них; но есть прососы или окошки скрытные, так сказать потаенные, небольшие, наполненные зеленоватою, какою-то кисельною массою, засоренные сверху старою, сухою травою и прикрытые новыми, молодыми всходами и побегами мелких, некорнистых трав; такие окошки очень опасны; нередко охотники попадают
в них по неосторожности и горячности, побежав к пересевшей или подстреленной птице, что делается обыкновенно уже не
глядя себе под ноги и не спуская глаз с того места, где села или упала птица.
— Держись! — крикнул Намука, и вслед за тем лодка опять наполнилась более чем до половины.
Воды в ней было так много, что ее можно было выкачивать не
глядя.
Началось у них пари еще
в Твердиземном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли всё наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один,
глянув в море, увидал, как из
воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта рыжего, а Левша говорит, будто он темен, как мурин.
В маленькое оконце, дребезжавшее от работы паровой машины,
глядела ночь черным пятном; под полом, тоже дрожавшим, с хрипеньем и бульканьем бежала поднятая из шахты рудная
вода; слышно было, как хрипел насос и громыхали чугунные шестерни.
— Что, мол, пожар, что ли?»
В окно так-то смотрим, а он
глядел,
глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему, говорит, за реку чего-то пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб его
в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего уж не видно, только дыра во льду и
водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
С удивлением
глядел студент на деревья, такие чистые, невинные и тихие, как будто бы бог, незаметно для людей, рассадил их здесь ночью, и деревья сами с удивлением оглядываются вокруг на спокойную голубую
воду, как будто еще дремлющую
в лужах и канавах и под деревянным мостом, перекинутым через мелкую речку, оглядываются на высокое, точно вновь вымытое небо, которое только что проснулось и
в заре, спросонок, улыбается розовой, ленивой, счастливой улыбкой навстречу разгоравшемуся солнцу.
Гуляет он и любуется; на деревьях висят плоды спелые, румяные, сами
в рот так и просятся, индо,
глядя на них, слюнки текут; цветы цветут распрекрасные, мохровые, пахучие, всякими красками расписанные; птицы летают невиданные: словно по бархату зеленому и пунцовому золотом и серебром выложенные, песни поют райские; фонтаны
воды бьют высокие, индо
глядеть на их вышину — голова запрокидывается; и бегут и шумят ключи родниковые по колодам хрустальныим.
— Ну, больше уж я не буду бить, ты бей! — сказал Женя и опять принялся
глядеть внимательно
в воду.
Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул
водой и, налив
в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не
глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня
вода завиднелась и люди. Я лег для опаски
в траву и высматриваю: что за народ такой? Потому что боюсь, чтобы опять еще
в худший плен не попасть, но вижу, что эти люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе:
гляжу, крестятся и водку пьют, — ну, значит, русские!.. Тут я и выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят...
А я все сижу да
гляжу уже не на самый дом, а
в воду, где этот свет весь отразило и струями рябит, как будто столбы ходят, точно водяные чертоги открыты.
Она это стала слушать, и вечищами своими черными водит по сухим щекам, и,
в воду глядя, начала гулким тихим голосом...
Одним утром, не зная, что с собой делать, он лежал
в своем нумере, опершись грудью на окно, и с каким-то тупым и бессмысленным любопытством
глядел на улицу, на которой происходили обыкновенные сцены: дворник противоположного дома,
в ситцевой рубахе и
в вязаной фуфайке, лениво мел мостовую; из квартиры с красными занавесками,
в нижнем этаже, выскочила, с кофейником
в руках, растрепанная девка и пробежала
в ближайший трактир за
водой; прошли потом похороны с факельщиками, с попами впереди и с каретами назади,
в которых мелькали черные чепцы и белые плерезы.
Санин продолжал растирать его; но он
глядел не на одну девушку. Оригинальная фигура Панталеоне также привлекла его внимание. Старик совсем ослабел и запыхался; при каждом ударе щеткой подпрыгивал и визгливо кряхтел, а огромные космы волос, смоченные потом, грузно раскачивались из стороны
в сторону, словно корни крупного растения, подмытые
водою.
Увидев прикованного к столбу мельника и вокруг него уже вьющиеся струи дыма, князь вспомнил его последние слова, когда старик, заговорив его саблю, смотрел на бадью с
водою; вспомнил также князь и свое видение на мельнице, когда он
в лунную ночь,
глядя под шумящее колесо, старался увидеть свою будущность, но увидел только, как
вода почервонела, подобно крови, и как заходили
в ней зубчатые пилы и стали отмыкаться и замыкаться железные клещи…
— Уто-онет, все едино утонет, потому — поддевка на нем!
В длинной одеже — обязательно утонешь. Напримерно — бабы, отчего они скорее мужика тонут? От юбок. Баба, как попала
в воду, так сейчас и на дно, гирей-пудовкой…
Глядите — вот и потонул, я зря не скажу…
Я промыл глаза
водою и,
глядя из сеней
в дверь, видел, как солдаты мирились, обнимаясь и плача, потом оба стали обнимать Наталью, а она колотила их по рукам, вскрикивая...
Он пошел
в сад, сел на скамеечку над прудом, — здесь еще он никогда не сиживал, — и тупо уставился на затянутую зеленую
воду. Володин сел рядом с ним, разделял его грусть и бараньими глазами
глядел на тот же пруд.
Слушая, он смотрел через крышу пристани на спокойную гладь тихой реки; у того её берега, чётко отражаясь
в сонной
воде, стояли хороводы елей и берёз, далее они сходились
в плотный синий лес, и,
глядя на их отражения
в реке, казалось, что все деревья выходят со дна её и незаметно, медленно подвигаются на край земли.
— Дальше уж и рассказать нельзя, что делалось, ей-богу! — смущённо сознался он, не
глядя на женщин. — Словно бы я не русский и надо было им крестить меня
в свою веру, только — не святою
водой, а всякой скверной…
А уж Алексей Степаныч, говорят, на себя не похож — узнать нельзя, точно
в воду опущенный; уж и лакеи-то,
глядя на него, плачут, а вам доложить не смеют.
— Палок! — закричал он своим густым голосом. — Тревога! Чеченцы пришли! Иван! Самовар барину ставь. А ты вставай! Живо! — кричал старик. — Так-то у нас, добрый человек! Вот уж и девки встали.
В окно глянь-ка, глянь-ка, за
водой идет, а ты спишь.
…Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу,
глядя в даль моря. На
воде все больше серебряных пятен от лунных лучей… Наш котелок тихо закипает.
Подползаю. Успеваю вовремя перевалиться через решетку и вытащить его, совсем задыхающегося… Кладу рядом с решеткой… Ветер подул
в другую сторону, и старик от чистого воздуха сразу опамятовался. Лестница подставлена. Помогаю ему спуститься. Спускаюсь сам, едва
глядя задымленными глазами. Брандмейстера принимают на руки,
в каске подают
воды. А ствольщики уже влезли и заливают пылающий верхний этаж и чердаки.
Но
в это время глаза мельника устремляются на плотину — и он цепенеет от ужаса: плотины как не бывало;
вода гуляет через все снасти… Вот тебе и мастак-работник, вот тебе и парень на все руки! Со всем тем, боже сохрани, если недовольный хозяин начнет упрекать Акима: Аким ничего, правда, не скажет
в ответ, но уж зато с этой минуты бросает работу, ходит как словно обиженный, живет как вон
глядит; там кочергу швырнет, здесь ногой пихнет, с хозяином и хозяйкой слова не молвит, да вдруг и перешел
в другой дом.