Неточные совпадения
Но на другой день, с утра, он снова помогал ей устраивать квартиру. Ходил со Спиваками обедать
в ресторан городского сада, вечером пил с ними чай, затем к мужу пришел усатый
поляк с виолончелью и гордо выпученными
глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу показать ей город, но когда он пошел переодеваться, крикнула ему
в окно...
— Экая я! — проговорила вдруг Лукерья с неожиданной силой и, раскрыв широко
глаза, постаралась смигнуть с них слезу. — Не стыдно ли? Чего я? Давно этого со мной не случалось… с самого того дня, как
Поляков Вася у меня был прошлой весной. Пока он со мной сидел да разговаривал — ну, ничего; а как ушел он — поплакала я таки
в одиночку! Откуда бралось!.. Да ведь у нашей сестры слезы некупленные. Барин, — прибавила Лукерья, — чай, у вас платочек есть… Не побрезгуйте, утрите мне
глаза.
Еще
в Житомире, когда я был во втором классе, был у нас учитель рисования, старый
поляк Собкевич. Говорил он всегда по — польски или по — украински, фанатически любил свой предмет и считал его первой основой образования. Однажды, рассердившись за что-то на весь класс, он схватил с кафедры свой портфель, поднял его высоко над головой и изо всей силы швырнул на пол. С сверкающими
глазами, с гривой седых волос над головой, весь охваченный гневом, он был похож на Моисея, разбивающего скрижали.
Случилось это следующим образом. Один из наших молодых учителей,
поляк пан Высоцкий, поступил
в университет или уехал за границу. На его место был приглашен новый, по фамилии, если память мне не изменяет, Буткевич. Это был молодой человек небольшого роста, с очень живыми движениями и ласково — веселыми, черными
глазами. Вся его фигура отличалась многими непривычными для нас особенностями.
Первое время настроение польского общества было приподнятое и бодрое. Говорили о победах, о каком-то Ружицком, который становится во главе волынских отрядов, о том, что Наполеон пришлет помощь.
В пансионе ученики
поляки делились этими новостями, которые приносила Марыня, единственная дочь Рыхлинских. Ее большие, как у Стасика,
глаза сверкали радостным одушевлением. Я тоже верил во все эти успехи
поляков, но чувство, которое они во мне вызывали, было очень сложно.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения
в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя
в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что
поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен,
глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
— Какие разбойники!.. Правда, их держит
в руках какой-то приходский священник села Кудинова, отец Еремей: без его благословенья они никого не тронут; а он, дай бог ему здоровье! стоит
в том: режь как хочешь
поляков и русских изменников, а православных не тронь!.. Да что там такое? Посмотрите-ка, что это Мартьяш уставился?..
Глаз не спускает с ростовской дороги.
Поляки отвечали довольно вежливо на поклон Милославского; а пан Тишкевич, оборотясь к Копычинскому, спросил сердитым голосом: как он смел сочинить ему такую сказку? Копычинский не отвечал ни слова; устремя свои бездушные
глаза на Юрия, он стоял как вкопанный, и только одна лихорадочная дрожь доказывала, что несчастный хвастун не совсем еще претворился
в истукана.
Молчаливый проезжий приподнял голову и, взглянув хладнокровно на
поляка, опустил ее опять на изголовье. Алексей и Кирша вскочили; последний, протирая
глаза, глядел с приметным удивлением на пана, который, сбросив шубу, остался
в одном кунтуше, опоясанном богатым кушаком.
На лице запорожца изображались попеременно совершенно противоположные чувства: сначала, казалось, он удивился и, смотря на странную фигуру
поляка, старался что-то припомнить; потом презрение изобразилось
в глазах его.
При виде портрета польского короля, с известной надписью,
поляки взглянули с гордой улыбкой друг на друга; пан Тишкевич также улыбнулся, но когда взоры его встретились со взорами хозяина, то что-то весьма похожее на презрение изобразилось
в глазах его: казалось, он с трудом победил это чувство и не очень торопился пожать протянутую к нему руку боярина Кручины.
— Ступайте вон, злодеи! ступайте вон! — продолжал кричать
поляк, закрывая руками
глаза, чтоб не видеть конца пистолета, который
в эту минуту казался ему длиннее крепостной пищали.
— Окружит эта шайка продажных мошенников светлый трон царя нашего и закроет ему мудрые
глаза его на судьбу родины, предадут они Россию
в руки инородцев и иностранцев. Жиды устроят
в России своё царство,
поляки своё, армяне с грузинами, латыши и прочие нищие, коих приютила Русь под сильною рукою своею, свои царства устроят, и когда останемся мы, русские, одни… тогда… тогда, — значит…
На другой же день к вечеру Жуквич прислал с своим человеком к князю полученную им из Парижа ответную телеграмму, которую Жуквич даже не распечатал сам. Лакей его, бравый из себя малый, с длинными усищами, с
глазами навыкате и тоже, должно быть,
поляк, никак не хотел телеграммы этой отдать
в руки людям князя и требовал, чтобы его допустили до самого пана. Те провели его
в кабинет к князю, где
в то время сидела и Елена.
Расскажем
в коротких словах его содержание, обнажив главный ход от явлений эпизодических: влюбленный
в неизвестную девушку, виденную им недавно
в московской церкви Спаса на Бору, Юрий Милославский едет
в Нижний;
в продолжение дороги, а особливо
в доме боярина Кручины Шалонского
глаза его открываются, и раскаяние
в присяге Владиславу им овладевает;
в Нижнем это чувство возрастает до высочайшей степени, до отчаяния, и Юрий, сказав речь
в собрании сановников нижегородских как посланник Гонсевского и спрошенный Мининым: что бы он сделал на их месте? — не выдержал и дал совет идти к Москве, ибо
поляки слабы.
Недель через шесть Анатоль выздоравливал
в лазарете от раны, но история с пленными не проходила так скоро. Все время своей болезни он бредил о каких-то голубых
глазах, которые на него смотрели
в то время, как капитан командовал: «Вторая ширинга, вперед!» Больной спрашивал, где этот человек, просил его привести, — он хотел ему что-то объяснить, и потом повторял слова Федосеева: «Как
поляки живучи!»
На меня глядела она серьезно, снизу вверх, вопрошающе; когда же ее
глаза переходили с меня на графа или
поляка, то я начинал читать
в них обратное: взгляд сверху вниз и смех…
Я поглядел на больное, истрепавшееся лицо графа, на рюмку, на лакея
в желтых башмаках, поглядел я на чернобрового
поляка, который с первого же раза показался мне почему-то негодяем и мошенником, на одноглазого вытянувшегося мужика, — и мне стало жутко, душно… Мне вдруг захотелось оставить эту грязную атмосферу, предварительно открыв графу
глаза на всю мою к нему безграничную антипатию… Был момент, когда я готов уже был подняться и уйти… Но я не ушел… Мне помешала (стыдно сознаться!) простая физическая лень…
—
Поляки потеряли свою самостоятельность, — продолжала она, — а выше этого несчастия нет; все народы, теряя свою государственную самостоятельность, обыкновенно теряют доблести духа и свойства к его возвышению. Так было с великими греками, римлянами и евреями, и теперь то же самое
в наших
глазах происходит с
поляками. Это ужасный урок.
—
В этом случае вы говорите, вероятно, от себя, — продолжал Сурмин, —
поляки и Киев считают своим законным достоянием. Посмотрите, как они там работают. Уже если рука протянулась, так брать все, что
глазами воображения можно взять до Черного моря. Я повторяю свой вопрос: где же
в православном, русском по числу населения крае польская национальность? Одни паны не составляют еще ее, как мы сказали.
В Петербурге он был человеком новым, да еще иноземцем, ненавистным
в глазах русских простых людей, —
поляком.
Николай Павлович делал смотры, парады, учения, ходил по маскарадам, заигрывал с масками, скакал без надобности по России из Чугуева
в Новороссийск, Петербург и Москву, пугая народ и загоняя лошадей, и когда какой-нибудь смельчак решался просить смягчения участи ссыльных декабристов или
поляков, страдавших из-за той самой любви к отечеству, которая им же восхвалялась, он, выпячивая грудь, останавливал на чем попало свои оловянные
глаза и говорил: «Пускай служат.