Неточные совпадения
Но Лужин уже
выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в
покое больного, Лужин
вышел, приподняв
из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Но и то хорошо, и то уже победа, что он чувствовал себя покойнее. Он уже на пути к новому чувству, хотя новая Вера не
выходила у него
из головы, но это новое чувство тихо и нежно волновало и
покоило его, не терзая, как страсть, дурными мыслями и чувствами.
А мне одно нужно:
покой! И доктор говорит, что я нервная, что меня надо беречь, не раздражать, и слава Богу, что он натвердил это бабушке: меня оставляют в
покое. Мне не хотелось бы
выходить из моего круга, который я очертила около себя: никто не переходит за эту черту, я так поставила себя, и в этом весь мой
покой, все мое счастие.
— Да, да, оставьте, оставьте меня в
покое! — замахал я руками чуть не плача, так что он вдруг с удивлением посмотрел на меня; однако же
вышел. Я насадил на дверь крючок и повалился на мою кровать ничком в подушку. И вот так прошел для меня этот первый ужасный день
из этих трех роковых последних дней, которыми завершаются мои записки.
А замки, башни, леса, розовые, палевые, коричневые, сквозят от последних лучей быстро исчезающего солнца, как освещенный храм… Вы недвижны, безмолвны, млеете перед радужными следами солнца: оно жарким прощальным лучом раздражает нервы глаз, но вы погружены в тумане поэтической думы; вы не отводите взора; вам не хочется
выйти из этого мления,
из неги
покоя.
Китайская фанза, к которой мы подошли, состояла
из 3 построек, расположенных «
покоем»:
из жилой фанзы — посредине и 2 сараев — по сторонам. Двор между ними, чисто выметенный и прибранный, был обнесен высоким частоколом в уровень с сараями. Почуяв посторонних людей, собаки подняли неистовый лай и бросились к нам навстречу. На шум
из фанзы
вышел сам хозяин. Он тотчас распорядился, чтобы рабочие помогли нам расседлать коней.
Стояла китайская фанзочка много лет в тиши, слушая только шум воды в ручье, и вдруг все кругом наполнилось песнями и веселым смехом. Китайцы
вышли из фанзы, тоже развели небольшой огонек в стороне, сели на корточки и молча стали смотреть на людей, так неожиданно пришедших и нарушивших их
покой. Мало-помалу песни стрелков начали затихать. Казаки и стрелки последний раз напились чаю и стали устраиваться на ночь.
Из внутренних
покоев выходят: Прекрасная Елена и боярыни
из наружных дверей и с лестницы — народ; между народом Мураш и Лель. Приспешники приводят Мизгиря.
Покорись воле божией: положи дитя под образа, затепли свечку и дай его ангельской душеньке
выйти с
покоем из тела.
Санин проснулся очень рано на следующий день. Он находился на высшей степени человеческого благополучия; но не это мешало ему спать; вопрос, жизненный, роковой вопрос: каким образом он продаст свое имение как можно скорее и как можно выгоднее — тревожил его
покой. В голове его скрещивались различнейшие планы, но ничего пока еще не выяснилось. Он
вышел из дому, чтобы проветриться, освежиться. С готовым проектом — не иначе — хотел он предстать перед Джеммой.
Бросив на обоих глубокий необъяснимый взор, царь встал и удалился во внутренние
покои, а Морозов
вышел из палаты, полный достоинства, в сопровождении своих знакомцев, не глядя на окружающих его опричников.
— Коля, я к тебе пойду! — и, поклонившись, злой походкой пошел во внутренние
покои. Полицмейстер
вышел за ним. Я взял
из салатника столовую ложку, свернул ее штопором и сунул под салфетку.
Несомненные чему признаки
из нижеследующего явствуют: во-1-х, оный злокачественный дворянин начал
выходить часто
из своих
покоев, чего прежде никогда, по причине своей лености и гнусной тучности тела, не предпринимал; во-2-х, в людской его, примыкающей о самый забор, ограждающий мою собственную, полученную мною от покойного родителя моего, блаженной памяти Ивана, Онисиева сына, Перерепенка, землю, ежедневно и в необычайной продолжительности горит свет, что уже явное есть к тому доказательство, ибо до сего, по скаредной его скупости, всегда не только сальная свеча, но даже каганец был потушаем.
Я бился с своей Анной Ивановной три или четыре дня и, наконец, оставил ее в
покое. Другой натурщицы не было, и я решился сделать то, чего во всяком случае делать не следовало: писать лицо без натуры,
из головы, «от себя», как говорят художники. Я решился на это потому, что видел в голове свою героиню так ясно, как будто бы я видел ее перед собой живою. Но когда началась работа, кисти полетели в угол. Вместо живого лица у меня
вышла какая-то схема. Идее недоставало плоти и крови.
Надо было видеть, до какой степени оскорбляло Медюкова такое отношение к его воспитателю. Он кипятился,
выходил из себя и, наконец, со слезами просил не говорить этого. Таким образом миф Ганзиер был оставлен в
покое.
Всеобщее представляет довременный или послевременный
покой, но идея не может пребывать в
покое, она сама собою
выходит из области всеобщего в жизнь.
Прасковья Федоровна, невысокая, жирная женщина, несмотря на все старания устроить противное, всё-таки расширявшаяся от плеч книзу, вся в черном, с покрытой кружевом головой и с такими же странно поднятыми бровями, как и та дама, стоявшая против гроба,
вышла из своих
покоев с другими дамами и, проводив их в дверь мертвеца, сказала: «Сейчас будет панихида; пройдите».
Из него, может быть,
выйдет хороший семьянин, и он в состоянии будет если не сделать Лидию Николаевну вполне счастливою, то по крайней мере станет
покоить ее.
— Вам надобен
покой безусловный, тишина; иначе я не отвечаю за то, что наконец
из всего этого
выйдут серьезные последствия.
Другие, напротив, говорят:
выйди из самого себя; постарайся забыться и найти счастье в удовольствиях. — И это неправда. Уж оттого неправда, что удовольствиями не избавишься от болезней.
Покой и счастье — не внутри нас и не вне нас, они — в боге. А бог и внутри нас и вне нас.
«Надо бы только как ни на есть
выйти из этой лжи,
из этого гнусного, фальшивого положения», — думал себе Бейгуш в минуты своих мечтаний, — «а там… там будет и мир, и
покой, и счастье…»
Тихо дремлет ночь немая,
Месяц свет лучистый льет,
A русалка молодая
Косы чешет и поет:
«Мы живем на дне, глубоко
Под студеной волной,
И
выходим из потока
Поздно, поздно в час ночной!
Там, где лилии сверкают
Изумрудом их стеблей,
Там русалки выплывают
В пляске радостной своей.
Тихо, тихо плещут воды,
Всюду сон,
покой и тишь…
Мы заводим хороводы
Там, где шепчется камыш…
Там, где...
Спаланцо стал бледнее мертвеца. Он
вышел из епископских
покоев и схватил себя за голову. Где и кому сказать теперь, что Мария не ведьма? Кто не поверит тому, во что верят монахи? Теперь вся Барцелона убеждена в том, что его жена ведьма! Вся! Нет ничего легче, как убедить в какой-нибудь небывальщине глупого человека, а испанцы все глупы!
Напившись чаю и отдохнув, она
вышла погулять. Солнце уже село. От монастырского цветника повеяло на княгиню душистой влагой только что политой резеды,
из церкви донеслось тихое пение мужских голосов, которое издали казалось очень приятным и грустным. Шла всенощная. В темных окнах, где кротко мерцали лампадные огоньки, в тенях, в фигуре старика монаха, сидевшего на паперти около образа с кружкой, было написано столько безмятежного
покоя, что княгине почему-то захотелось плакать…
Старик в ливрее прыгнул с козел и помог княгине
выйти из экипажа. Она подняла темную вуаль и не спеша подошла ко всем иеромонахам под благословение, потом ласково кивнула послушникам и направилась в
покои.
Шута, вскоре оживленного, прибрали. Но через несколько минут
вышел из внутренних
покоев фельдмаршал Миних и объявил Волынскому от имени ее императорского величества, чтоб он вручил ему свою шпагу и немедленно возвратился домой, где ему назначен арест. Это объявление сопровождалось дружеским и горестным пожатием руки.
Мерною, твердою походкою
вышла игуменья Досифея, в сопровождении Серафимы, шедшей в почтительном отдалении,
из своей кельи спустилась по лестнице на двор монастыря, так как послушница Мария, получившая такой странный и вместе страшный гостинец, жила во флигеле, противоположном тому главному монастырскому корпусу, где находились
покои матушки-игуменьи.
Мать Досифея взяла со стены чистый ручник, бережно покрыла им лицо больной и тихо
вышла из кельи, плотно притворив за собою дверь. Медленным шагом спустилась игуменья с лестницы, перешла двор и возвратилась в свои
покои.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как-нибудь господских
покоев, и стараясь поскорее всё высказать и
выйти на простор, из-под потолка под небо.
Находившиеся в слабо-освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и каждый раз замолкали и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в
покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто-нибудь
выходил из нее или входил в нее.