Неточные совпадения
Не понимая, что это и откуда, в середине работы он вдруг испытал приятное ощущение
холода по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул на небо во
время натачиванья косы. Набежала низкая, тяжелая туча, и шел крупный дождь. Одни мужики пошли к кафтанам и надели их; другие, точно так же как Левин, только радостно пожимали плечами под приятным освежением.
В это
время пришла Спивак с Аркадием, розовощеким от
холода, мальчик бросился на колени Кутузова.
Было немножко досадно, что приходится ставить Таисью в ряд таких мелких людей, но в то же
время ‹это› укрепляло его желание извлечь ее из среды, куда она случайно попала. Он шел, поеживаясь от
холода, и скандировал Некрасова...
Время шло медленно и все медленнее, Самгин чувствовал, что погружается в
холод какой-то пустоты, в состояние бездумья, но вот золотистая голова Дуняши исчезла, на месте ее величественно встала Алина, вся в белом, точно мраморная. Несколько секунд она стояла рядом с ним — шумно дыша, становясь как будто еще выше. Самгин видел, как ее картинное лицо побелело, некрасиво выкатились глаза, неестественно низким голосом она сказала...
Ольга не показывалась, пока он сидел с теткой, и
время тянулось медленно. Обломова опять стало кидать в жар и
холод. Теперь уж он догадывался о причине этой перемены Ольги. Перемена эта была для него почему-то тяжеле прежней.
А между тем
время уходит, приближается срок закладной — и перед бедной женщиной, которая уповала дожить свой век в своем домишке, вдруг разверзается страшная перспектива
холода и голода с увечной дочерью и маленькою внучкою.
Порыв ветра нагнал
холод, дождь, туман, фрегат сильно накренило — и берегов как не бывало: все закрылось белой мглой; во ста саженях не стало видно ничего, даже шкуны, которая все
время качалась, то с одного, то с другого бока у нас.
Много ужасных драм происходило в разные
времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений у разных народов. Погибали на море от бурь, от жажды, от голода и
холода, от болезней, от возмущений экипажа.
После
холода, сырости во
время перехода, после грязи и неурядицы, которую они нашли здесь, после трудов, положенных на то, чтобы привести всё в порядок, после принятия пищи и горячего чая все были в самом приятном, радостном настроении.
Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь; везде тишина; от пруда веял
холод; над ним печально стоял ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все
время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши в ней записку. «Эх, если бы я знал грамоте!» — подумал он, оборачивая ее перед собою на все стороны. В это мгновение послышался позади его шум.
Игра в штос туманит головы, как дурман, и каторжный, проигрывая пищу и одежду, не чувствует голода и
холода и, когда его секут, не чувствует боли, и, как это ни странно, даже во
время такой работы, как нагрузка, когда баржа с углем стучит бортом о пароход, плещут волны и люди зеленеют от морской болезни, в барже происходит игра в карты, и деловой разговор мешается с картежным: «Отваливай!
Заручившись заключенным с Ястребовым условием, Кишкин и Кожин, не теряя
времени, сейчас же отправились на Мутяшку. Дело было в январе. Стояли страшные
холода, от которых птица замерзала на лету, но это не удержало предпринимателей. Особенно торопил Кожин, точно за ним кто гнался по пятам.
— Нехороши наши места стали, неприглядны, — говорит мой спутник, старинный житель этой местности, знающий ее как свои пять пальцев, — покуда леса были целы — жить было можно, а теперь словно последние
времена пришли. Скоро ни гриба, ни ягоды, ни птицы — ничего не будет. Пошли сиверки,
холода, бездождица: земля трескается, а пару не дает. Шутка сказать: май в половине, а из полушубков не выходим!
Голос у него стал крепким, лицо побледнело, и в глазах загорелась обычная, сдержанная и ровная сила. Снова громко позвонили, прервав на полуслове речь Николая, — это пришла Людмила в легком не по
времени пальто, с покрасневшими от
холода щеками. Снимая рваные галоши, она сердитым голосом сказала...
Большинство не уходило дальше своего же леса и скиталось там, несмотря на зимний
холод, все
время, покуда длилась процедура отвоза.
На дворе стоял почти зимний
холод. Улицы покрыты были какой-то гололедицей, чем-то средним между замерзшим дождем и растаявшим снегом, когда в скромную в то
время квартиру нового редактора-издателя вошел Иван Андреевич Вашков, довольно хороший и известный в Москве литератор, но вечно бедствовавший, частью благодаря своему многочисленному семейству, состоявшему из семи или восьми душ, а частью (и даже большей) благодаря своей губительной и неудержимой страсти к вину.
Сенатор сел с ней рядом, и лошади понесли их по гладким улицам губернского города. Когда они проезжали невдалеке от губернаторского дома, то Клавская, все
время закрывавшая себе муфтой лицо от
холода, проговорила негромко...
Она верила в то
время, что переможет первую любовь свою, верила, что будет счастлива за Морозовым; а теперь… Елена вспомнила о поцелуйном обряде, и ее обдало
холодом. Боярин вошел, не примеченный ею, и остановился на пороге. Лицо его было сурово и грустно. Несколько
времени смотрел он молча на Елену. Она была еще так молода, так неопытна, так неискусна в обмане, что Морозов почувствовал невольную жалость.
Во всё это
время, при всех этих пересылках из места в место, с молодым человеком обращаются грубо, держат его в
холоде, голоде и нечистоте и вообще всячески делают его жизнь мучительною.
— Еще что я заметила, — продолжала она, откидывая назад его волосы: — (я много делала замечаний все это
время, на досуге), — когда человек очень, очень несчастлив, — с каким глупым вниманием он следит за всем, что около него происходит! Я, право, иногда заглядывалась на муху, а у самой на душе такой
холод и ужас! Но это все прошло, прошло, не правда ли? Все светло впереди, не правда ли?
Зимой мужики дохнут преимущественно от
холода, от дрянной одежды и дрянного помещения, по веснам — с голоду, потому что при начале полевых работ аппетит у них разгорается огромный, а удовлетворить его нечем; а затем остальное
время — от пьянства, драки и вообще всяких глупостей, происходящих у глупого человека от сытости.
Мы, русские, привыкли к внезапным переменам
времени и не дивимся скорым переходам от зимнего
холода к весеннему теплу; но тот, кто знает север по одной наслышке, едва ли поверит, что Юрий, захваченный накануне погодою и едва не замерзший с своим слугою, должен был скинуть верхнее платье и ехать в одном кафтане.
Итак, главнейшее правило состоит в том, чтобы соображаться с
временами года и состоянием погоды: на дворе тепло, ясно и тихо — рыба гуляет везде, даже по самым мелким местам (особенно вечером), следовательно там и надобно ее удить; наступает ненастье, особенно ветер — рыба бросается в траву, прячется под берегами и кустами: должно искать ее там; наступает сильный
холод — рыба становится на станы, то есть разделяется по породам, собирается стаями и ложится на дно в местах глубоких: надобно преследовать ее и там и удить очень глубоко.
Ловившие рыбу дрожали от
холода, несмотря на жаркое
время.
«С начатия-то тебя как словно маненько и пощипывает; а там ничего, нуждушки мало! С холоду-то, знамо, человек крепнет», — утверждал всегда старый рыбак. И что могла, в самом деле, значить стужа для человека, который в глубокую осень, в то
время как Ока начинала уже покрываться салом и стынуть, проводил несколько часов в воде по пояс!
Прошло две недели. Квартирный хозяин во
время сна отобрал у мужика сапоги в уплату за квартиру… Остальное платье променено на лохмотья, и деньги проедены… Работы не находилось: на рынке слишком много нанимающихся и слишком мало нанимателей. С квартиры прогнали… Наконец он пошел просить милостыню и два битых часа тщетно простоял, коченея от
холода. К воротам то и дело подъезжали экипажи, и мимо проходила публика. Но никто ничего не подал.
— Ты мерзкая и негодная девчонка! — воскликнула она (в выражениях своих с дочерью госпожа Жиглинская обыкновенно не стеснялась и называла ее иногда еще худшими именами). — У тебя на глазах мать может умирать с голоду, с
холоду, а ты в это
время будешь преспокойно философствовать.
«Когда я, сытый, что по моему лицу видно, и одетый в шелк, говорю в церкви проповедь и объясняю, что нужно терпеливо сносить
холод и голод, то я в это
время читаю на лицах слушателей: „Хорошо тебе, монах, рассуждать, когда ты в шелку да сыт.
Возрастающее отчуждение мне было больно. Я жалел о том
времени, когда я мог жить с товарищами общей жизнью. Но истина, — говорил к себе, — есть истина, то есть нечто объективное, отчего можно отвернуться лишь на
время. Все равно она напомнит о себе этим душевным
холодом, и скрежетом. От нее не уйдешь, и отворачиваться от нее нечестно.
— А как я ревновал тебя все это
время! Мне кажется, я бы умер, если б услышал о твоей свадьбе! Я подсылал к тебе, караулил, шпионил… вот она все ходила (и он кивнул на мать). — Ведь ты не любила Мозглякова, не правда ли, Зиночка? О ангел мой? Вспомнишь ли ты обо мне, когда я умру? Знаю, что вспомнишь; но пройдут годы, сердце остынет, настанет
холод, зима на душе, и забудешь ты меня, Зиночка!..
Потом Муха заметила, что все другие мухи исчезли окончательно. Бедняжки не перенесли первого
холода и заснули кому где случилось. Муха в другое
время пожалела бы их, а теперь подумала...
То и дело мокрые крестьяне, дрожа от
холода, но в то же
время перекидываясь шутками и громкими восклицаниями, вытаскивали на берег свою добычу, а бабы, старики, старухи, мальчишки и девчонки таскали ее домой в лукошках и решетах, а иногда и просто в подолах своих рубашек.
Наступила осень, одно удовольствие исчезало вслед за другим; дни стали коротки и сумрачны; дожди,
холод загнали всех в комнаты; больше стал я проводить
время с матерью, больше стал учиться, то есть писать и читать вслух.
К тому
времени с Дальнего Востока потянуло первым
холодом настоящих поражений, и стало неприятно думать о войне, в которой нет ни ясного смысла, ни радости побед, и с легкостью бессознательного предательства городок вернулся к прежнему миру и сладкой тишине.
В это
время Дюрок прокричал: «Поворот!» Мы выскочили и перенесли паруса к левому борту. Так как мы теперь были под берегом, ветер дул слабее, но все же мы пошли с сильным боковым креном, иногда с всплесками волны на борту. Здесь пришло мое
время держать руль, и Дюрок накинул на мои плечи свой плащ, хотя я совершенно не чувствовал
холода. «Так держать», — сказал Дюрок, указывая румб, и я молодцевато ответил: «Есть так держать!»
Казалось мне, когда я очнулся, что момент потери сознания был краток, и шкипер немедленно стащит с меня куртку, чтоб
холод заставил быстрее вскочить. Однако не исчезло ничто за
время сна. Дневной свет заглядывал в щели гардин. Я лежал на софе. Попа не было. Дюрок ходил по ковру, нагнув голову, и курил.
Настя слышала только по
временам сильное биение своего сердца и от
холода беспрестанно засыпала.
В числе воспоминаний Пети остался также день похорон матери. В последнее
время он мало с ней виделся и потому отвык несколько: он жалел ее, однако ж, и плакал, — хотя, надо сказать, больше плакал от
холода. Было суровое январское утро; с низменного пасмурного неба сыпался мелкий сухой снег; подгоняемый порывами ветра, он колол лицо, как иголками, и волнами убегал по мерзлой дороге.
В горе своем не замечал он студеного дождя, лившего ему на голову с того самого
времени, как покинул он город, ни усталости, ни
холоду, ни голоду…
Хоть в это
время наступила уже осень, и морозцы стояли порядочные, но он не чувствовал даже
холода.
Чёрный он, говорил властно, а когда выпивал, то глаза его становились ещё более двойственны, западая под лоб. Бледное лицо подёргивалось улыбкой; пальцы, тонкие и длинные, всё
время быстро щиплют чёрную досиня бороду, сгибаются, разгибаются, и веет от него
холодом. Боязно.
Однажды утром, — это было уже в начале сентября, — Фекла принесла снизу два ведра воды, розовая от
холода, здоровая, красивая; в это
время Марья и Ольга сидели за столом и пили чай.
Неровные кочки торфяного поля выступали яснее, подернувшись с одной стороны белесоватым отсветом; березки тихо шептались, вздрагивая от предутреннего
холода; где-то далеко кричал петух, и раздававшиеся по
временам звуки ресторанного оркестра доносились как-то вяло, точно мелодия засыпала на лету.
Правда, что без этой помощи человеку, закинутому в суровые условия незнакомой страны, пришлось бы или в самом скором
времени умереть от голода и
холода, или приняться за разбой; правда также, что всего охотнее эта помощь оказывается в виде пособия «на дорогу», посредством которого якутская община старается как можно скорее выпроводить поселенца куда-нибудь на прииск, откуда уже большая часть этих неудобных граждан не возвращается; тем не менее человеку, серьезно принимающемуся за работу, якуты по большей части также помогают стать на ноги.
Теперь юрты соседней слободы виднелись ясно, так как туман не мешал. Слобода спала. Белые полосы дыма тихо и сонно клубились в воздухе; по
временам только из какой-нибудь трубы вдруг вырывались снопы искр, неистово прыгая на морозе. Якуты топят всю ночь без перерыва: в короткую незакрытую трубу тепло вытягивает быстро, и потому первый, кто проснется от наступившего в юрте
холода, подкладывает свежих поленьев.
Были, разумеется, и неудобства в этом поэтическом провождении
времени в степи. Не всегда она была цветами разубрана, не всегда горячо пекло ее солнышко; случалось Кольцову бывать в ней и во
время холодной осени, подвергаться влиянию холодного, порывистого ветра, ночевать на влажной земле, на
холоду, бродить по грязи и слякоти. Но, не приученный к неге и имевший очень крепкое сложение, Кольцов не чувствовал от этого особенно вредных последствий.
В Москве Кольцов опять отдохнул душою среди своих старых друзей и с ужасом думал о возвращении в Воронеж. «Если бы вы знали, — писал он в Петербург к Белинскому, — как не хочется мне ехать домой: так
холодом и обдает при мысли ехать туда, а надо ехать — необходимость, железный закон». Поэтому он и по окончании дел еще несколько
времени жил в Москве и радостно встретил с друзьями новый, 1841, год. Через год он грустно вспоминает об этом в стихотворении на новый, 1842, год...
От всей фигуры веяло каким-то замогильным безучастием; на было в ней даже ни одной черты страдания: в
холод и жар, в дождь и непогоду он сидел одинаково сгорбившись и по
временам только постукивал пальцем одной руки по другой.
Что унижений, что
холоду и оскорблений должен был вынести Анатоль в этом путешествии. Для каждого польского выходца в то
время путешествие было рядом торжеств, симпатических приемов; на каждого русского народы смотрели с затаенной злобой, как на сообщника Николая. Раза два граф Ксаверий должен был, избегая неприятностей со стороны раздраженной толпы, выдавать Анатоля за поляка. Действительная нелюбовь к русским идет с этого
времени, мы ею обязаны Николаю.
Стали меня окликать: Федор, а Федор! А у меня духу нет ответить. Молчу. Полез старик на сеновал, ощупал меня. «Вставай, Федорушка! — говорит, да таково ласково. — Ты, спрашивает, спал ли?» — «Спал, говорю…» — «Ну, говорит, дитятко, вставай, запрягай коней; с проезжающим поедешь. Помнишь ли, в чем клялся?» — «Помню», — говорю. А у самого зубы-то щелкают, дрожь по телу идет,
холод. «Может, — говорит старик, — подошло твое
время. Слушайся, что я прикажу. А пока — запрягай-ка проворней: проезжающие торопятся».