Неточные совпадения
Не
ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как вышли на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И к вечеру покинули
Бурливое село…
На этот раз
ветер дунул с другой стороны, и все слова были услышаны козаками. Но за такой совет достался ему
тут же удар обухом по голове, который переворотил все в глазах его.
Сильно истомился козак, распух весь, лицо пожгло и опалило ему
ветром; упал он
тут же и заснул крепким сном.
И тут-то более всего пробовали себя наши молодые козаки, чуждавшиеся грабительства, корысти и бессильного неприятеля, горевшие желанием показать себя перед старыми, померяться один на один с бойким и хвастливым ляхом, красовавшимся на горделивом коне, с летавшими по
ветру откидными рукавами епанчи.
— Что уж
тут, — отозвалась Анфимьевна, уходя; шла она, точно против сильного
ветра.
Он почти неделю не посещал Дронова и не знал, что Юрин помер, он встретил процессию на улице. Зимою похороны особенно грустны, а
тут еще вспомнились похороны Варвары: день такой же враждебно холодный, шипел
ветер, сеялся мелкий, колючий снег, точно так же навстречу катафалку и обгоняя его, но как бы не замечая, поспешно шагали равнодушные люди, явилась та же унылая мысль...
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас в ресторан,
тут, на площади у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож был на человека, каким Самгин видел его в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно
ветер.
— Вы ничего не говорите, так что ж
тут стоять-то даром? — захрипел Захар, за неимением другого голоса, который, по словам его, он потерял на охоте с собаками, когда ездил с старым барином и когда ему дунуло будто сильным
ветром в горло.
Он примолк. Мы уже дошли до выходной двери, а я все шел за ним. Он отворил дверь; быстро ворвавшийся
ветер потушил мою свечу.
Тут я вдруг схватил его за руку; была совершенная темнота. Он вздрогнул, но молчал. Я припал к руке его и вдруг жадно стал ее целовать, несколько раз, много раз.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов в проливе! Вон там идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку.
Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный
ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в песок.
Saddle Islands значит Седельные острова: видно уж по этому, что
тут хозяйничали англичане. Во время китайской войны английские военные суда тоже стояли здесь. Я вижу берег теперь из окна моей каюты: это целая группа островков и камней, вроде знаков препинания; они и на карте показаны в виде точек. Они бесплодны, как большая часть островов около Китая;
ветры обнажают берега. Впрочем, пишут, что здесь много устриц и — чего бы вы думали? — нарциссов!
Вот
тут и началась опасность.
Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки на боканцах и марсы (балконы на мачтах). Все бывшие в каютах выскочили в тревоге, а
тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега в какой-нибудь версте; местами, на отмелях, вода была по пояс человеку.
У всякого в голове, конечно, шевелились эти мысли, но никто не говорил об этом и некогда было: надо было действовать — и действовали. Какую энергию, сметливость и присутствие духа обнаружили
тут многие! Савичу точно праздник: выпачканный, оборванный, с сияющими глазами, он летал всюду, где
ветер оставлял по себе какой-нибудь разрушительный след.
Но и
тут надо было наконец закрыть окна:
ветер бросал верхушки волн на мебель, на пол, на стены.
Сегодня встаем утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд, то есть
ветер дует прямо с кормы; ходу пять узлов и
ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие места! ни кустика нет. Говорят, есть деревня
тут: да где же? не видать ничего, кроме скал.
«И зачем они все собралась
тут?» думал Нехлюдов, невольно вдыхая вместе с пылью, которую нес на него холодный
ветер, везде распространенный запах прогорклого масла свежей краски.
Но и
тут дышать нечем было, и Нехлюдов вздохнул всею грудью только тогда, когда вагоны выкатились из-за домов, и подул сквозной
ветер.
А
тут ветер вдруг загудел, понесло песком…
Тут только я заметил, что гребень хребта, видимый дотоле отчетливо и ясно, теперь имел контуры неопределенные, расплывчатые: горы точно дымились. По их словам,
ветер от хребта Кямо до моря доходит через два часа.
Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою.
Ветер не мог
тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
«…Представь себе дурную погоду, страшную стужу,
ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется, сейчас вынесли покойника, а
тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают все близкое; да хорошо бы еще, если б только можно было глядеть на этих детей, а когда заставляют быть в их среде», — пишет она в одном письме из деревни, куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и все три рассказывают, как их покойники были в параличе, как они за ними ходили — а и без того холодно».
Дети играют на улице, у берега, и их голоса раздаются пронзительно-чисто по реке и по вечерней заре; к воздуху примешивается паленый запах овинов, роса начинает исподволь стлать дымом по полю, над лесом
ветер как-то ходит вслух, словно лист закипает, а
тут зарница, дрожа, осветит замирающей, трепетной лазурью окрестности, и Вера Артамоновна, больше ворча, нежели сердясь, говорит, найдя меня под липой...
Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные, не евши, взошли мы в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть; не прошло часу, наши люди с улицы кричат: «Выходите, выходите, огонь, огонь!» —
тут я взяла кусок равендюка с бильярда и завернула вас от ночного
ветра; добрались мы так до Тверской площади,
тут французы тушили, потому что их набольшой жил в губернаторском доме; сели мы так просто на улице, караульные везде ходят, другие, верховые, ездят.
И всякое горе — как пыль по
ветру; до того люди запевались, что, бывало, и каша вон из котла бежит;
тут кашевара по лбу половником надо бить: играй как хошь, а дело помни!
— Не они, а мы
тут каторжные, — сказал с раздражением командир. — Теперь здесь тихо, но посмотрели бы вы осенью:
ветер, пурга, холод, волны валяют через борт, — хоть пропадай!
Вся хитрость состоит в том, чтоб уловить гаршнепа в ту минуту, когда он, сделав уступку
ветру и будучи отнесен им в сторону, начнет опять лететь прямо;
тут выходят такие мгновения от противоборства
ветра и усилий птицы, что она стоит в воздухе неподвижно; опытные стрелки знают это и редко дают промахи по гаршнепам.
Тут она не тревожила его никакими определенными и неразрешимыми вопросами;
тут этот
ветер вливался ему прямо в душу, а трава, казалось, шептала ему тихие слова сожаления, и, когда душа юноши, настроившись в лад с окружающею тихою гармонией, размягчалась от теплой ласки природы, он чувствовал, как что-то подымается в груди, прибывая и разливаясь по всему его существу.
Тут были голоса природы, шум
ветра, шепот леса, плеск реки и смутный говор, смолкающий в безвестной дали.
— Для меня нет сомнения, что ты
тут ни при чем, — высказался наконец он яснее, — но не посещай нас некоторое время, прошу тебя дружески, впредь до перемены
ветра.
Мы уже сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова и громко роптал по этому поводу. В самом деле, почему богатство «прикачнулось» дураку, который пустит его по
ветру, а не ему, Петру Васильичу?.. Сколько одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота, а прибыль вся Ястребову.
Тут было о чем подумать… И Петр Васильич все думал и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то пьяного Мыльникова на улице, он остановил его и слащаво заговорил...
— Я тебе покажу баушку! Фенька сбежала, да и ты сбежишь, а я с кем
тут останусь? Ну диви бы молоденькая девчонка была, у которой
ветер на уме, а то… тьфу!.. Срам и говорить-то… По сеням женихов ловишь, срамница!
— Эк его взяло! — ворчал высокий сгорбленный путник, корчившийся в дырявом дипломате. — Это от Рябиновых гор нашибает ветром-то… И только мокроть!.. Прежде, бывало, едешь в фаэтоне, так
тут хоть лопни дуй…
— Еще бы! — подхватила и Мари. — Он просто, как умный человек, понял, что пришло время либеральничать, и либеральничает; не он
тут один, а целая фаланга их: точно флюгера повертываются и становятся под
ветер — гадко даже смотреть!
— Мало ли денег! Да ведь и я не с
ветру говорю, а настоящее дело докладываю. Коли много денег кажется, поторговаться можно. Уступит и за семьсот. А и не уступит, все-таки упускать не след. Деньги-то, которые ты
тут отдашь, словно в ламбарте будут. Еще лучше, потому что в Москву за процентами ездить не нужно, сами придут.
Или вот опять
ветер гудёт; стоишь в лесу, наверху гул и треск, дождик льет, буря вершины ломит, а внизу тихо, ни один сучок не шелохнется, ни одна капля дождя на тебя не падет… ну, и почудишься
тут божьему строению!
Там бревно из пазов вышло,
тут — иструпело совсем; солома на крыше гниет,
ветром ее истрепало, на корм скотине клочья весной повытаскали.
Тут и роскошь обстановки, и непрерывная изворотливость мысли, и интерес неожиданных поворотов служебного
ветра, то радующих, то пугающих, и роскошные женщины.
Между тем атаман c десятью удальцами пошли на звук чебузги и вскоре пропали в траве. Иной подумал бы, что они
тут же и притаились; но зоркое око могло бы заметить колебание травы, независимое от
ветра и не по его направлению.
Он в досаде возвращался домой. День стоял ветреный. Ворота от
ветра хлопали, зевали и смеялись. Передонов смотрел на них тоскливо. Как
тут ехать? Но уже все делалось само собой.
Дети, как и взрослые, производили впечатление людей, которые поселились в этом месте временно, — они ничего не любят
тут, им ничего не жалко. Город был застроен тесно, но было много пустырей; почти везде на дворах густо росли сорные травы,
ветер заносил в огороды их семена, гряды овощей приходилось полоть по два, по три раза; все плодовые деревья в садах были покрыты лишаями, росли коряво, медленно и давали плохой урожай.
Межколёсица щедро оплескана помоями, усеяна сорьём,
тут валяются все остатки окуровской жизни, только клочья бумаги — редки, и когда
ветер гонит по улице белый измятый листок, воробьи, галки и куры пугаются, — непривычен им этот куда-то бегущий, странный предмет. Идёт унылый пёс, из подворотни вылез другой, они не торопясь обнюхиваются, и один уходит дальше, а другой сел у ворот и, вздёрнув голову к небу, тихонько завыл.
То там, то
тут они на миг являлись и гасли, точно несколько людей, рассыпавшихся по степи далеко друг от друга, искали в ней что-то, зажигая спички, которые
ветер тотчас же гасил.
— Клади весла — берег близко! — крикнул во всю мочь Захар, принимаясь сильнее грести рулевой лопатой и силясь повернуть нос челнока против
ветра и гребня волн. — Багор, живо багор!.. Вечор гнали плоты… за погодой, должно быть, остановились… Они
тут где-нибудь!.. Наткнемся как раз… щупай багром!..
По улице шли они молча, придерживая шляпы, и он, идя сзади, старался заслонить ее от
ветра. В переулке было тише, и
тут оба пошли рядом.
— Это тянулось долго — часов семь, потом
ветер сразу переменился, густо хлынул к берегу, и нас понесло к земле.
Тут я обрадовался, закричал...
Ветер, залетая через слуховое окно на чердак, торкался в дверь комнаты, и каждый раз, когда дверь сотрясалась, Илья вздрагивал, ожидая, что вот сейчас войдёт кто-то и застанет его
тут…
На утреннем ветерке мельницы там и
тут, по всему горизонту, махали крыльями: большие, шатровые мельницы и маленькие избушки на курьих ножках с торчащим вбок воротом, которым мельник, весь в муке, подлаживал крылья под
ветер.
В селе, за четыре версты,
У церкви, где
ветер шатает
Подбитые бурей кресты,
Местечко старик выбирает;
Устал он, работа трудна,
Тут тоже сноровка нужна —
Чтоб крест было видно с дороги,
Чтоб солнце играло кругом.
В снегу до колен его ноги,
В руках его заступ и лом...
И одры разлетелись, сделали с горы круг; за ними закурило и замело облако пыли, и в этом облаке, стоя на ногах посреди тарантаса, явился Рогожин в своей куртке, с развевающимся по
ветру широким монашеским плащом. Все это как воздушный корабль врезалось — и
тут и гик, и свист, и крик «бей», и хлопанье кнута, и, одним словом, истребление народов!
— Ах, как я иззяб! — сказал наш старинный знакомец Зарецкой, входя в избу. — Какой
ветер!.. —
Тут он увидел проезжего и, поклонясь ему, продолжал: — Вы также, видно, завернули погреться? — Да! — отвечал проезжий. — Но я советую вам не скидать шинели: в этой избенке изо всех углов дует. Я вижу, что и мне надобно опять закутаться, — примолвил он, надевая снова свой толстый сюртук и подпоясываясь кушаком.