Неточные совпадения
Какой-то кореец нес
в одной
руке керосиновый
факел, а
в другой берданку.
Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым
факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые».
И вдруг, при этом его слове, показался
в стороне огонек. Смотрим — хижина, и на пороге крыльца бедные пастухи с
факелами в руках.
Семь часов вечера. Чудинов лежит
в постели; лицо у него
в поту;
в теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его сидит Анна Ивановна и вяжет чулок.
В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем
в руках, то злобная парка с смердящим
факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил родной кров.
Егор Егорыч вскоре начал чувствовать легкий озноб от наступивших сумерек. Он сказал о том Сусанне Николаевне, и они немедля же отправились
в гостиницу свою, но на главной улице Гейдельберга их остановило шествие студентов с
факелами в руках и с музыкой впереди. Извозчик их поспешно повернул экипаж несколько
в сторону и не без гордости проговорил...
Внутри лестница, — и можно войти
в голову, и
в руку, и даже на верхушку
факела.
Может быть, это еще такой же пароход из старой Европы, на котором люди приехали искать
в этой Америке своего счастья, — и теперь смотрят на огромную статую с поднятой
рукой,
в которой чуть не под облаками светится
факел…
Матвей посмотрел вперед. А там, возвышаясь над самыми высокими мачтами самых больших кораблей, стояла огромная фигура женщины, с поднятой
рукой.
В руке у нее был
факел, который она протягивала навстречу тем, кто подходит по заливу из Европы к великой американской земле.
А
в руке —
факел, такой огромный, что светит далеко
в море.
— Gloria, madonna, gloria! [Слава, мадонна, слава! (Итал.).] — тысячью грудей грянула черная толпа, и — мир изменился: всюду
в окнах вспыхнули огни,
в воздухе простерлись
руки с
факелами в них, всюду летели золотые искры, горело зеленое, красное, фиолетовое, плавали голуби над головами людей, все лица смотрели вверх, радостно крича...
Мальчик идет
в сумраке поля по широкой серой ленте дороги; прямая, точно шпага, она вонзается
в бок города, неуклонно направленная могучей незримой
рукою. Деревья по сторонам ее, точно незажженные
факелы, их черные большие кисти неподвижны над молчаливою, чего-то ожидающей землей.
С левой
руки юноши идет девушка, щелкая по камню деревянными башмаками, закинув, точно слепая, голову
в небо, — там горит большая вечерняя звезда, а ниже ее — красноватая полоса зари, и два тополя врезались
в красное, как незажженные
факелы.
И тотчас же, как-то вдруг, по-сказочному неожиданно — пред глазами развернулась небольшая площадь, а среди нее,
в свете
факелов и бенгальских огней, две фигуры: одна —
в белых длинных одеждах, светловолосая, знакомая фигура Христа, другая —
в голубом хитоне — Иоанн, любимый ученик Иисуса, а вокруг них темные люди с огнями
в руках, на их лицах южан какая-то одна, всем общая улыбка великой радости, которую они сами вызвали к жизни и — гордятся ею.
Сегодня он
в бессонную ночь, возбужденный заревом
факелов и жертвенным фимиамом, не уснул, как всегда, а вспомнил то, что он видел за это время, он, олимпийский бог, покровитель искусств, у которого вместо девяти муз осталась четверка лошадей и вместо лиры златострунной
в руках — медные вожжи. На все он смотрел только через головы и спины лошадей, а что делалось кругом и внизу — не видал…
В черном фраке с плерезами, без шляпы на голове, он суетился, размахивал
руками, бил себя по ляжкам, кричал то
в дом, то на улицу,
в направлении тут же стоявших погребальных дрог с белым катафалком и двух ямских карет, возле которых четыре гарнизонные солдата
в траурных мантиях на старых шинелях и траурных шляпах на сморщенных лицах задумчиво тыкали
в рыхлый снег ручками незажженных
факелов.
Иуда засмеялся и, не обращая более внимания на Петра, пошел дальше, туда, где дымно сверкали
факелы и лязг оружия смешивался с отчетливым звуком шагов. Двинулся осторожно за ним и Петр, и так почти одновременно вошли они во двор первосвященника и вмешались
в толпу служителей, гревшихся у костров. Хмуро грел над огнем свои костлявые
руки Иуда и слышал, как где-то позади него громко заговорил Петр...
В тот же миг разъяренная толпа хлынула на ступени за Поэтом. Снизу расшатываются колонны. Вой и крики. Терраса рушится, увлекая за собою Короля, Поэта, Дочь Зодчего, часть народа. Ясно видно, как
в красном свете
факелов люди рыщут внизу, разыскивая трупы, поднимают каменный осколок мантии, каменный обломок торса, каменную
руку. Слышатся крики ужаса...
Босая женщина бродила по улицам Александрии с
факелом в одной
руке, с кувшином
в другой, и восклицала...
— Рассказывал он мне сам, что она при входе его изволила на него милостиво погрозиться, потом дала ему поцеловать свою
руку и сказала: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Думаю, что
в этих словах заключаются не одни
факелы, но и ледяная статуя. Она подозревает
в этой куколке что-нибудь худое для своего любимца и забвением прошедшего хочет сблизить соперников.
У людей Ермака нашелся хворост и огниво.
В руках Миняя появился зажженный
факел, с которым он и вошел
в отверстие скалы. За ним последовали Ермак Тимофеевич, Иван Иванович и передние казаки.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина, и русским обвинять злодея Бонапарта, или потом влагать героический
факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева, и
в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей.
Человек этот тоже был грабитель, и держал
в одной
руке горящий
факел, а
в другой тяжелый багор.