Неточные совпадения
А между тем орлиным взором
В кругу домашнем ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он жене:
Давно
в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И, гнева
женского полна,
Нетерпеливая жена
Супруга злобного торопит.
В тиши ночной, на ложе сна,
Как некий дух, ему она
О мщенье шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует — и ей
Клянется мрачный Кочубей.
«Это не бабушка!» — с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною из тех
женских личностей, которые внезапно из
круга семьи выходили героинями
в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать!
Конечно, Дидя — женщина и
в свое время должна пройти свой
женский круг, но примириться на каком-то Ярецком…
Одним словом, всякая
женская «добродетель» заключена тут,
в этом ограниченном, заветном
круге…
Он приглашал открыть карты. Одновременно с звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из
круга игры, наполнилось повелительной тишиной, и я услышал особенный
женский голос, сказавший с ударением: «Бегущая по волнам». Это было как звонок ночью. Но более ничего не было слышно, кроме шума
в ушах, поднявшегося от резких ударов сердца, да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор Филатр.
Где-то щелкали бильярдные шары,
в соседнем номере распевал чей-то надтреснутый
женский голос бравурную шансонетку, а Гордей Евстратыч смотрел
кругом — на спавшего на диване Михалку, на пестрые обои, на грязные захватанные драпировки, на торчавшего у дверей лакея с салфеткой, и думал — нет, не думал, а снова переживал целый ворох разорванных
в клочья чувств и впечатлений.
Все, что было живо и не потеряло способности двигаться, высыпало на берег.
В серой, однообразной толпе бурлаков, как мак, запестрели
женские платки, яркие сарафаны, цветные шугаи. [Шугай — здесь: род кофты; обычно с ленточной оторочкой
кругом.] Ребятишкам был настоящий праздник, и они метались по берегу, как стаи воробьев.
В дверях гостиной, лицом ко мне, стояла как вкопанная моя матушка; за ней виднелось несколько испуганных
женских лиц; дворецкий, два лакея, казачок с раскрытыми от изумления ртами — тискались у двери
в переднюю; а посреди столовой, покрытое грязью, растрепанное, растерзанное, мокрое — мокрое до того, что пар поднимался
кругом и вода струйками бежала по полу, стояло на коленях, грузно колыхаясь и как бы замирая, то самое чудовище, которое
в моих глазах промчалось через двор!
Они были вносители новых идей
в известный
круг, просветители, пропагандисты, — хоть для одной
женской души, да пропагандисты.
Устроенная ею
женская богадельня стояла
в самом отдаленном углу сада и была обсажена
кругом густым вишеньем.
Среди пыли,
в груде двигающихся обозов, мелькнуло знакомое
женское лицо. Безмерно-измученное, бледное, с черными
кругами вокруг глаз. Я узнал сестру Каменеву, жену артиллерийского офицера. Каменева ехала
в своем шарабане одна, без кучера. Она сидела боком, а на дне шарабана лежало что-то большое, угловатое, прикрытое клеенкою.