Неточные совпадения
Два инвалида стали башкирца раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался
на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж один из инвалидов
взял его руки и, положив их себе около
шеи, поднял старика
на свои плечи, а Юлай
взял плеть и замахнулся, тогда башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок.
Как ни прекрасна была эта ночь, как ни величественны были явления светящихся насекомых и падающего метеора, но долго оставаться
на улице было нельзя. Мошкара облепила мне
шею, руки, лицо и набилась в волосы. Я вернулся в фанзу и лег
на кан. Усталость
взяла свое, и я заснул.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену
на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не
возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по
шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не
возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро
свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Опять, как же и не
взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало,
свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги бог знает куда; а
возьмешь — так
на другую же ночь и тащится в гости какой-нибудь приятель из болота, с рогами
на голове, и давай душить за
шею, когда
на шее монисто, кусать за палец, когда
на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена в нее лента.
Возвращался я с дружеской пирушки домой и вижу возню у памятника. Городовой и ночной сторож бьют плохо одетого человека, но никак с ним сладить не могут, а тот не может вырваться. Я соскочил с извозчика, подлетел, городового по
шее, сторожа тоже. Избиваемый вырвался и убежал. Сторож вскочил — и
на меня, я его ткнул головой в сугроб. Городовой, вставая, схватился за свисток — я сорвал его у него с
шеи, сунул в
свой карман, а его,
взяв за грудь шинели, тряхнул...
Очевидно, Аксинья крепко держала в
своих руках женолюбивое сердце Бучинского и вполне рассчитывала
на свои силы; высокая грудь, румянец во всю щеку, белая, как молоко,
шея и неистощимый запас злого веселья заставляли Бучинского сладко жмурить глаза, и он приговаривал в веселую минуту: «От-то пышная бабенка,
возьми ее черт!» Кум не жмурил глаза и не считал нужным обнаруживать
своих ощущений, но, кажется,
на его долю выпала львиная часть в сердце коварной красавицы.
— Наконец, преследуемый зверь утомится совершенно, выбьется из сил и ляжет окончательно, или, вернее сказать, упадет, так что приближение охотника и близкое хлопанье арапником его не поднимают; тогда охотник, наскакав
на свою добычу, проворно бросается с седла и дубинкой убивает зверя; если же нужно
взять его живьем, то хватает за уши или за загривок, поближе к голове, и, с помощию другого охотника, который немедленно подскакивает, надевает
на волка или лису намордник, род уздечки из крепких бечевок; зверь взнуздывается, как лошадь, веревочкой, свитой пополам с конскими волосами; эта веревочка углубляется в самый зев, так что он не может перекусить ее, да и вообще кусаться не может; уздечка крепко завязывается
на шее, близ затылка, и соскочить никак не может; уздечка, разумеется, привязана к веревке,
на которой вести зверя или тащить куда угодно.
Ананий Яковлев. Не о боязни речь! А говоришь тоже, все еще думаючи, что сама в толк не
возьмет ли, да по доброй воле
своей на хороший путь не вступит ли… А что сделать, я, конечно, что сделаю, как только желаю и думаю. Муж глава
своей жены!.. Это не любовница какая-нибудь: коли хороша, так и ладно, а нет, так и по
шее прогнал… Это дело в церкви петое: коли что нехорошее видишь, так грозой али лаской, как там знаешь, а исправить надо.
—
На выдумки ловок, беда! Нож из жести оконной у него, об камень выточен. А шапку видели…
на окне у него лежит? Тоже сам
сшил. Окно-то у него разбито, чорт ему кошку шальную и занеси. Он ее сцапал, содрал шкуру зубами, — вот и шапка! Иголка тоже у него имеется, нитки из тюфяка дергает… Ну, зато набожен: молитвы получше иного попа знает. Бога у него
свои, а молитвы наши… Молится, да!.. И послушен тоже… Тимошка, спой песенку! Тимошка прервал молитву,
взял в руки палку и повернулся к Михеичу.
У одного индейца был слон. Хозяин дурно кормил его и заставлял много работать. Один раз слон рассердился и наступил ногою
на своего хозяина. Индеец умер. Тогда жена индейца заплакала, принесла
своих детей к слону и бросила их слону под ноги. Она сказала: «Слон! ты убил отца, убей и их». Слон посмотрел
на детей,
взял хоботом старшего, потихоньку поднял и посадил его себе
на шею. И слон стал слушаться этого мальчика и работать для него.
Анна Петровна. Будто бы? (Хохочет.) А ты не шутишь?.. Глупишь, брат! Теперь уж я тебя не оставлю! (Бросается ему
на шею.) Слышишь? B последний раз говорю: не выпущу! Во что бы то ни стало, что бы там ни было! Хоть меня погуби, хоть сам пропади, а
возьму! Жить! Тра-та-та-та… ра-ра-ра… Чего рвешься, чудак? Мой! Мели теперь
свою философию!
Учился плохо, в полку был без году неделю,
своей видной наружностью не умел воспользоваться,
взять богатую и родовитую невесту, женился
на дряни, по выборам служил два трехлетия, и даже Станислава ему
на шею не повесили, а другие из уездных-то предводителей в губернаторы попадают, по нынешнему времени.
Варя сбегала за извозчиком. Дениза Яковлевна надела
на голову тюлевую косынку,
на шею нитку янтарей и
взяла все
свои книжки: по забору провизии, приходо-расходную и еще две каких-то. Она записывала каждый день; но чистого барыша за все три месяца приходилось не больше ста рублей. Она успела рассказать это Пирожкову, пригласив его к себе в комнату еще раз.
— Кланяйся же ему, — говорила старуха, укутывая дочь. — Скажи, чтоб не очень-то по
своим судам… И отдохнуть надо. Пускай, когда
на улицу выходит,
шею кутает: погода — спаси бог! Да
возьми ему туда цыпленка; домашнее, хоть и холодное, а всё же лучше, чем в трактире.
Юрка очень обрадовался. Робко
взял ее за локти, хотел поцеловать в открытую
шею. Лелька инстинктивно отшатнулась, очень резко. Постаралась загладить
свою грубость, положила ему руки
на плечи и поцеловала в губы.
— Черт
возьми, что тут выспрашивать? Скорей уничтожить это русское отродье! Неужели и этих откармливать
на свою шею? — громко проговорил Доннершварц.
— Черт
возьми, что тут выспрашивать? Скорей уничтожить это русское отребье! Неужели и этих откармливать
на свою шею, — громко проговорил Доннершварц.