Неточные совпадения
Милорадович был воин-поэт и потому
понимал вообще поэзию. Грандиозные вещи делаются грандиозными средствами.
Мало-помалу слезы ее становились реже, улыбка светилась по временам из-за них; отчаянье ее превращалось в томную грусть; скоро ей сделалось страшно за прошедшее, она боролась с собой и отстаивала его против настоящего из сердечного point d'honneur'a, [собственного понятия о чести (фр.).] как
воин отстаивает знамя,
понимая, что сражение потеряно.
—
Понимаю, ваше превосходительство! — твердо отвечал
воин.
Прохор. Вот он, Пятеркин, храбрый
воин — в обозе служил! Лешка, «птичку божию» делаем! Для заграницы, для Европы
понял? Чтобы — безупречно! (Прохор берет из рук Пятеркина гитару, пробует строй.)
Елизавета. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты видела этого полковника Ермакова! Вот мужчина! Он и в штатском —
воин! Глазищи! Ручищи! Знаешь, эдакий… настоящий, для зверского романа! Убить может! Когда я его вижу — у меня ноги дрожат… Нет, ты — вялая, холодная, ты не можешь
понять… Василий Ефимович, конечно, должен ревновать, он — муж! Должен!
— Именно вот так мы и думаем, так и веруем: все люди должны быть товарищами, и надо им взять все земные дела в свои руки. Того ради и прежде всего должны мы самих себя поставить в тесный строй и порядок, — ты, дядя Михайло,
воин, тебе это надо
понять прежде других. Дело делают не шумом, а умом, волка словом не убьёшь, из гнилого леса — ненадолго изба.
Ученики быстро вскочили на ноги, растерянно хватая свои плащи и дрожа от холода внезапного пробуждения. Сквозь чащу деревьев, озаряя их бегучим огнем факелов, с топотом и шумом, в лязге оружия и хрусте ломающихся веток приближалась толпа
воинов и служителей храма. А с другой стороны прибегали трясущиеся от холода ученики с испуганными, заспанными лицами и, еще не
понимая, в чем дело, торопливо спрашивали...
Но от этого стала она еще красивее, моя Сашенька, и теперь лишь я
понял, что это так и надо для ее служения: когда умирает
воин, то в образе склонившейся над ним прекрасной сестры он прощается со всею красотою и любовью, уносит этот образ, как бессмертную мечту.
—
Понял ли ты теперь, — продолжает старец, — что Лаилиэ — это ты, и те
воины, которых ты предал смерти — ты же.
— Да, да, на войну, — сказал он, — нет! Какой я
воин! — А впрочем всё так странно, так странно! Да я и сам не
понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.