Неточные совпадения
—
Отчего?
отчего?
отчего? — широко раскрывая
глаза, заговорила Кити, взявшись, чтобы не выпускать Вареньку, за ее зонтик. — Нет, постойте,
отчего?
— Нет, мрачные. Ты знаешь,
отчего я еду нынче, а не завтра? Это признание, которое меня давило, я хочу тебе его сделать, — сказала Анна, решительно откидываясь на кресле и глядя прямо в
глаза Долли.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском
глаз взглянув на него, — если ты не изменился.
Отчего ты не смотришь на меня?
Отчего же и сходят с ума,
отчего же и стреляются?» ответил он сам себе и, открыв
глаза, с удивлением увидел подле своей головы шитую подушку работы Вари, жены брата.
Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет
глаз? Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю
отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
Пошли толки о том,
отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время не спускал
глаз с пистолета.
—
Отчего ж неизвестности? — сказал Ноздрев. — Никакой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! — говорил он, начиная метать для возбуждения задору. — Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой я всё просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив
глаза, думаю себе: «Черт тебя побери, продавай, проклятая!»
— Ведь это, точно, странно, — сказал Платонов, —
отчего это у нас так, что если не смотришь во все
глаза за простым человеком, сделается и пьяницей и негодяем?
Я вздрогнул от ужаса, когда убедился, что это была она; но
отчего закрытые
глаза так впали?
отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей?
отчего выражение всего лица так строго и холодно?
отчего губы так бледны и склад их так прекрасен, так величествен и выражает такое неземное спокойствие, что холодная дрожь пробегает по моей спине и волосам, когда я вглядываюсь в него?..
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть как я, например… А что касается до времени —
отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота! И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию
глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
Сказал и туго надул синие щеки свои, как бы желая намекнуть, что это он и есть владыка всех зефиров и ураганов. Он вообще говорил решительно, строго, а сказав, надувал щеки шарами,
отчего белые
глаза его становились меньше и несколько темнели.
Самгин понимал, что сейчас разыграется что-то безобразное, но все же приятно было видеть Лютова в судорогах страха, а Лютов был так испуган, что его косые беспокойные
глаза выкатились, брови неестественно расползлись к вискам. Он пытался сказать что-то людям, которые тесно окружили гроб, но только махал на них руками. Наблюдать за Лютовым не было времени, — вокруг гроба уже началось нечто жуткое,
отчего у Самгина по спине поползла холодная дрожь.
Как будто забыв о смерти
отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его
глазах. Потом она вспомнила, что надо говорить об
отчиме, и сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная красота.
Наклонясь вперед, чуть-чуть прищурив
глаза,
отчего взгляд стал острее, она продолжала...
Вот
отчего она похудела,
отчего у ней впали
глаза и
отчего она сама принесла завтрак Илье Ильичу.
Илья Ильич думал, что начальник до того входит в положение своего подчиненного, что заботливо расспросит его: каково он почивал ночью,
отчего у него мутные
глаза и не болит ли голова?
Отчего по ночам, не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала у его постели, не спуская с него
глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами на бумажке: «Илья», бежала в церковь, подавала бумажку в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила в угол, бросалась на колени и долго лежала, припав головой к полу, потом поспешно шла на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
Она искала,
отчего происходит эта неполнота, неудовлетворенность счастья? Чего недостает ей? Что еще нужно? Ведь это судьба — назначение любить Обломова? Любовь эта оправдывается его кротостью, чистой верой в добро, а пуще всего нежностью, нежностью, какой она не видала никогда в
глазах мужчины.
Она молча приняла обязанности в отношении к Обломову, выучила физиономию каждой его рубашки, сосчитала протертые пятки на чулках, знала, какой ногой он встает с постели, замечала, когда хочет сесть ячмень на
глазу, какого блюда и по скольку съедает он, весел он или скучен, много спал или нет, как будто делала это всю жизнь, не спрашивая себя, зачем, что такое ей Обломов,
отчего она так суетится.
Она устремила
глаза на озеро, на даль и задумалась так тихо, так глубоко, как будто заснула. Она хотела уловить, о чем она думает, что чувствует, и не могла. Мысли неслись так ровно, как волны, кровь струилась так плавно в жилах. Она испытывала счастье и не могла определить, где границы, что оно такое. Она думала,
отчего ей так тихо, мирно, ненарушимо-хорошо,
отчего ей покойно, между тем…
У Марфеньки на
глазах были слезы.
Отчего все изменилось?
Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч?
Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше?
Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще?
Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
«Как это он? и
отчего так у него вышло живо, смело, прочно?» — думал Райский, зорко вглядываясь и в штрихи и в точки, особенно в две точки, от которых
глаза вдруг ожили. И много ставил он потом штрихов и точек, все хотел схватить эту жизнь, огонь и силу, какая была в штрихах и полосах, так крепко и уверенно начерченных учителем. Иногда он будто и ловил эту тайну, и опять ускользала она у него.
— Что делать? — повторил он. — Во-первых, снять эту портьеру с окна, и с жизни тоже, и смотреть на все открытыми
глазами, тогда поймете вы,
отчего те старики полиняли и лгут вам, обманывают вас бессовестно из своих позолоченных рамок…
Из дома выходить для нее было наказанием; только в церковь ходила она, и то стараясь робко, как-то стыдливо, пройти через улицу, как будто боялась людских
глаз. Когда ее спрашивали,
отчего она не выходит, она говорила, что любит «домовничать».
«А
отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед
глазами будет она, как живая…
Райский смотрел, как стоял директор, как говорил, какие злые и холодные у него были
глаза, разбирал,
отчего ему стало холодно, когда директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает от волнения, как добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
Однажды в Портсмуте он прибежал ко мне, сияя от радости и сдерживая смех. «Чему ты радуешься?» — спросил я. «Мотыгин… Мотыгин…» — твердил он, смеясь. (Мотыгин — это друг его, худощавый, рябой матрос.) «Ну, что ж Мотыгин?» — «С берега воротился…» — «Ну?» — «Позови его, ваше высокоблагородие, да спроси, что он делал на берегу?» Но я забыл об этом и вечером встретил Мотыгина с синим пятном около
глаз. «Что с тобой?
отчего пятно?» — спросил я. Матросы захохотали; пуще всех радовался Фаддеев.
У юрты встретил меня старик лет шестидесяти пяти в мундире станционного смотрителя со шпагой. Я думал, что он тут живет, но не понимал,
отчего он встречает меня так торжественно, в шпаге, руку под козырек, и
глаз с меня не сводит. «Вы смотритель?» — кланяясь, спросил я его. «Точно так, из дворян», — отвечал он. Я еще поклонился. Так вот
отчего он при шпаге! Оставалось узнать, зачем он встречает меня с таким почетом: не принимает ли за кого-нибудь из своих начальников?
Невдалеке от нас на поверхности спокойной воды вдруг появился какой-то предмет. Это оказалась голова выдры, которую крестьяне в России называют «порешней». Она имеет длинное тело (1 м 20 см), длинный хвост (40 см) и короткие ноги, круглую голову с выразительными черными
глазами, темно-бурую блестящую шерсть на спине и с боков и серебристо-серую на нижней стороне шеи и на брюхе. Когда животное двигается по суше, оно сближает передние и задние ноги,
отчего тело его выгибается дугою кверху.
Говорили, что протоиерей — обруситель возбудил уже вопрос о снятии богородицы — католички… Теперь опальная статуя, освещенная утренними лучами, реяла над шумной и пестрой бестолочью базара. Было в ней что-то такое,
отчего я сразу остановился, а через минуту стоял на коленях, без шапки, и крестился, подняв
глаза на мадонну.
Нельзя сказать, чтобы в этом пансионе господствовало последнее слово педагогической науки. Сам Рыхлинский был человек уже пожилой, на костылях. У него была коротко остриженная квадратная голова, с мясистыми чертами широкого лица; плечи от постоянного упора на костыли были необыкновенно широки и приподняты,
отчего весь он казался квадратным и грузным. Когда же, иной раз, сидя в кресле, он протягивал вперед свои жилистые руки и, вытаращив
глаза, вскрикивал сильным голосом...
Отец дал нам свое объяснение таинственного события. По его словам, глупых людей пугал какой-то местный «гультяй» — поповский племянник, который становился на ходули, драпировался простынями, а на голову надевал горшок с углями, в котором были проделаны отверстия в виде
глаз и рта. Солдат будто бы схватил его снизу за ходули,
отчего горшок упал, и из него посыпались угли. Шалун заплатил солдату за молчание…
Это был очень красивый юноша с пепельными волосами, матовым лицом и выразительными серыми
глазами. Он недавно перешел в нашу гимназию из Белой Церкви, и в своем классе у него товарищей не было. На переменах он ходил одинокий, задумчивый. Брови у него были как-то приподняты,
отчего сдвигались скорбные морщины, а на красивом лбу лежал меланхолический нимб…
На место Авдиева был назначен Сергей Тимофеевич Балмашевский. Это был высокий, худощавый молодой человек, с несколько впалой грудью и слегка сутулый. Лицо у него было приятное, с доброй улыбкой на тонких губах, но его портили
глаза, близорукие, с красными, припухшими веками. Говорили, что он страшно много работал,
отчего спина у него согнулась, грудь впала, а на веках образовались ячмени, да так и не сходят…
Я увидел своими
глазами причину, от которой происходит этот обман: коростель кричит, как бешеный, с неистовством, с надсадой, вытягивая шею, подаваясь вперед всем телом при каждом вскрикиванье, как будто наскакивая на что-то, и беспрестанно повертываясь на одном месте в разные стороны,
отчего и происходит разность в стиле и близости крика.
Причина,
отчего происходят в болотах топкие грязи и паточины, состоит в следующем: сквозь тину и верхний слой почвы протачивается, неприметно для человеческого
глаза, топкая струйка родниковой воды.
Да, у мужика Иохима истинное, живое чувство! А у нее? Неужели у нее нет ни капли этого чувства?
Отчего же так жарко в груди и так тревожно бьется в ней сердце и слезы поневоле подступают к
глазам?
—
Отчего же? — возразила Бертольди. — Надо всегда жить так, чтобы не было секретов. Если вы считаете его дурным человеком, так говорите в
глаза, а не интригуйте.
Володя смотрел на меня, однако, так, как будто никак не понимал,
отчего у меня слезы на
глазах…
Она шьет, изредка останавливаясь, чтобы почесать иголкой голову или поправить свечку, а я смотрю и думаю: «
Отчего она не родилась барыней, с этими светлыми голубыми
глазами, огромной русой косой и высокой грудью?
—
Отчего же нет? Я видал бродяг и мошенников пообразованнее его, — возразил наивно Салов; вообще, тоном голоса своего и всем тем, что говорил о Неведомове он, видимо, старался уронить его в
глазах Павла.
— Наташенька, деточка моя, дочка моя, милочка, что с тобою! — вскричал он наконец, и слезы градом хлынули из
глаз его. —
Отчего ты тоскуешь?
Отчего плачешь и день и ночь? Ведь я все вижу; я ночей не сплю, встаю и слушаю у твоей комнаты!.. Скажи мне все, Наташа, откройся мне во всем, старику, и мы…
Отчего глаза ваши ищут встретить друг друга — и, встретившись, опускаются?
— Я не мог больше! Где вы были?
Отчего… — ни на секунду не отрывая от нее
глаз, я говорил как в бреду — быстро, несвязно, — может быть, даже только думал. — Тень — за мною… Я умер — из шкафа… Потому что этот ваш… говорит ножницами: у меня душа… Неизлечимая…
—
Отчего она такая? — спросил я, наконец, указывая
глазами на Марусю.
В то время как на его лице сменялся целый калейдоскоп гримас, эти
глаза сохраняли постоянно одно выражение,
отчего мне всегда бывало как-то безотчетно-жутко смотреть на гаерство этого странного человека.
—
Отчего у нас не бываете? Стыдно дьюзей забывать. Зьой, зьой, зьой… Т-ссс, я все, я все, все знаю! — Она вдруг сделала большие испуганные
глаза. — Возьмите себе вот это и наденьте на шею, непьеменно, непьеменно наденьте.
И
отчего все эти воспоминания так ясно, так отчетливо воскресают передо мной,
отчего сердцу делается от них жутко, а
глаза покрываются какою-то пеленой? Ужели я еще недостаточно убил в себе всякое чувство жизни, что оно так назойливо напоминает о себе, и напоминает в такое именно время, когда одно представление о нем может поселить в сердце отчаяние, близкое к мысли о самоубийстве!
Заметил ли Семигоров зарождавшуюся страсть — она не отдавала себе в этом отчета. Во всяком случае, он относился к ней сочувственно и дружески тепло. Он крепко сжимал ее руки при свидании и расставании и по временам даже с нежным участием глядел ей в
глаза.
Отчего было не предположить, что и в его сердце запала искра того самого чувства, которое переполняло ее?
А Иволга, милая моя, иначе на это смотрел: то, что я актриса, это именно и возвышало меня в
глазах его: два года он о том только и мечтал, чтоб я сделалась его женой, и дядя вот до сих пор меня бранит,
отчего я за него не вышла.