Неточные совпадения
Ой
жажда православная,
Куда ты
велика!
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас
великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого
жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
Великая мировая империя, в основе которой лежит сила, а не слабость господствующего национального ядра, не может вести националистической политики, озлобляющей те народности, которые она объемлет, внушающей всем нелюбовь к себе и
жажду освобождения.
Жажда абсолютной свободы во Христе (
Великий Инквизитор) мирится с рабьей покорностью.
Это — Танталова мука
великих держав, неутолимая их
жажда.
Оно преклонится пред вашим подвигом, оно
жаждет великого акта любви, оно загорится и воскреснет навеки.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней
великой войны Севера с Югом, предвестница еще более
великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о
великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой
жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
Великие русские писатели XIX в. будут творить не от радостного творческого избытка, а от
жажды спасения народа, человечества и всего мира, от печалования и страдания о неправде и рабстве человека.
Жажда «дерзнуть» так
велика, что заставляет с новым вниманием перечитать инкриминированный литературный вклад, и именно с целью хоть с грехом пополам напечатать его.
Тут было тихо и торжественно. Деревья, окутанные в свои белые ризы, дремали в неподвижном величии. Иногда с верхней ветки срывался кусочек снега, и слышно было, как он шуршал, падая и цепляясь за другие ветви. Глубокая тишина и
великое спокойствие, сторожившие сад, вдруг пробудили в истерзанной душе Мерцалова нестерпимую
жажду такого же спокойствия, такой же тишины.
Наша
жажда видных и громких общественных положений показывает
великое несовершеннолетие наше, отчасти неуважение к самому себе, которые приводят человека в зависимость от внешней обстановки.
Жаждет любовь утоления, ищут слезы ответных слез. И когда тоскует душа
великого народа, — мятется тогда вся жизнь, трепещет всякий дух живой, и чистые сердцем идут на заклание.
Беспокойным и пытливым умом
жаждал он той высшей мудрости, которую Господь имел на своем пути прежде всех созданий своих искони, от начала, прежде бытия земли, той мудрости, которая была при нем
великой художницей, когда он проводил круговую черту по лицу бездны.
Но душевное волненье оттого не умирилось: все чувства и весь состав были потрясены до дна, и он узнал ту ужасную муку, которая, как поразительное исключение, является иногда в природе, когда талант слабый силится выказаться в превышающем его размере и не может выказаться; ту муку, которая в юноше рождает
великое, но в перешедшем за грань мечтаний обращается в бесплодную
жажду; ту страшную муку, которая делает человека способным на ужасные злодеяния.
Но они подходят к людям не затем, что
жаждут вкусить мёда, а чтобы излить в чужую душу гнилой яд тления своего. Самолюбы они и
великие бесстыдники в ничтожестве своём; подобны они тем нищим уродам, кои во время крестных ходов по краям дорог сидят, обнажая пред людьми раны и язвы и уродства свои, чтобы, возбудив жалость, медную копейку получить.
К чему служила эта
жажда к
великому? всё прошло! я это вижу.
И утро настало, и загорелась
великая в теле Мафальды
жажда поцелуев. Едва только ушел на свою торговлю ее муж, Мафальда сбросила с себя все одежды и вознамерилась выйти на улицу.
Сколь ни страстно
жажду я
великой простоты, белого ее луча, но отрицаюсь столь же лживого, самообманного упрощения, этого бегства от духовной судьбы, от своего исторического креста.
Цельность,
великая, гармоническая цельность человека — по ней
жаждет и тоскует Ницше сильнее, чем странник в пустыне тоскует по воде. Отсутствие этой цельности, вялость в ощущении жизни, растерзанность и противоречивость инстинктов вызывают в нем гадливое отвращение. И особенно в области морали.
Солнечно-светлый сверхчеловек горит волею к жизни, полон
великой творческой
жажды; самую смерть он побеждает силою неодолимой своей жизненности.
Но слишком
велика в Толстом и слишком в то же время честна
жажда гармонии, чтобы долго видеть в зле мира ряд отдельных случайностей.
Жажда искупления есть
великое ожидание, что Бог и боги примут участие в разрешении мучительной проблемы добра и зла, примут участие в человеческих страданиях.
Жажда дела все время мучит его
великая. Но нет утоления этой
жажде. В 1885 году он пишет жене из Крыма: «Здесь хорошо, но хорошо с людьми своими и с делом. Дело-то, положим, есть мне всегда, но какое-то слишком уже легкое. А я привык к очень напряженному». А какое такое напряженное дело, в которое он бы ушел всею душою, мог он найти в условиях своей жизни?
Вид зарева действует на всех одинаково. Как барыня, так и слуги чувствуют внутреннюю дрожь и холод, такой холод, что дрожат руки, голова, голос… Страх
велик, но нетерпение еще сильнее… Хочется подняться выше и увидеть самый огонь, дым, людей!
Жажда сильных ощущений берет верх над страхом и состраданием к чужому горю. Когда зарево бледнеет или кажется меньше, кучер Гаврила радостно заявляет...
Нетерпение их происходило не от желания насладиться лицезрением и беседою
великого деспота морейского и претендента на византийский престол, но от
жажды иностранных вин, которыми любил он потчевать своих гостей.
Человек отказывается от
великих идей Бога, бессмертия и свободы, и им овладевает ложная, безбожная любовь к людям, ложная сострадательность,
жажда всеобщего устроения на земле без Бога.
Человек
жаждет возврата
великого Пана.
Распадение связи времен, полный разрыв между прошлым и будущим, надругательство над
великими могилами и памятниками прошлого,
жажда истребления всего бывшего и отошедшего, а не воскресения его для вечности, есть измена идее народа как
великого целого, есть предательство ценностей, непреходящих по своему значению.
А за то, что Перегуд знал такой хороший закон, какого другие не знали, добрые люди его «поважали, а злодии трепетали», а оттого ему пришли разом
великая польза и превеличайший вред, ибо он, с одной стороны, надеялся, что скоро после сего мог бы по сим правилам всем руководить и править даже до века, а с другой, его настиг злой рок в том, что, по выводе всех конокрадов, он впал в искушение, и в душе его зародилась ненасытная
жажда славы и честолюбия.
Павел горько и печально улыбался. Он не умел поступать так, как Петров, и целовал этих женщин. Его губы касались их холодного тела, и было однажды, — и это страшно вспомнить, — он, со странным вызовом самому себе, целовал вялую руку, пахнувшую духами и пивом. Он целовал, точно казнил себя; он целовал, точно губы его могли произвести чудо и превратить продажную женщину в чистую, прекрасную, достойную
великой любви,
жаждою которой сгорало его сердце. А она сказала...