Волчье логово перед ним как на блюдечке. Где-то вдали, на колокольне, бьет шесть часов, и каждый удар колокола словно молотом бьет в сердце измученного зверюги. С последним ударом
волк поднялся с логова, потянулся и хвостом от удовольствия замахал. Вот он подошел к аманату, сгреб его в лапы и запустил когти в живот, чтобы разодрать его на две половины: одну для себя, другую для волчихи. И волчата тут; обсели кругом отца-матери, щелкают зубами, учатся.
Неточные совпадения
Собака взглянула на него здоровым глазом, показала ещё раз медный и, повернувшись спиной к нему, растянулась, зевнув с воем. На площадь из улицы, точно
волки из леса на поляну, гуськом вышли три мужика; лохматые, жалкие, они остановились на припёке, бессильно качая руками, тихо поговорили о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом пошли к ограде, а из-под растрёпанных лаптей
поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
И бегут, заслышав о набеге,
Половцы сквозь степи и яруги,
И скрипят их старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы,
поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам
волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О Русская земля!
Ты уже за холмом.
Разом
поднялся гвалт. Кричал что-то по-своему Цыган, рычал Медведь, выл
Волк, кричал серенький Козлик, жужжал Волчок — одним словом, все обиделись окончательно.
Я наконец справился с тяжелой овчиной, выпростал руки,
поднялся. Ни сзади, ни с боков не было черных зверей. Мело очень редко и прилично, и в редкой пелене мерцал очаровательнейший глаз, который я бы узнал из тысячи, который узнаю и теперь, — мерцал фонарь моей больницы. Темное громоздилось сзади него. «Куда красивее дворца…» — помыслил я и вдруг в экстазе еще два раза выпустил пули из браунинга назад, туда, где пропали
волки.
Вижу,
поднимается, как
волк угрюмый. Взглянула исподлобья на свечу и глаза рукой заслоняет.
А они-то важничают, а они-то величаются! И опять
волк для красоты папиросу в зубы взял, но так как настоящей папиросы с огнем боялся, то взял шоколадную. Только вдруг откуда ни возьмись
поднялась сильнейшая буря, прямо ураган, и такой подул ветер, что закружились по земле пыль, сухие листья и бумага. И как подул ветер под большой зонтик, так полетел зонтик вверх и
волка за собой потащил через крышу, прямо к облакам.
— Петряйко, а Петряйко!
Поднимайся проворней, пострел!..Чего заспался?.. Уж
волк умылся, а кочеток у нас в деревне давно пропел. Пора за дело приниматься, стряпай живо обедать!.. — кричал он в самое ухо артельному «подсыпке», подростку лет шестнадцати, своему племяннику.
Только у канавы, на углу станицы, мы услыхали подлаиванье, визг и видели сквозь месячный туман, что
поднялась пыль и что собаки возились с
волком.
Мне, признаться, было немножко перед ним стыдно, что я так испугался, но шел я, всё еще очень побаиваясь
волка, пока не
поднялся на косогор оврага, до первой риги; тут испуг соскочил совсем, и вдруг откуда ни возьмись бросилась ко мне наша дворовая собака Волчок.
На палубе появился крепкий и здоровый англичанин, с красным лицом, опушенным рыжими баками, с бритыми губами, в непромокаемом плаще, в высоких сапогах и с зюйд-весткой на голове. Не спеша
поднялся он на мостик и, слегка поклонившись, стал у компаса в позе настоящего «морского
волка».
Волк, стараясь высвободить свой затылок,
поднялся на задние лапы.
— И вправду, что же ждать от разбойника? — ворчал Гримм про себя в минуту раздумья. — Что награбит, тем и богат, а ведь часто
волк платится и своей шкурой. Разве — женитьба? Да где ему! Роберт Бернгард посмышленее, да и по молодцеватей его, да и у него что-то не вдруг ладится… А за моего она ни за что не пойдет, даром что кротка, как овечка, а силком тащить ее из замка прямо в когти к коршуну — у меня, кажись, и руки не
поднимутся на такое дело… Дьявол попутал меня взяться за него…
— И вправду, что же ждать от разбойника? — ворчал Гримм про себя в минуту раздумья. — Что награбит, тем и богат, а ведь часто
волк платится и своей шкурой. Разве — женитьба? Да где ему! Роберт Бернгард посмышленнее, да и помолодцеватей его, да и у него что-то не вдруг ладится… А за моего она ни за что не пойдет, даром что кротка, как овечка, а силком тащить ее из замка прямо в когти к коршуну — у меня, кажись, и руки не
поднимутся на такое дело… Дьявол попутал меня взяться за него…
Красный Любим выскочил из-за Милки, стремительно бросился на
волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту же секунду испуганно перескочил на другую сторону.
Волк присел, щелкнул зубами и опять
поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.