Неточные совпадения
К полудню на горизонте показался
дымок военного крейсера, крейсер изменил курс и с расстояния полумили поднял сигнал — «Лечь
в дрейф!»
Умеют же себя принарядить
Тафтицей, бархатцем и
дымкой,
Словечка
в простоте не скажут, всё с ужимкой...
Заходило солнце, главы Успенской церкви горели, точно огромные свечи, мутно-розовый
дымок стоял
в воздухе.
Рассказывая, она смотрела
в угол сада, где, между зеленью, был виден кусок крыши флигеля с закоптевшей трубой; из трубы поднимался голубоватый
дымок, такой легкий и прозрачный, как будто это и не дым, а гретый воздух. Следя за взглядом Варвары, Самгин тоже наблюдал, как струится этот
дымок, и чувствовал потребность говорить о чем-нибудь очень простом, житейском, но не находил о чем; говорила Варвара...
— После скандала я ушел и задумался о тебе, — вполголоса говорил Самгин, глядя на
дымок папиросы, рисуя ею восьмерки
в воздухе. — Ты, наверху, поешь, воображая, что твой голос облагораживает скотов, а скоты, внизу…
На месте, где сидел Макаров, все еще курился голубой
дымок, Клим сошел туда;
в песчаной ямке извивались золотые и синенькие червяки огня, пожирая рыжую хвою и мелкие кусочки атласной бересты.
Она отослала записку с Прохором, чтобы он отвез ее на пристань и отдал на перевозе, для отправления
в «
Дымок», с людьми Тушина, которые каждый день ездили
в город.
Пробыв неделю у Тушина
в «
Дымке», видя его у него, дома,
в поле,
в лесу,
в артели, на заводе, беседуя с ним по ночам до света у камина,
в его кабинете, — Райский понял вполне Тушина, многому дивился
в нем, а еще более дивился глазу и чувству Веры, угадавшей эту простую, цельную фигуру и давшей ему
в своих симпатиях место рядом с бабушкой и с сестрой.
А у Веры именно такие глаза: она бросит всего один взгляд на толпу,
в церкви, на улице, и сейчас увидит, кого ей нужно, также одним взглядом и на Волге она заметит и судно, и лодку
в другом месте, и пасущихся лошадей на острове, и бурлаков на барке, и чайку, и
дымок из трубы
в дальней деревушке. И ум, кажется, у ней был такой же быстрый, ничего не пропускающий, как глаза.
Райский узнал, что Тушин встречал Веру у священника, и даже приезжал всякий раз нарочно туда, когда узнавал, что Вера гостит у попадьи. Это сама Вера сказывала ему. И Вера с попадьей бывали у него
в усадьбе, прозванной
Дымок, потому что издали, с горы,
в чаще леса, она только и подавала знак своего существования выходившим из труб дымом.
Татьяна Марковна с Верой собирались уехать
в Новоселово, потом гостить к Викентьевым. Весну и лето приглашал их обеих Тушин провести у Анны Ивановны, своей сестры,
в его «
Дымке».
По впечатлительной натуре своей он пристрастился к этой новой, простой, мягкой и вместе сильной личности. Он располагал пробыть
в «
Дымке» и долее. Ему хотелось вникнуть
в порядок хозяйственного механизма Тушина. Он едва успел заметить только наружный порядок, видеть бросающиеся
в глаза результаты этого хозяйства, не успев вникнуть
в самый процесс его отправления.
Южная ночь таинственна, прекрасна, как красавица под черной
дымкой: темна, нема; но все кипит и трепещет жизнью
в ней, под прозрачным флером.
Привалов долго смотрел к юго-востоку, за Мохнатенькую горку, — там волнистая равнина тонула
в мутной
дымке горизонта, постепенно понижаясь
в благословенные степи Башкирии.
В этот момент
в первом ряду кресел взвился белый
дымок, и звонко грянул выстрел. Катерина Ивановна, схватившись одной рукой за левый бок, жалко присела у самой суфлерской будки, напрасно стараясь сохранить равновесие при помощи свободной руки.
В первых рядах кресел происходила страшная суматоха: несколько человек крепко держали какого-то молодого человека за руки и за плечи, хотя он и не думал вырываться.
Приближались сумерки. Болото приняло одну общую желто-бурую окраску и имело теперь безжизненный и пустынный вид. Горы спускались
в синюю
дымку вечернего тумана и казались хмурыми. По мере того как становилось темнее, ярче разгоралось на небе зарево лесного пожара. Прошел час, другой, а Дерсу не возвращался. Я начал беспокоиться.
День склонялся к вечеру. По небу медленно ползли легкие розовые облачка. Дальние горы, освещенные последними лучами заходящего солнца, казались фиолетовыми. Оголенные от листвы деревья приняли однотонную серую окраску.
В нашей деревне по-прежнему царило полное спокойствие. Из длинных труб фанз вились белые
дымки. Они быстро таяли
в прохладном вечернем воздухе. По дорожкам кое-где мелькали белые фигуры корейцев. Внизу, у самой реки, горел огонь. Это был наш бивак.
Когда мы достигли вершины горы, солнце уже успело сесть. Отблески вечерней зари еще некоторое время играли
в облаках, но они скоро стали затягиваться
дымкой вечернего тумана.
Над деревней
дымок завивается,
В одну сторону погибается...
На другой день я получил от нее записку, несколько испуганную, старавшуюся бросить какую-то
дымку на вчерашнее; она писала о страшном нервном состоянии,
в котором она была, когда я взошел, о том, что она едва помнит, что было, извинялась — но легкий вуаль этих слов не мог уж скрыть страсть, ярко просвечивавшуюся между строк.
По Солянке было рискованно ходить с узелками и сумками даже днем, особенно женщинам: налетали хулиганы, выхватывали из рук узелки и мчались
в Свиньинский переулок, где на глазах преследователей исчезали
в безмолвных грудах кирпичей. Преследователи останавливались
в изумлении — и вдруг
в них летели кирпичи. Откуда — неизвестно… Один, другой… Иногда проходившие видели
дымок, вьющийся из мусора.
Все это было смешно, но… инициалы его совпадали с именем и отчеством известного
в то время поэта — переводчика, и потому, когда
в дымке золотистой пыли, подымаемой ногами гуляющих, появлялась пестрая вертлявая фигурка, то за ней оглядывались и шептали друг другу...
Где-то горело, где-то проносились
в пыли и дыму всадники
в остроконечных шапках, где-то трещали выстрелы, и ветер уносил белые
дымки, как на солдатском стрельбище.
Мы миновали православное кладбище, поднявшись на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских исчезли за косогором… По сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди,
в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то
в первый раз слушал шум соснового бора…
Мне стало страшно, и я инстинктивно посмотрел на отца… Как хромой, он не мог долго стоять и молился, сидя на стуле. Что-то особенное отражалось
в его лице. Оно было печально, сосредоточенно, умиленно. Печали было больше, чем умиления, и еще было заметно какое-то заутреннее усилие. Он как будто искал чего-то глазами
в вышине, под куполом, где ютился сизый
дымок ладана, еще пронизанный последними лучами уходящего дня. Губы его шептали все одно слово...
Не знаю, имел ли автор
в виду каламбур, которым звучало последнее восклицание, но только оно накинуло на всю пьесу
дымку какой-то особой печали, сквозь которую я вижу ее и теперь… Прошлое родины моей матери, когда-то блестящее, шумное, обаятельное, уходит навсегда, гремя и сверкая последними отблесками славы.
Лежавший на траве Михей Зотыч встрепенулся. Харитина взглянула вниз по реке и увидела поднимавшийся кудрявый
дымок, который таял
в воздухе длинным султаном. Это был пароход… Значит, старики ждали Галактиона. Первым движением Харитины было убежать и куда-нибудь скрыться, но потом она передумала и осталась. Не все ли равно?
Ожидают ли
в тюрьме посетителей, виден ли на горизонте пароходный
дымок, поругались ли
в кухне надзиратели или кашевары — всё это обстоятельства, которые имеют влияние на вкус супа, его цвет и запах; последний часто бывает противен, и даже перец и лавровый лист не помогают.
Солнце склонилось на запад к горизонту, по низине легла длинная тень, на востоке лежала тяжелая туча, даль терялась
в вечерней
дымке, и только кое-где косые лучи выхватывали у синих теней то белую стену мазаной хатки, то загоревшееся рубином оконце, то живую искорку на кресте дальней колокольни.
Из труб на маленьких орочских домиках, погребенных
в снегу, тонкими струйками вертикально подымались
дымки.
Эти громадные отвалы и свалка верховика и перемывок, правильные квадраты глубоких выемок, где добывался золотоносный песок, бутара, приводимая
в движение паровой машиной, новенькая контора на взгорье, а там,
в глубине,
дымки старательских огней, кучи свежего хвороста и движущиеся тачки рабочих — все это было до того близкое, родное, кровное, что от немого восторга дух захватывало.
Весело загремел
в лесу топор, а синий
дымок потянул столбом кверху, как это бывает только
в сильные морозы.
Солнце ярко светило, обливая смешавшийся кругом аналоя народ густыми золотыми пятнами. Зеленые хоругви качались, высоко поднятые иконы горели на солнце своею позолотой, из кадила дьякона синеватою кудрявою струйкой поднимался быстро таявший
в воздухе
дымок, и слышно было, как, раскачиваясь
в руке, позванивало оно медными колечками.
Вдруг грянул выстрел под самыми окнами, я бросился к окошку и увидел
дымок, расходящийся
в воздухе, стоящего с ружьем Филиппа (старый сокольник) и пуделя Тритона, которого все звали «Трентон», который, держа во рту за крылышко какую-то птицу, выходил из воды на берег.
Неизмеримая секунда. Рука, включая ток, опустилась. Сверкнуло нестерпимо-острое лезвие луча — как дрожь, еле слышный треск
в трубках Машины. Распростертое тело — все
в легкой, светящейся
дымке — и вот на глазах тает, тает, растворяется с ужасающей быстротой. И — ничего: только лужа химически чистой воды, еще минуту назад буйно и красно бившая
в сердце…
Весь пронизанный холодом, цепенея, я вышел
в коридор. Там за стеклом — легкий, чуть приметный
дымок тумана. Но к ночи, должно быть, опять он спустится, налегнет вовсю. Что будет за ночь?
Очнулся — яркий свет, глядеть больно. Зажмурил глаза.
В голове — какой-то едучий синий
дымок, все
в тумане. И сквозь туман...
Но когда эти люди и эти картины встают
в моей памяти, затянутые
дымкой прошедшего, я вижу только черты тяжелого трагизма, глубокого горя и нужды.
Дымки эти, мелькая то там, то здесь, рождались по горам, на батареях неприятельских, и
в городе, и высоко на небе.
На бастионах вспыхнули
в разных местах, как бы перебегая, белые
дымки выстрелов.
А всё те же звуки раздаются с бастионов, всё так же — с невольным трепетом и суеверным страхом, — смотрят
в ясный вечер французы из своего лагеря на черную изрытую землю бастионов Севастополя, на черные движущиеся по ним фигуры наших матросов и считают амбразуры, из которых сердито торчат чугунные пушки; всё так же
в трубу рассматривает, с вышки телеграфа, штурманский унтер-офицер пестрые фигуры французов, их батареи, палатки, колонны, движущиеся по Зеленой горе, и
дымки, вспыхивающие
в траншеях, и всё с тем же жаром стремятся с различных сторон света разнородные толпы людей, с еще более разнородными желаниями, к этому роковому месту.
— А я ее совсем не люблю. Нравятся мне одни русские песни — и то
в деревне, и то весной — с пляской, знаете… Красные кумачи, поднизи, на выгоне молоденькая травка,
дымком попахивает… чудесно! Но не обо мне речь. Говорите же, рассказывайте.
Фока исчез; Порфирий Владимирыч берет лист бумаги, вооружается счетами, а костяшки так и прыгают под его проворными руками… Мало-помалу начинается целая оргия цифр. Весь мир застилается
в глазах Иудушки словно
дымкой; с лихорадочною торопливостью переходит он от счетов к бумаге, от бумаги к счетам. Цифры растут, растут…
Приносят ветчину, собираются зрители, всё матерые купцы, туго закутанные
в тяжелые шубы, похожие на огромные гири; люди с большими животами, а глаза у всех маленькие,
в жировых опухолях и подернуты сонной
дымкой неизбывной скуки.
Положив весло на борт, он берет ружье и стреляет
в китайца на крыше, — китаец не потерпел вреда, дробь осеяла крышу и стену, подняв
в воздухе пыльные
дымки.
Он крепко вздохнул и посмотрел
в последний раз на океан. Солнце село. Туманная
дымка сгущалась, закрывая бесконечные дали. Над протянутой рукой «Свободы» вспыхнули огни…
В ответ на это из канавы показался
дымок, щелкнула винтовка, и пуля попала
в лошадь милиционера, которая шарахнулась под ним и стала падать.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием,
в неподвижном воздухе стояла
дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Все
в ней светло, понятно, и все обвеяно дремотною
дымкой какой-то влюбленной тишины; все
в ней молчит, и все приветно; все
в ней женственно, начиная с самого имени; недаром ей одной дано название Прекрасной.
Услышав эту апострофу, Агатон побледнел, но смолчал. Он как-то смешно заторопился, достал маленькую сигарку и уселся против бывшего полководца, попыхивая
дымком как ни
в чем не бывало. Но дальше — хуже. На другой день, как нарочно, назначается тонкий обедец у Донона, и распорядителем его, как-то совершенно неожиданно, оказывается бывший полководец, а Агатон вынуждается обедать дома с мадам Губошлеповой и детьми.