Неточные совпадения
На правой стороне теплой
церкви,
в толпе фраков и белых галстуков, мундиров и штофов, бархата, атласа, волос, цветов, обнаженных плеч и
рук и высоких перчаток, шел сдержанный и оживленный говор, странно отдававшийся
в высоком куполе.
Незаметно получив
рукою в плисовом обшлаге трехрублевую бумажку, дьякон сказал, что он запишет, и, бойко звуча новыми сапогами по плитам пустой
церкви, прошел
в алтарь.
Петр Петрович был изумлен этой совершенно новой должностью. Ему, все-таки дворянину некогда древнего рода, отправиться с книгой
в руках просить на
церковь, притом трястись на телеге! А между тем вывернуться и уклониться нельзя: дело богоугодное.
— Не я-с, Петр Петрович, наложу-с <на> вас, а так как вы хотели бы послужить, как говорите сами, так вот богоугодное дело. Строится
в одном месте
церковь доброхотным дательством благочестивых людей. Денег нестает, нужен сбор. Наденьте простую сибирку… ведь вы теперь простой человек, разорившийся дворянин и тот же нищий: что ж тут чиниться? — да с книгой
в руках, на простой тележке и отправляйтесь по городам и деревням. От архиерея вы получите благословенье и шнурованную книгу, да и с Богом.
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная
церковь.
В конце улицы показался господин, шедший к ним навстречу,
в картузе, с суковатой палкой
в руке. Облизанный аглицкий пес на высоких ножках бежал перед ним.
В молчанье они пошли все трое по дороге, по левую
руку которой находилась мелькавшая промеж дерев белая каменная
церковь, по правую — начинавшие показываться, также промеж дерев, строенья господского двора.
— Ну, вот тебе беспереводный рубль, — сказала она. Бери его и поезжай
в церковь. После обедни мы, старики, зайдем к батюшке, отцу Василию, пить чай, а ты один, — совершенно один, — можешь идти на ярмарку и покупать все, что ты сам захочешь. Ты сторгуешь вещь, опустишь
руку в карман и выдашь свой рубль, а он опять очутится
в твоем же кармане.
Втроем вышли на крыльцо,
в приятный лунный холод, луна богато освещала бархатный блеск жирной грязи, тусклое стекло многочисленных луж, линию кирпичных домов
в два этажа, пестро раскрашенную
церковь. Денисов сжал
руку Самгина широкой, мягкой и горячей ладонью и спросил...
Затиснутый
в щель между гор, каменный, серый Тифлис, с его бесчисленными балконами, которые прилеплены к домам как бы
руками детей и похожи на птичьи клетки; мутная, бешеная Кура;
церкви суровой архитектуры — все это не понравилось Самгину.
— Вот Дудорову ногу отрезали «
церкви и отечеству на славу», как ребятенки
в школе поют. Вот снова начали мужикам головы,
руки, ноги отрывать, а — для чего? Для чьей пользы войну затеяли? Для тебя, для Дудорова?
Самгин посмотрел
в окно —
в небе, проломленном колокольнями
церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз. Улицу перешла Варвара под
руку с Брагиным, сзади шагал странный еврей.
Зарево над Москвой освещало золотые главы
церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды. Дома похожи на комья земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав
в земле глубокие борозды, обнаружил
в ней золото огня. Самгин ощущал, что и
в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги. Человек с палкой
в руке, толкнув его, крикнул...
Толкая женщину
в спину, он другой
рукой тащил Самгина за
церковь, жарко вздыхая...
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это на большую дорогу — и говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за
руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на большей свободе, — звал
в парк вдвоем, являлся
в другие часы, когда тетки спали или бывали
в церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как
в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам
руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти
в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
Войдя
в большую
церковь, епископ, а за ним и молодой миссионер преклонили колена, сложили на груди
руки, поникли головами и на минуту задумались.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом
в руках, по стольку-то улиц, музеев, зданий,
церквей. От такого путешествия остается
в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Действительно, хоть роз теперь и не было, но было множество редких и прекрасных осенних цветов везде, где только можно было их насадить. Лелеяла их, видимо, опытная
рука. Цветники устроены были
в оградах
церквей и между могил. Домик,
в котором находилась келья старца, деревянный, одноэтажный, с галереей пред входом, был тоже обсажен цветами.
Окончательно «доехал», как говорится, Чертопханова следующий случай. Верхом на Малек-Аделе пробирался он однажды по задворкам поповской слободки, окружавшей
церковь,
в приходе которой состояло сельцо Бессоново. Нахлобучив на глаза папаху, сгорбившись и уронив на луку седла обе
руки, он медленно подвигался вперед; на душе у него было нерадостно и смутно. Вдруг его кто-то окликнул.
Иван Петрович осенью 1828 года занемог простудною лихорадкою, обратившеюся
в горячку, и умер, несмотря на неусыпные старания уездного нашего лекаря, человека весьма искусного, особенно
в лечении закоренелых болезней, как то мозолей и тому подобного. Он скончался на моих
руках на тридцатом году от рождения и похоронен
в церкви села Горюхина близ покойных его родителей.
Сколько невинных жертв прошли его
руками, сколько погибли от невнимания, от рассеяния, оттого, что он занят был волокитством — и сколько, может, мрачных образов и тяжелых воспоминаний бродили
в его голове и мучили его на том пароходе, где, преждевременно опустившийся и одряхлевший, он искал
в измене своей религии заступничества католической
церкви с ее всепрощающими индульгенциями…
Базар под
руками,
церквей не перечесть, знакомых сколько угодно, а когда Леночка начала подрастать, то и
в учителях недостатка не было.
Пристяжные завиваются, дышловые грызутся и гогочут, едва сдерживаемые сильною
рукою кучера Алемпия; матушка трусит и крестится, но не может отказать себе
в удовольствии проехаться
в этот день на стоялых жеребцах, которые
в один миг домчат ее до
церкви.
По воскресеньям он аккуратно ходил к обедне. С первым ударом благовеста выйдет из дома и взбирается
в одиночку по пригорку, но идет не по дороге, а сбоку по траве, чтобы не запылить сапог. Придет
в церковь, станет сначала перед царскими дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе. Там положит
руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и
в этом положении неподвижно стоит до конца службы.
В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал ее на большой деревянной доске, черт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под
руку, подымал из горнила
в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на все, работа была кончена, доска внесена
в церковь и вделана
в стену притвора, и с той поры черт поклялся мстить кузнецу.
Это, однако ж, не все: на стене сбоку, как войдешь
в церковь, намалевал Вакула черта
в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на
руках дитя, подносили его к картине и говорили: «Он бачь, яка кака намалевана!» — и дитя, удерживая слезенки, косилось на картину и жалось к груди своей матери.
В открытые окна из
церкви синими струйками тянется ароматный дым,
в углах и над алтарем ютятся мечтательные тени, огни свечей выступают ярче, фигура Христа из синеватой мглы простирает поднятые
руки, и тихое пение хора несется стройно, колыхаясь
в прощальных лучах затихающего дня…
Это помешало мне проводить мать
в церковь к венцу, я мог только выйти за ворота и видел, как она под
руку с Максимовым, наклоня голову, осторожно ставит ноги на кирпич тротуара, на зеленые травы, высунувшиеся из щелей его, — точно она шла по остриям гвоздей.
Мне и моему спутнику делать было нечего, и мы пошли на кладбище вперед, не дожидаясь, пока отпоют. Кладбище
в версте от
церкви, за слободкой, у самого моря, на высокой крутой горе. Когда мы поднимались на гору, похоронная процессия уже догоняла нас: очевидно, на отпевание потребовалось всего 2–3 минуты. Сверху нам было видно, как вздрагивал на носилках гроб, и мальчик, которого вела женщина, отставал, оттягивая ей
руку.
Вернувшись из
церкви, где ее видел Лаврецкий, она тщательнее обыкновенного привела все у себя
в порядок, отовсюду смела пыль, пересмотрела и перевязала ленточками все свои тетради и письма приятельниц, заперла все ящики, полила цветы и коснулась
рукою каждого цветка.
Матвей Муравьев-Апостол именно видался с тобой у Корнилова
в доме армянской
церкви. Опять просит пожать тебе
руку и благодарит, что ты его не забыл.
Он выфрантился
в него, взял
в руки монашеские четки, отправился
в церковь — и там, ставши впереди всех барынь и возведя очи к небу, начинает молиться.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло
в соседнюю приходскую
церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь шла по средине улицы и вела только что не за
руку с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен был
в церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой день часам к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до деревни.
— Помилуйте! прекраснейшие люди! С тех самых пор, как умер Скачков… словно
рукой сняло! Пить совсем даже перестал,
в подряды вступил, откупа держал… Дальше — больше. Теперь
церковь строит…
в Елохове-то, изволите знать? — он-с! А благодеяниев сколько! И как, сударь, благодеяния-то делает! Одна
рука дает, другая не ведает!
По выходе же из
церкви Софрону Матвеичу поклонится разве редкий аматёр добродетелей (да и то, может быть,
в том расчете, что у него все-таки кубышка водится), а Хрисашке всепоклонятся, да не просто поклонятся, а со страхом и трепетом; ибо
в руках у Хрисашки хлеб всех,всей этой чающей и не могущей наесться досыта братии, а
в руках у Софрона Матвеича — только собственная его кубышка.
— Да и вы, чай, помните, как
в троицын день
в беленьких панталонцах, с цветочками
в руках,
в церковь хаживали?
— Вот так, да! — воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. — Они и бога подменили нам, они все, что у них
в руках, против нас направляют! Ты помни, мать, бог создал человека по образу и подобию своему, — значит, он подобен человеку, если человек ему подобен! А мы — не богу подобны, но диким зверям.
В церкви нам пугало показывают… Переменить бога надо, мать, очистить его!
В ложь и
в клевету одели его, исказили лицо ему, чтобы души нам убить!..
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди
церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило
в сторону, схватившись
руками за голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
В субботу юнкера сошлись на Покровке, у той
церкви с короною на куполе, где венчалась императрица Елизавета с Разумовским. Оттуда до Гороховой было
рукой подать.
Не выходя никуда, кроме
церкви, она большую часть времени проводила
в уединении и
в совершенном бездействии, все что-то шепча сама с собой и только иногда принималась разбирать свой сундук с почти уже истлевшими светскими платьями и вдруг одевалась
в самое нарядное из них, садилась перед небольшим зеркальцем, начинала улыбаться, разводила
руками и тоже шептала.
Двое опричников подняли царя под
руки. Он вошел
в церковь.
Спрятав
руки в карманы и за широкие спины, вокруг него венком стоят товарищи, строго смотрят на его медное лицо, следят за
рукою, тихо плавающей
в воздухе, и поют важно, спокойно, как
в церкви на клиросе.
Внизу, под откосом, на водокачке пыхтит пароотводная трубка, по съезду катится пролетка извозчика, вокруг — ни души. Отравленный, я иду вдоль откоса, сжимая
в руке холодный камень, — я не успел бросить его
в казака. Около
церкви Георгия Победоносца меня остановил ночной сторож, сердито расспрашивая — кто я, что несу за спиной
в мешке.
Приехали на Святки семинаристы, и сын отца Захарии, дающий приватные уроки
в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь
в уголке Покровской
церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна Воина и, будучи взят с тем венцом
в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского воина, молил сего святого воинственника пособить ему
в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу
в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею
рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
Учитель исчез из
церкви, как только началась служба, а дьякон бежал тотчас, как ее окончил. Отцу Савелию, который прилег отдохнуть, так и кажется, что они где-нибудь носятся и друг друга гонят. Это был «сон
в руку»: дьякон и Варнава приготовлялись к большому сражению.
После же смерти внушается родным его, что для спасения души умершего полезно положить ему
в руки печатную бумагу с молитвой; полезно еще, чтобы над мертвым телом прочли известную книгу и чтобы
в церкви в известное время произносили бы имя умершего.
Потом внушается воспитываемому, что при виде всякой
церкви и иконы надо делать опять то же, т. е. креститься; потом внушается, что
в праздники (праздники — это дни,
в которые Христос родился, хотя никто не знает, когда это было, дни,
в которые он обрезался,
в которые умерла богородица,
в которые принесен крест,
в которые внесена икона,
в которые юродивый видел видение и т. п.),
в праздники надо одеться
в лучшие одежды и идти
в церковь и покупать и ставить там свечи перед изображениями святых, подавать записочки и поминания и хлебцы, для вырезывания
в них треугольников, и потом молиться много раз за здоровье и благоденствие царя и архиереев и за себя и за свои дела и потом целовать крест и
руку у священника.
Целый город понял великость понесенной ею потери, и когда некоторый остроумец, увидев на другой день Надежду Петровну, одетую с ног до головы
в черное, стоящею
в церкви на коленах и сдержанно, но пламенно молящеюся, вздумал было сделать
рукою какой-то вольный жест, то все общество протестовало против этого поступка тем, что тотчас же после обедни отправилось к ней с визитом.
Софья Николавна спокойно и твердо вошла
в церковь, ласково и весело подала
руку своему жениху, но смутилась, увидев на его лице то же грустное выражение, и все заметили, что жених и невеста были невеселы под венцом.
— Какое? Очень прямое-с. Пункт первый (Евпсихий Африканович загнул толстый, волосатый указательный палец на левой
руке): «Урядник имеет неослабное наблюдение, чтобы все ходили
в храм Божий с усердием, пребывая, однако,
в оном без усилия…» Позвольте узнать, ходит ли эта… как ее… Мануйлиха, что ли?.. Ходит ли она когда-нибудь
в церковь?