Неточные совпадения
Мы довольно долго стояли
друг против
друга и, не говоря ни слова, внимательно
всматривались; потом, пододвинувшись поближе, кажется, хотели поцеловаться, но, посмотрев еще
в глаза
друг другу, почему-то раздумали. Когда платья всех сестер его прошумели мимо нас, чтобы чем-нибудь начать разговор, я спросил, не тесно ли им было
в карете.
Он с упорством остановился на этой мысли. Этот исход ему даже более нравился, чем всякий
другой. Он начал пристальнее
всматриваться в нее.
Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить целый поток его бессвязных и горячих утешений, обращенных к матери и сестре, взял их обеих за руки и минуты две молча
всматривался то
в ту, то
в другую. Мать испугалась его взгляда.
В этом взгляде просвечивалось сильное до страдания чувство, но
в то же время было что-то неподвижное, даже как будто безумное. Пульхерия Александровна заплакала.
— Я бы вот как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов,
в каждую бумажку
всматриваясь, и принялся бы за
другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет — не фальшивая ли?
Эту неделю он привяжется к одному, ищет его везде, сидит с ним, читает, рассказывает ему, шепчет. Потом ни с того ни с сего вдруг бросит его и
всматривается в другого и,
всмотревшись, опять забывает.
— Не надо, не надо ничего, никаких подробностей! все ваши преступления я сама знаю: бьюсь об заклад, вы хотели на мне жениться, или вроде того, и только что сговаривались об этом с каким-нибудь из ваших помощников, ваших прежних школьных
друзей… Ах, да ведь я, кажется, угадала! — вскричала она, серьезно
всматриваясь в мое лицо.
Когда
всматриваешься пристально
в лица старших чиновников и их свиты и многих
других, толпящихся на окружающих нас лодках, невольно придешь к заключению, что тут сошлись и смешались два племени.
Я — ничего себе:
всматривался в открывшиеся теперь совсем подробности нового берега, глядел не без удовольствия, как скачут через камни, точно бешеные белые лошади, буруны, кипя пеной; наблюдал, как начальство беспокоится, как появляется иногда и задумчиво поглядывает на рифы адмирал, как все примолкли и почти не говорят
друг с
другом.
Между фермерами, чиновниками и
другими лицами колонии слышатся фамилии Руже, Лесюер и т. п.;
всматриваешься в них, ожидая встретить что-нибудь напоминающее французов, и видишь чистейшего голландца. Есть еще и доселе
в западной стороне целое местечко, населенное потомками этих эмигрантов и известное под названием French Hoek или Hook.
Дело было именно
в том, чтобы был непременно
другой человек, старинный и дружественный, чтобы
в больную минуту позвать его, только с тем чтобы
всмотреться в его лицо, пожалуй переброситься словцом, совсем даже посторонним каким-нибудь, и коли он ничего, не сердится, то как-то и легче сердцу, а коли сердится, ну, тогда грустней.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил,
всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою:
в одном семействе слишком надменны;
в другом — мать семейства хороша, отец дурак,
в третьем наоборот, и т. д.,
в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она не говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что сами бедны, и
в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
Он прожил жизнь деятельно и беззаботно, нигде не отставая, везде
в первом ряду; не боясь горьких истин, он так же пристально
всматривался в людей, как
в полипы и медузы, ничего не требуя ни от тех, ни от
других, кроме того, что они могут дать.
Мы шли еще некоторое время. На землю надвигалась ночь с востока. Как только скрылось солнце, узкая алая лента растянулась по горизонту, но и она уже начала тускнеть, как остывающее раскаленное докрасна железо. Кое-где замигали звезды, а между тем впереди нигде не было видно огней. Напрасно мы напрягали зрение и
всматривались в сумрак, который быстро сгущался и обволакивал землю. Впереди по-прежнему плес за плесом, протока за протокой сменяли
друг друга с поразительным однообразием.
У него еще нет теоретических соображений, которые бы могли объяснить этот факт; но он видит, что тут есть что-то особенное, заслуживающее внимания, и с жадным любопытством
всматривается в самый факт, усваивает его, носит его
в своей душе сначала как единичное представление, потом присоединяет к нему
другие, однородные, факты и образы и, наконец, создает тип, выражающий
в себе все существенные черты всех частных явлений этого рода, прежде замеченных художником.
Когда я очнулся, он уже сидел подле меня на
другом стуле, с которого тоже, вероятно, сбросил лохмотья на пол, и пристально
в меня
всматривался.
Сидели мы с Пушкиным однажды вечером
в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной;
в толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы знать, о чем так горячатся они, о чем так спорят, идя от молитвы? Он почти не обратил внимания на мои слова,
всмотрелся, однако,
в указанную мною чету и на
другой день встретил меня стихами...
Наконец, если мы
всмотримся ближе
в причины, обусловливающие такое явление, как сепаратизм, то легко увидим, что и тут главную роль играет неясность понятий о государстве: многие смешивают понятие о государстве с понятием о родине и даже о родной колокольне;
другие приходят
в смущение вследствие частых изменений государственных граничных рубежей.
Гнетомый этими мыслями, Имярек ближе и ближе
всматривался в свое личное прошлое и спрашивал себя: что такое «
друг» и «дружба» (этот вопрос занимал его очень живо — и как элемент общежития, и
в особенности потому, что он слишком близко был связан с его настоящим одиночеством)? Что такое представляет его собственная, личная жизнь?
в чем состояли идеалы, которыми он руководился
в прошлом? и т. д.
— А ты,
друг мой, рад мне — да? Но какой же ты худой! Что это? Зачем было так грустить? — отвечала она,
всматриваясь ему
в лицо.
Наша адмиральша, сидевшая до этого
в большой гостиной и слегка там, на основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе с
другими матерями и начала внимательно
всматриваться своими близорукими глазами
в танцующих, чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно; ее досадные глаза, сколько она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур, ничего ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти превосходила ее умственную непредусмотрительность.
— Как вам сказать? Нервы стали как будто бы поспокойнее, — отвечал Мартын Степаныч. — Но позвольте мне однако, мой дорогой
друг, взглянуть попристальнее на вас! — обратился он к Егору Егорычу и
всматриваясь в того. — Вы молодец, юноша еще!
Пока они спорили, татарин, прищуривая то один, то
другой глаз, играл сам с собою, а Матвей, слушая крик старого солдата и
всматриваясь в непоколебимое лицо Ключарева, старался понять, кто из них прав.
Она
всматривалась в меня с каким-то жадным любопытством, беспрестанно наклонялась пошептать что-то на ухо Сашеньке или
другой соседке и тотчас же принималась смеяться самым простодушным, самым детски-веселым смехом.
Широкие тени ходят по равнине, как облака по небу, а
в непонятной дали, если долго
всматриваться в нее, высятся и громоздятся
друг на
друга туманные, причудливые образы…
Всенощная отошла, показался народ. Лаптев с напряжением
всматривался в темные фигуры. Уже провезли архиерея
в карете, уже перестали звонить, и на колокольне один за
другим погасли красные и зеленые огни — это была иллюминация по случаю храмового празд — ника, — а народ все шел не торопясь, разговаривая, останавливаясь под окнами. Но вот, наконец, Лаптев услышал знакомый голос, сердце его сильно забилось, и оттого, что Юлия Сергеевна была не одна, а с какими-то двумя дамами, им овладело отчаяние.
—
Друг мой, это ужасно, — проговорила она, ломая руки и, по обыкновению, пристально
всматриваясь мне
в лицо. — Это ужасно! Ваша сестра
в положении… она беременна! Уведите ее, прошу вас…
Яркая красота выдающейся вперед княжны тотчас с первого взгляда останавливала на себе глаза зрителя, и тихая прелесть
другого лица тогда оставалась как бы незаметною; но чуть вы хотели окинуть беглым взглядом аксессуар, это таинственное лицо словно встречалось с вами, оно как из ручья на вас глядело, и вы
в него
всматривались и не могли от него оторваться.
Как только она это сказала — мое тройное ощущение за себя и
других кончилось. Теперь я видел и понимал только то, что видел и слышал. Ганувер, взяв руку женщины, медленно
всматривался в ее лицо, как ради опыта читаем мы на расстоянии печатный лист — угадывая, местами прочтя или пропуская слова, с тем, что, связав угаданное, поставим тем самым
в линию смысла и то, что не разобрали. Потом он нагнулся и поцеловал руку — без особого увлечения, но очень серьезно, сказав...
Но благодаря зеркалам казалось, что здесь еще много
других дверей;
в их чистой пустоте отражалась вся эта зала с наполняющими ее людьми, и я, лишь
всмотревшись, стал отличать настоящие проходы от зеркальных феерий.
Помню, что я потом приподнялся и, видя, что никто не обращает на меня внимания, подошел к перилам, но не с той стороны, с которой спрыгнул Давыд: подойти к ней мне казалось страшным, — а к
другой, и стал глядеть на реку, бурливую, синюю, вздутую; помню, что недалеко от моста, у берега, я заметил причаленную лодку, а
в лодке несколько людей, и один из них, весь мокрый и блестящий на солнце, перегнувшись с края лодки, вытаскивал что-то из воды, что-то не очень большое, какую-то продолговатую темную вещь, которую я сначала принял за чемодан или корзину; но,
всмотревшись попристальнее, я увидал, что эта вещь была — Давыд!
Саженях
в пяти от нас земля на большом пространстве была покрыта толстым пластом чего-то густого, серого и волнообразного, похожего на весенний, уже начавший таять, снег. Только долго и пристально
всматриваясь, можно было разобрать отдельные фигуры овец, плотно прильнувших одна к
другой. Их было тут несколько тысяч, сдавленных сном и мраком ночи
в густой, тёплый и толстый пласт, покрывавший степь. Иногда они блеяли жалобно и пугливо…
Но если
всмотреться в сущность того, что скрывается под этими формами, то окажется, что переход вовсе не так резок, с той и с
другой стороны, — то есть что во время пред Петром
в нас не было такого страшного отвращения от всего европейского, а теперь — нет такого совершенного отречения от всего азиатского, какое нам обыкновенно приписывают.
Прошел месяц,
другой. Много я уже перевидал, и было уже кое-что страшнее Лидкиного горла. Я про него и забыл. Кругом был снег, прием увеличивался с каждым днем. И как-то,
в новом уже году, вошла ко мне
в приемную женщина и ввела за ручку закутанную, как тумбочка, девчонку. Женщина сияла глазами. Я
всмотрелся и узнал.
Полусознанная смутная надежда встретить если не Надежду Николаевну, то хоть кого-нибудь, кто дал бы мне какое-нибудь указание, все время не покидала меня, и я все время внимательно
всматривался в прохожих и не раз переходил на
другую сторону улицы, завидя женщину, сколько-нибудь напоминавшую мне знакомый образ.
Но
всмотритесь пристальнее
в характер этих обличений, — вы без особенного труда заметите
в них нежность неслыханную, доходящую до приторности, равняющуюся разве только нежности, обнаруженной во взаимных отношениях тех достойных
друзей, один из которых у Гоголя мечтает о том, как «высшее начальство, узнав об их дружбе, пожаловало их генералами».
Но,
всматриваясь ближе
в тот и
другой случай, мы находим между ними большую разницу.
Я уверен, что многочисленность людей, имеющих привычку
друг на
друга сердиться,
друг друга обвинять, зависит единственно от того, что слишком немногие занимаются наблюдениями подобного рода; а попробуйте только начать
всматриваться в людей с целью проверки, действительно ли отличается чем-нибудь важным от
других людей одного с ним положения тот или
другой человек, кажущийся на первый раз непохожим на
других, — попробуйте только заняться такими наблюдениями, и этот анализ так завлечет вас, так заинтересует ваш ум, будет постоянно доставлять такие успокоительные впечатления вашему духу, что вы не отстанете от него уже никогда и очень скоро придете к выводу: «Каждый человек — как все люди,
в каждом — точно то же, что и
в других».
Но сцена, сделанная нашим Ромео Асе, как мы заметили, — только симптом болезни, которая точно таким же пошлым образом портит все наши дела, и только нужно нам
всмотреться, отчего попал
в беду наш Ромео, мы увидим, чего нам всем, похожим на него, ожидать от себя и ожидать для себя и во всех
других делах.
Прежде чем я успела понять, чего хочет дедушка-наиб, он быстро подошел ко мне, обхватил одной рукой за плечи,
другой откинул назад мою голову и,
всматриваясь в мое лицо, произнес голосом, дрожащим от нескрываемого больше волнения...
Глафира вздрогнула, обвела комнату полудремотным взглядом и заметила, что по полу комнаты прокатились один за
другим два мягкие клубка серой пряжи. Бодростина догадалась, что это были две немецкие мыши, но она не могла понять, что за коричневый череп кивает ей вылезая из полу
в темном угле? Она
всматривается и видит, что это
в самом деле череп, и вот, когда движения его стали тише, вот видны ясно два белые глаза.
Вот почему я зарядил револьвер. Вечером мне передали письмо от Магнуса: он извиняется, объясняет все нервностью и уверяет, что искренно и горячо хочет моей дружбы и доверия. Соглашается, что его сотрудники действительно невоспитанные люди. Я долго
всматривался в эти неразборчивые, торопливые строки, на подчеркнутое слово «доверия» — и мне захотелось взять с собою не револьвер для беседы с этим
другом, а скорострельную пушку.
Мимо беседующих бесшумно прошли три старые богомолки с котомками и
в лапотках. Поглядев вопросительно на Почешихина и Оптимова, которые
всматривались почему-то
в дом отца протоиерея, они пошли тише и, отойдя немного, остановились и еще раз взглянули на
друзей и потом сами стали смотреть на дом отца протоиерея.
Фекла ведет его
в чащу и, пройдя с четверть версты, указывает ему на брата Данилку. Ее брат, маленький, восьмилетний мальчик с рыжей, как охра, головой и бледным, болезненным лицом, стоит, прислонившись к дереву, и, склонив голову набок, косится на небо. Одна рука его придерживает поношенную шапчонку,
другая спрятана
в дупле старой липы. Мальчик
всматривается в гремящее небо и, по-видимому, не замечает своей беды. Заслышав шаги и увидев сапожника, он болезненно улыбается и говорит...
Вдруг один из казаков спешился и стал пристально
всматриваться в дорогу, тоже сделали и
другие.
Он отбывал уже второй год наказания. Один из трех его товарищей по камере — старик, сидевший много лет, умер. С прибытием новой партии на его месте появился
другой — хилый, чахоточный, молодой парень. Он недолго и протянул, менее чем через полгода сошел
в могилу. Новый сожитель был молчалив и необщителен, и все искоса поглядывал на него. Ему тоже казалось,
всматриваясь в него, что он где-то видел это лицо, но где — припомнить, несмотря на деланные им усилия, не мог.
Теперь он так же забывал то, чтó ему говорили и то, чтó было перед ним; но теперь с чуть заметною, как будто насмешливою, улыбкой, он
всматривался в то самое, чтó было перед ним, вслушивался
в то, чтó ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что-то совсем
другое.