«Куда пошла она? и зачем я бегу за ней? Зачем? Упасть перед ней, зарыдать от раскаяния, целовать ее ноги, молить о прощении! Я и хотел этого; вся грудь моя разрывалась на части, и никогда, никогда не
вспомяну я равнодушно эту минуту. Но — зачем? — подумалось мне. — Разве я не возненавижу ее, может быть, завтра же, именно за то, что сегодня целовал ее ноги? Разве дам я ей счастье? Разве я не узнал сегодня опять, в сотый раз, цены себе? Разве я не замучу ее!»
Неточные совпадения
Кабанова. Знаю
я, знаю, что вам не по нутру мои слова, да что ж делать-то,
я вам не чужая, у
меня об вас сердце болит.
Я давно вижу, что вам воли хочется. Ну что ж, дождетесь, поживете и на воле, когда
меня не будет. Вот уж тогда делайте, что хотите, не будет над вами старших. А может, и
меня вспомянете.
И вот, никогда не забуду и с гордостью
вспомяну, что
я не поехал!
В нужные минуты он ласково и подобострастно останавливал его и уговаривал, не давал ему оделять, как «тогда», мужиков «цигарками и ренским вином» и, Боже сохрани, деньгами, и очень негодовал на то, что девки пьют ликер и едят конфеты: «Вшивость лишь одна, Митрий Федорович, — говорил он, —
я их коленком всякую напинаю, да еще за честь почитать прикажу — вот они какие!» Митя еще раз
вспомянул про Андрея и велел послать ему пуншу.
— Старая дура? — повторила она, —
я старая дура?
Вспомянете вы
меня на том свете, оба
вспомянете! Все твои поплечники, Ваня, все примут мзду свою, еще в сей жизни примут, и Грязной, и Басманов, и Вяземский; комуждо воздается по делам его, а этот, — продолжала она, указывая клюкою на Малюту, — этот не примет мзды своей: по его делам нет и муки на земле; его мука на дне адовом; там ему и место готово; ждут его дьяволы и радуются ему! И тебе есть там место, Ваня, великое, теплое место!
В забвение вами
мне сея великия вины
вспомяну вам слова светского, но светлого писателя господина Татищева: „А голодный, хотя бы и патриарх был, кусок хлеба возьмет, особливо предложенный“.
Живи так, чтобы на старости было чем молодые годы
вспомянуть… вот
я вспомнила себя и хоть поплакала, а разгорелось сердце-то от одной от памяти, как прежде жила…
— Крестного держись… у него ума в башке — на весь город хватит! Он только храбрости лишен, а то — быть бы ему высоко. Да, — так, говорю, недолго
мне жить осталось… По-настоящему, пора бы готовиться к смерти… Бросить бы все, да поговеть, да заботиться, чтоб люди
меня добром
вспомянули…
Домна Пантелевна. Ну, да что уж толковать! Да и не осудишь женщину-то. Как ее осудить! Сердце-то не камень; а таких молодцов немного, пожалуй, другого-то такого и всю жизнь не встретишь. Смиренничай да смиренничай и проживешь всю свою жизнь так, ни за что; и
вспомянуть будет нечем. Он
мне про свою усадьбу рассказывал. Какое у него хозяйство диковинное!
2-я гостья. Да, да,
вспомянешь старину-то.
Да за кого же?
Все прежние знакомые ушли
Москву спасать, иные там побиты,
А кто и жив, так слуху нет про тех.
А новым
мне знакомством заводиться
Не хочется. Про старое
вспомянешь,
Толь хорошо бывало, к новым людям
Мне привыкать уж поздно.
— Эка память-то у
меня стала! — хватился Трифон. — Про скиты заговорили, только тут
вспомянул… Из Комарова была присылка к тебе… Купчиха там московская проживает…
А
я еще тогда самой-то говорила: «Эх, Максимовна, не садись, мол, не в свои сани:
вспомянешь ты
меня, да поздно будет».
— Про себя как
вспомянуть, что со
мной было перед по́стригом-то!..
—
Я надеюсь, милые дети, — так закончила свою речь княгиня, — что вы, вспоминая про институт,
вспомянете раз-другой и вашу Maman, которая была иной раз строга, но душевно вас любила.
— Помилуйте, разве
я дитя, что не понимаю. Тридцать ведь, сударь, лет и три года этакое тиранство
я соблюдал при дедушке Малахии! Ведь это
вспомянуть страшно становится. Он говел в летех своих заматерелых, а
я одно и такое же мучение с ним претерпевал в цветущей моей младости.