Неточные совпадения
— А вот гляди (и молотом,
Как перышком, махнул):
Коли проснусь до солнышка
Да разогнусь о полночи,
Так гору сокрушу!
Случалось, не похвастаю,
Щебенки наколачивать
В день на пять серебром!
На другой
день, едва позолотило солнце верхи соломенных крыш, как уже войско, предводительствуемое Бородавкиным, вступало
в слободу. Но там никого не было, кроме заштатного попа, который
в эту самую минуту рассчитывал, не выгоднее ли ему перейти
в раскол. Поп был древний и скорее способный поселять уныние, нежели вливать
в душу храбрость.
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на
дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего,
коли будет тяжеленько; а я сделаю
в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
— Понимаю (вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите, то много и не говорите); понимаю, какие у вас вопросы
в ходу: нравственные, что ли? вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе, хе! Затем, что все еще и гражданин и человек? А
коли так, так и соваться не надо было; нечего не за свое
дело браться. Ну, застрелитесь; что, аль не хочется?
Но теперь, странное
дело,
в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно
коли воз застрянет
в грязи или
в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
— Да врешь; горячишься. Ну, а серьги? Согласись сам, что
коли в тот самый
день и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги
в руки, — согласись сам, что они как-нибудь да должны же были попасть? Это немало при таком следствии.
Гаврило. «Молчит»! Чудак ты… Как же ты хочешь, чтоб он разговаривал,
коли у него миллионы! С кем ему разговаривать? Есть человека два-три
в городе, с ними он разговаривает, а больше не с кем; ну, он и молчит. Он и живет здесь не подолгу от этого от самого; да и не жил бы, кабы не
дела. А разговаривать он ездит
в Москву,
в Петербург да за границу, там ему просторнее.
— Нет, — отвечал я с твердостию. — Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу.
Коли ты
в самом
деле желаешь мне добра, так отпусти меня
в Оренбург.
Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять. «Воля ваша, — сказал он. —
Коли уж мне и вмешаться
в это
дело, так разве пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что
в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу: не благоугодно ли будет господину коменданту принять надлежащие меры…»
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! — сказал старичок
в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а
коли признает, что же он до сегодняшнего
дня сидел
в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его
в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров.
— Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! — проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так я на Страшном суде скажу, что вины моей
в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас,
коли меня
в таком
деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…
— Ничего! поправимся. Одно скучно — мать у меня такая сердобольная:
коли брюха не отрастил да не ешь десять раз
в день, она и убивается. Ну, отец ничего, тот сам был везде, и
в сите и
в решете. Нет, нельзя курить, — прибавил он и швырнул сигарку
в пыль дороги.
Самгин вышел на крыльцо, оглянулся, прислушался, — пустынно и тихо, только где-то во дворе
колют дрова.
День уже догорал,
в небе расположились полосы красных облаков, точно гигантская лестница от горизонта к зениту. Это напоминало безлюдную площадь и фигуру Дьякона,
в красных лохмотьях крови на мостовой вокруг него.
Красавина. Да вот тебе первое.
Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все
в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три
дня кряду, а начинать с утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
— А
коли хорошо тут, так зачем и хотеть
в другое место? Останьтесь-ка лучше у меня на целый
день, отобедайте, а там вечером — Бог с вами!.. Да, я и забыл: куда мне ехать! Тарантьев обедать придет: сегодня суббота.
— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав и почти
в вдохновении, как часто со мною случается (
дело было почти
в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их не знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А
коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно, куда бы я ни пошел! Не так ли?
— Как же, на деревне, никак не могу с ней справиться. Шинок держит. Знаю и обличаю и браню ее, а
коли акт составить — жалко: старуха, внучата у ней, — сказал приказчик всё с той же улыбкой, выражавшей и желание быть приятным хозяину и уверенность
в том, что Нехлюдов, точно так же как и он, понимает всякие
дела.
— Я не знаю ваших отношений…
коли вы так утвердительно говорите, значит дала… А вы денежки-то
в лапки, да вместо Сибири-то, по всем по трем… Да куда вы
в самом
деле теперь, а?
Даже до самого этого последнего
дня сам Смуров не знал, что
Коля решил отправиться к Илюше
в это утро, и только накануне вечером, прощаясь со Смуровым,
Коля вдруг резко объявил ему, чтоб он ждал его завтра утром дома, потому что пойдет вместе с ним к Снегиревым, но чтобы не смел, однако же, никого уведомлять о его прибытии, так как он хочет прийти нечаянно.
— Черный нос, значит, из злых, из цепных, — важно и твердо заметил
Коля, как будто все
дело было именно
в щенке и
в его черном носе. Но главное было
в том, что он все еще изо всех сил старался побороть
в себе чувство, чтобы не заплакать как «маленький», и все еще не мог побороть. — Подрастет, придется посадить на цепь, уж я знаю.
Я признаю, что женщина есть существо подчиненное и должна слушаться. Les femmes tricottent, [
Дело женщины — вязанье (фр.).] как сказал Наполеон, — усмехнулся почему-то
Коля, — и по крайней мере
в этом я совершенно
разделяю убеждение этого псевдовеликого человека.
Дело было именно
в том, чтобы был непременно другой человек, старинный и дружественный, чтобы
в больную минуту позвать его, только с тем чтобы всмотреться
в его лицо, пожалуй переброситься словцом, совсем даже посторонним каким-нибудь, и
коли он ничего, не сердится, то как-то и легче сердцу, а
коли сердится, ну, тогда грустней.
Он поклялся на коленях пред образом и поклялся памятью отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем «мужественный»
Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик, от «чувств», и мать и сын во весь тот
день бросались друг другу
в объятия и плакали сотрясаясь.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета:
коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое
дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди
в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
Через несколько минут мы сидели у огня, ели рыбу и пили чай. За этот
день я так устал, что едва мог сделать
в дневнике необходимые записи. Я просил удэгейцев не гасить ночью огня. Они обещали по очереди не спать и тотчас принялись
колоть дрова.
— Знаю:
коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его
в бараний рог согнем.
В мешке
в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно
дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла
в том, что развенчать их нельзя, потому
дело со (Сторешниковым —
дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите:
коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это
дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это
дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Я получил твою записку и доволен тобою. Забудь его,
коли так, это был опыт, а ежели б любовь
в самом
деле, то она не так бы выразилась.
Чиновник повторил это во второй и
в третьей. Но
в четвертой голова ему сказал наотрез, что он картофель сажать не будет ни денег ему не даст. «Ты, — говорил он ему, — освободил таких-то и таких-то; ясное
дело, что и нас должен освободить». Чиновник хотел
дело кончить угрозами и розгами, но мужики схватились за
колья, полицейскую команду прогнали; военный губернатор послал казаков. Соседние волости вступились за своих.
—
Коли послушаешь тебя, что ты завсе без ума болтаешь, — заметила она, — так Богу-то
в это
дело и мешаться не след. Пускай, мол, господин рабов истязает, зато они венцов небесных сподобятся!
— Лёгко ли
дело! А
коли десятками покупать — и все три рубля отдашь. Сказывают,
в Петербурге лимоны дешевы. У нас икра дешева, а
в Петербурге — апельсины, лимоны. А
в теплых землях, ну, и совсем они ни по чём.
— Никакого случая нет, просто с жиру беситесь! А впрочем, я, брат,
в эти
дела не вмешиваюсь; ничего я не знаю, ступай, проси барыню,
коли что…
— Да, без дарованья
в ихнем
деле нельзя. Хошь старайся, хошь расстарайся, а
коли нет дарованья — ничего не выйдет.
— «Так вы не беспокойтесь;
коли ваше
дело правое, мы его
в вашу пользу и решим.
Этот разговор с Ермилычем засел у писаря
в голове клином. Вот тебе и банк!.. Ай да Ермилыч, ловко!
В Заполье свою линию ведут, а Ермилыч свои узоры рисует. Да, штучка тепленькая,
коли на то пошло. Писарю даже сделалось смешно, когда он припомнил родственника Карлу, мечтавшего о своем кусочке хлеба с маслом. Тут уж
дело пахло не кусочком и не маслом.
— Четыре стены, до половины покрытые, так, как и весь потолок, сажею; пол
в щелях, на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу; окончины,
в коих натянутый пузырь смеркающийся
в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастливая изба,
коли в одном из них всякий
день есть пустые шти!).
—
В неделе-то, барин, шесть
дней, а мы шесть раз
в неделю ходим на барщину; да под вечером возим оставшее
в лесу сено на господский двор,
коли погода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят по праздникам
в лес по грибы да по ягоды.
А отчего же Андрей Титыч,
коли уж он действительно человек не глупый, не решается
в самом
деле удовлетворить своей страсти к ученью, употребивши даже
в этом случае некоторое самовольство?
Вера Лебедева, впрочем, ограничилась одними слезами наедине, да еще тем, что больше сидела у себя дома и меньше заглядывала к князю, чем прежде,
Коля в это время хоронил своего отца; старик умер от второго удара,
дней восемь спустя после первого.
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш
Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем
в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый
день; а на другой
день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть
в обморок не упала.
Коля провел князя недалеко, до Литейной,
в одну кафе-биллиардную,
в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо,
в углу,
в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и
в самом
деле с «Indеpendance Belge»
в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал было горячее и многословное объяснение,
в котором, впрочем, князь почти ничего не понял, потому что генерал был уж почти что готов.
— Ну, старшая, пошла! Вот это-то
в ней и скверно. А кстати, я ведь думал, что отец наверно с Рогожиным уедет. Кается, должно быть, теперь. Посмотреть, что с ним
в самом
деле, — прибавил
Коля, выходя.
— Н-нет… Нину Александровну
в это
дело… Боже сохрани! Да и
Колю… Я, впрочем, вас еще, может быть, и не понимаю, Лебедев.
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж
коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы на твоем месте их всех… что
в самом-то
деле!
За ним забежал
Коля, тоже на минуту; этот
в самом
деле торопился и был
в сильной и мрачной тревоге.
Он был рад всем, кого видел кругом себя
в эти три
дня, рад
Коле, почти от него не отходившему, рад всему семейству Лебедева (без племянника, куда-то исчезнувшего), рад самому Лебедеву; даже с удовольствием принял посетившего его еще
в городе генерала Иволгина.
Коли целый
день не было: он спозаранку отправился
в Петербург.
А князь стал, наконец, до того расстроен, что когда, часа два спустя, к нему прибежал посланный от
Коли с известием о болезни отца, то
в первую минуту он почти не мог понять,
в чем
дело.
Коля, помирившийся с князем еще до смерти отца, предложил ему пригласить
в шафера (так как
дело было насущное и неотлагательное) Келлера и Бурдовского.
Когда князь заметил ему, что и прежде то же самое чуть ли не каждый
день было, то
Коля решительно не знал, что на это ответить и как объяснить,
в чем именно заключается настоящее его беспокойство.