Неточные совпадения
Самгины пошли к Омону, чтоб посмотреть дебют Алины Телепневой; она недавно возвратилась из-за границы, где, выступая
в Париже и
Вене, увеличила свою славу дорогой и безумствующей женщины анекдотами, которые вызывали возмущение знатоков и любителей морали.
Но Дронов не пришел, и прошло больше месяца времени, прежде чем Самгин увидел его
в ресторане «
Вена». Ресторан этот печатал
в газетах объявление, которое извещало публику, что после театра всех известных писателей можно видеть
в «
Вене». Самгин давно собирался посетить этот крайне оригинальный ресторан,
в нем показывали не шансонеток, плясунов, рассказчиков анекдотов и фокусников, а именно литераторов.
—
Вена — есть, оттуда — стулья, а Кишинев, может, только
в географии.
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка сын помещика, родился
в Кишиневе, учился
в Петербурге и
Вене, затем приехал сюда
в город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал это Дронову, тот, тряхнув головой, пробормотал...
Туробоев присел ко крыльцу церковно-приходской школы, только что выстроенной, еще без рам
в окнах. На ступенях крыльца копошилась, кричала и плакала куча детей, двух — и трехлеток, управляла этой живой кучей грязненьких, золотушных тел сероглазая, горбатенькая девочка-подросток, управляла, негромко покрикивая, действуя руками и ногами. На верхней ступени, широко расставив синие ноги
в огромных узлах
вен, дышала со свистом слепая старуха, с багровым, раздутым лицом.
—
В Вене такой-то посланник вручил свои кредитивные грамоты.
— Да:
в Вене он за полгода велел приготовить отель, мы приехали, мне не понравилось, и…
Новостей много, слушай только… Поздравь меня: геморрой наконец у меня открылся! Мы с доктором так обрадовались, что бросились друг другу
в объятия и чуть не зарыдали оба. Понимаешь ли ты важность этого исхода? на воды не надо ехать! Пояснице легче, а к животу я прикладываю холодные компрессы; у меня, ведь ты знаешь — pletora abdominalis…» [полнокровие
в системе воротной
вены (лат.).]
Мы целое утро осматривали ниневийские древности, этрусские, египетские и другие залы, потом змей, рыб, насекомых — почти все то, что есть и
в Петербурге,
в Вене,
в Мадрите.
— Да, можете: она теперь на дороге
в Вену…
«Милый и дорогой доктор! Когда вы получите это письмо, я буду уже далеко… Вы — единственный человек, которого я когда-нибудь любила, поэтому и пишу вам. Мне больше не о ком жалеть
в Узле, как, вероятно, и обо мне не особенно будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда: тоска, тоска и тоска… Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на
Вену, а после —
в Париж. Жму
в последний раз вашу честную руку.
Приедешь
в Париж, он осмотрит нос: я вам, скажет, только правую ноздрю могу вылечить, потому что левых ноздрей не лечу, это не моя специальность, а поезжайте после меня
в Вену, там вам особый специалист левую ноздрю долечит.
Уж на что, кажется, искусники были Луи — Филипп и Меттерних, а ведь как отлично вывели сами себя за нос из Парижа и
Вены в места злачные и спокойные буколически наслаждаться картиною того, как там,
в этих местах, Макар телят гоняет.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил
в вагоне, по дороге из
Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами,
в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и
в городах и
в селах, ходил пешком из деревни
в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу,
в немецкие провинции Австрии, теперь едет
в Баварию, оттуда
в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет
в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже
в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится
в Россию, потому что, кажется,
в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Реакция везде оказалась тупой, трусливой, выжившей из ума, она везде позорно отступила за угол перед напором народной волны и воровски выжидала времени
в Париже и
в Неаполе,
в Вене и Берлине.
При этом толковании матушка изменяется
в лице, жених таращит глаза, и на носу его еще ярче выступает расширение
вен; дядя сквозь зубы бормочет: «Попал пальцем
в небо!»
После поездки по европейским баням, от Турции до Ирландии,
в дворце молодых на Пречистенке состоялось предбанное заседание сведущих людей. Все дело вел сам Гонецкий, а строил приехавший из
Вены архитектор Фрейденберг.
— Что? Московским архитекторам строить бани? А почему Хлудовы этого не сделали? Почему они выписали из
Вены строителя… Эйбушиц, кажется? А он вовсе не из крупных архитекторов… Там есть знаменитости покрупней. С московскими архитекторами я и работать не буду. Надо создать нечто новое, великое, слить Восток и Запад
в этом дворце!..
— Я слышала, что ты тогда, батюшка, с красавицей графиней Ливицкой из
Вены в Париж убежал, свой пост бросил, а не от иезуита, — вставила вдруг Белоконская.
— Это всё от нашей, я думаю… усталости, — авторитетно промямлил старичок, — ну, и манера у них проповедовать… изящная, своя… и напугать умеют. Меня тоже
в тридцать втором году,
в Вене, напугали, уверяю вас; только я не поддался и убежал от них, ха-ха!
Что же будет с нашими
в Венгрии? Я ожидаю важных событий. Император наш, говорят, поехал
в Вену. Мы с Михаилом Александровичем без конца политикуем.
Твои свободные сыны, Швейцария, служили наемными солдатами у деспотов; твои дочери едут
в Петербург, Париж,
Вену за таким хлебом, который становится поперек горла, пока его не смочат горючие слезы.
Главным предметом разговора было внушение Доленговскому строгой обязанности неуклонно наблюдать за каждым шагом Рациборского и сообщать обо всем Ярошиньскому, адресуя
в Вену, poste-restante, [До востребования (франц.).] на имя сеньора Марцикани.
— Ну да, и
в Берлине были, и
в Вене были, и Эльзас с Лотарингией отобрали у немцев! Что ж! сами никогда не признавали ни за кем права любить отечество — пусть же не пеняют, что и за ними этого права не признают.
— Но ты забываешь, что Франция,
в продолжение многих столетий, была почти постоянно победительницей, что французские войска квартировали и
в Берлине, и
в Вене…
В Париже,
Вене, Италии были понастроены Лаптевыми княжеские дворцы и виллы, где они и коротали свой век
в самом разлюбезном обществе всевозможного отребья столиц и европейских подонков.
Вот уже сколько лет сряду, как каникулярное время посвящается преимущественно распространению испугов. Съезжаются, совещаются, пьют «молчаливые» тосты. «Граф Кальноки был с визитом у князя Бисмарка, а через полчаса князь Бисмарк отдал ему визит»; «граф Кальноки приехал
в Варцин, куда ожидали также представителя от Италии», — вот что читаешь
в газетах. Король Милан тоже ездит, кланяется и пользуется «сердечным» приемом. Даже черногорский князь удосужился и съездил
в Вену, где тоже был «сердечно» принят.
У Милана расправа с такими людьми была короткая. На паспорте таких людей отмечалось, что владелец его выбыл из Сербии, а чемодан и паспорт бросали на вокзале, например,
в Вене [Это мне, прямо намекая на мое положение, рассказали два моих друга.].
На пути из России Инсаров пролежал почти два месяца больной
в Вене и только
в конце марта приехал с женой
в Венецию: он оттуда надеялся пробраться через Зару
в Сербию,
в Болгарию; другие пути ему были закрыты.
— Вернемся, Дмитрий. Притом здесь
в самом деле дует. Ты не поберегся после твоей московской болезни и поплатился за это
в Вене. Надо теперь быть осторожнее.
Напрасно я истощал все доступные пониманию Олеси доводы, напрасно говорил
в простой форме о гипнотизме, о внушении, о докторах-психиатрах и об индийских факирах, напрасно старался объяснить ей физиологическим путем некоторые из ее опытов, хотя бы, например, заговаривание крови, которое так просто достигается искусным нажатием на
вену, — Олеся, такая доверчивая ко мне во всем остальном, с упрямой настойчивостью опровергала все мои доказательства и объяснения… «Ну, хорошо, хорошо, про заговор крови я вам, так и быть, подарю, — говорила она, возвышая голос
в увлечении спора, — а откуда же другое берется?
Москва, думал он, совершила свой подвиг, свела
в себя, как
в горячее сердце, все
вены государства; она бьется за него; но Петербург, Петербург — это мозг России, он вверху, около него ледяной и гранитный череп; это возмужалая мысль империи…
Вот поднять старый, стоптанный башмак, давным-давно свалившийся с ноги Вен-Симона или Фурие, и, почтительно возложив его на голову, носиться с ним, как со святыней, — это мы
в состоянии; или статейку настрочить об историческом и современном значении пролетариата
в главных городах Франции это тоже мы можем; а попробовал я как-то предложить одному такому сочинителю и политико-эконому, вроде вашего господина Ворошилова, назвать мне двадцать городов
в этой самой Франции, так знаете ли, что из этого вышло?
Каждое утро, пока я был болен, приходила ко мне из своего номера Зинаида Федоровна, чтобы вместе пить кофе, и потом читала мне вслух французские и русские книги, которых мы много накупили
в Вене.
Злые языки уверяли, будто граф заказал эту «Херувимскую» какому-то музыкальному еврею
в Вене, но никто точных справок об этом не наводил, да они и не требовались, а весьма недурно подделанная венским евреем «Херувимская» прекрасно исполнялась петербургскими певчими на клиросе домовой церкви графини Антониды…
В это время кто-то заговорил о театрах; какие театры
в Берлине и
в Вене; вспомнили о Янаушек и о Газе.
По расчету времени, из полуторагодового срока путешествия Петра приходится девять месяцев работ на верфях
в Голландии и Англии, пять месяцев на переезды и четыре на остановки
в разных городах, особенно
Вене, Кенигсберге и Пилау, по случаю дел турецких и польских.
На вопрос о причине замедления инженеры отвечали, что
в Вене никак не ожидали такого раннего похода русских войск и что русский посланник при цесарском дворе, Кузьма Нефимонов, ничего им не говорил и сам ничего не знал о ходе военных действий.
Из «Введения» (стр. LXXVII) мы узнаем, что
в конце 1842 года автору открыт был доступ во все архивы империи, а
в 1845 году дозволено отправиться за границу для обозрения архивов
в Вене и Париже.
Кроме того, г. Устряловым пересмотрены дела дипломатические
в Главном архиве
в Москве; дела розыскные и следственные, как-то: дело о Шакловитом, дело о последнем стрелецком бунте 1698 года, дело о царевиче Алексее Петровиче и пр.; официальные донесения иностранных послов и резидентов, собранные
в Париже и
Вене.
Я должен был дать ей денег, потому что
в столе у Рябинина не оказалось ни копейки; не знаю, стащила ли все проклятая баба или, может быть, все осталось
в «
Вене».
Собралась целая куча народа: жанристы, пейзажисты и скульпторы, два рецензента из каких-то маленьких газет, несколько посторонних лиц. Начали пить и разговаривать. Через полчаса все уже говорили разом, потому что все были навеселе. И я тоже. Помню, что меня качали и я говорил речь. Потом целовался с рецензентом и пил с ним брудершафт. Пили, говорили и целовались много и разошлись по домам
в четыре часа утра. Кажется, двое расположились на ночлег
в том же угольном номере гостиницы «
Вена».
Я получил за нее деньги и, по требованию товарищей, должен был устроить им увеселение
в «
Вене».
«Поехали мы, — сказывал он, — с Саничкой (так он называл жену) за границу через Одессу, но нам пришлось два дня поджидать парохода
в Вену, а от нечего делать вечером я ушел
в клуб. Мне страшно не повезло, и
в час ночи я вернулся
в номер и разбудил жену словами: «Саничка, мы ехать за границу не можем, я все деньги проиграл».
Физическая сила сказывалась
в каждом его мускуле, толстой перевязке костей, коротенькой шее с надутыми
венами, маленькой круглой голове, завитой вкрутую и густо напомаженной.
В Париже,
в Вене,
в Италии понастроил дворцов своим любовницам, а мы сохнем для него здесь на работе.
Театр тогда у нас Турчанинов содержал, после Каменского, а потом Молотковский, но мне ни
в театр, ни даже
в трактир «
Вену» чай пить матушка ни за что не дозволяли.
«Ничего, дескать, там,
в „
Вене“, хорошего не услышишь, а лучше дома сиди и ешь моченые яблоки».
Я о нем
в мою последнюю поездку за границу наслышался еще по дороге — преимущественно
в Вене и
в Праге, где его знали, и он меня чрезвычайно заинтересовал. Много странных разновидностей этих каиновых детей встречал я на своем веку, но такого экземпляра не видывал. И мне захотелось с ним познакомиться — что было и кстати, так как я ехал с литературною работою, для которой мне был нужен переписчик. Шерамур же, говорят, исполнял эти занятия очень изрядно.
Если письмо не застанет вас
в Вене, то, может быть, если вы оставили свой адрес, настигнет вас на водах или где-нибудь
в Германии.