Неточные совпадения
Едва Грэй вступил в полосу дымного света, как Меннерс, почтительно кланяясь,
вышел из-за своего прикрытия. Он сразу угадал в Грэе настоящего капитана — разряд гостей, редко им виденных. Грэй спросил рома. Накрыв стол пожелтевшей в суете
людской скатертью, Меннерс принес бутылку, лизнув предварительно языком кончик отклеившейся этикетки. Затем он вернулся за стойку, поглядывая внимательно то на Грэя, то на тарелку, с которой отдирал ногтем что-то присохшее.
Из дома
выходить для нее было наказанием; только в церковь ходила она, и то стараясь робко, как-то стыдливо, пройти через улицу, как будто боялась
людских глаз. Когда ее спрашивали, отчего она не
выходит, она говорила, что любит «домовничать».
Я Сашу потом знал очень хорошо. Где и как умела она развиться, родившись между кучерской и кухней, не
выходя из девичьей, я никогда не мог понять, но развита была она необыкновенно. Это была одна
из тех неповинных жертв, которые гибнут незаметно и чаще, чем мы думаем, в
людских, раздавленные крепостным состоянием. Они гибнут не только без всякого вознаграждения, сострадания, без светлого дня, без радостного воспоминания, но не зная, не подозревая сами, что в них гибнет и сколько в них умирает.
В этом положении она била ее по спине и по голове вальком и, когда выбилась
из сил, позвала кучера на смену; по счастию, его не было в
людской, барыня
вышла, а девушка, полубезумная от боли, окровавленная, в одной рубашке, бросилась на улицу и в частный дом.
— И, братец! сытехоньки! У Рождества кормили — так на постоялом
людских щец похлебали! — отвечает Ольга Порфирьевна, которая тоже отлично понимает (церемония эта, в одном и том же виде, повторяется каждый год), что если бы она и приняла братнино предложение, то
из этого ничего бы не
вышло.
— Мне очень странно, Надежда Васильевна, что вы так поступаете, — сказал Володин. — Я к вам со всем расположением и, можно сказать, пламенно, а вы, между прочим, из-за братца. Если вы теперь из-за братца, другая изволит из-за сестрицы, третья — из-за племянника, а там и еще из-за кого-нибудь
из родственников, и все так не будут
выходить замуж, — этак и род
людской совсем прекратится.
Любонька в
людской, если б и узнала со временем о своем рождении, понятия ее были бы так тесны, душа спала бы таким непробудимым сном, что
из этого ничего бы не
вышло; вероятно, Алексей Абрамович, чтобы вполне примириться с совестью, дал бы ей отпускную и, может быть, тысячу-другую приданого; она была бы при своих понятиях чрезвычайно счастлива,
вышла бы замуж за купца третьей гильдии, носила бы шелковый платок на макушке, пила бы по двенадцати чашек цветочного чая и народила бы целую семью купчиков; иногда приходила бы она в гости к дворечихе Негрова и видела бы с удовольствием, как на нее с завистью смотрят ее бывшие подруги.
С каждым годом Ульяна Петровна Долинская становилась все религиознее; постилась все строже, молилась больше; скорбела о
людской злобе и не
выходила из церкви или от бедных.
Так она стояла долго, пока поезд
вышел не только
из господского дома, но даже и
из людской избы, где все угощались у Костика и Петровны.
Несомненные чему признаки
из нижеследующего явствуют: во-1-х, оный злокачественный дворянин начал
выходить часто
из своих покоев, чего прежде никогда, по причине своей лености и гнусной тучности тела, не предпринимал; во-2-х, в
людской его, примыкающей о самый забор, ограждающий мою собственную, полученную мною от покойного родителя моего, блаженной памяти Ивана, Онисиева сына, Перерепенка, землю, ежедневно и в необычайной продолжительности горит свет, что уже явное есть к тому доказательство, ибо до сего, по скаредной его скупости, всегда не только сальная свеча, но даже каганец был потушаем.
Он ни над кем не смеялся и никого не упрекал, но, когда он
выходил из библиотеки, где просиживал большую часть дня, и рассеянно блуждал по всему дому, заходя в
людскую, и к сестре, и к студенту, он разносил холод по всему своему пути и заставлял людей думать о себе так, точно они сейчас только совершили что-то очень нехорошее и даже преступное и их будут судить и наказывать.
Я
вышел на двор и направился к
людской кухне, где Кузьма, вырвавшийся уже
из дюжих рук, рассыпал пощечины направо и налево…
В одной
из смежных комнат, куда удалился жандарм, раздавались
людские голоса. Через полминуты он
вышел и, сказав мимоходом Хвалынцеву, чтобы обождал, удалился в прихожую.
— А мы, отщепенцы, отбросы, осмеливаемся еще считать себя выше и лучше! — негодовал плаксивым голосом Восьмеркин,
выходя с братом
из людской. — Что мы? Кто мы? Ни идеалов, ни науки, ни труда… Ты слышишь, они хохочут? Это они над нами!.. И они правы! Чуют фальшь! Тысячу раз правы и… и… А видал Дуняшку? Ше-ельма девчонка! Ужо, погоди, после обеда я позову ее…
Похаживаю около
людской с час, смотрю,
выходит Глаша да такая
из себя сменившаяся, глаза, как угли, горят, кругом никого, я ее в охапку сгреб, не соврала старая карга, не по-прежнему, не противится…
Староста,
выйдя из «анатомии», захватил с собой сотского и двух понятых, и направился с ними на край поселка, где стояла изба Егора Никифорова. Последнего он должен был арестовать по приказанию земского заседателя и привести в
людскую высокого дома.
Кузьма, после этого неожиданного для него самого поцелуя, быстро отскочил от Фимки и также быстро поднялся по ступеням, отворил дверь и
вышел из «волчьей погребице». Тщательно задвинув засов и заперев замок, он пошел в
людскую избу. Зверская расправа с изменившей ему девушкой, видимо, успокоила его, он был отомщен, а впереди ему предстояла сладость дальнейшего мщения.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями
людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как-нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и
выйти на простор, из-под потолка под небо.