Неточные совпадения
Но летописец, очевидно, и
в свою очередь, забывает, что
в том-то, собственно, и заключается замысловатость человеческих действий, чтобы сегодня
одно здание на"песце"
строить, а завтра, когда оно рухнет, зачинать новое здание на том же"песце"воздвигать.
Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными
строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда
в пропадающую даль, и что-то страшное заключено
в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц
одни кажутся недвижны.
Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих и печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал
одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного
строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, и, не касаясь земли, весь повергался и
в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы.
Он
в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый
строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.
Конечно, не
один Евгений
Смятенье Тани видеть мог;
Но целью взоров и суждений
В то время жирный был пирог
(К несчастию, пересоленный);
Да вот
в бутылке засмоленной,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним
строй рюмок узких, длинных,
Подобно талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал,
Ты, от кого я пьян бывал!
Площадь обступали кругом небольшие каменные и глиняные,
в один этаж, домы с видными
в стенах деревянными сваями и столбами во всю их высоту, косвенно перекрещенные деревянными же брусьями, как вообще
строили домы тогдашние обыватели, что можно видеть и поныне еще
в некоторых местах Литвы и Польши.
Таким образом, Грэй жил всвоем мире. Он играл
один — обыкновенно на задних дворах замка, имевших
в старину боевое значение. Эти обширные пустыри, с остатками высоких рвов, с заросшими мхом каменными погребами, были полны бурьяна, крапивы, репейника, терна и скромно-пестрых диких цветов. Грэй часами оставался здесь, исследуя норы кротов, сражаясь с бурьяном, подстерегая бабочек и
строя из кирпичного лома крепости, которые бомбардировал палками и булыжником.
— Пора идти. Нелепый город, точно его черт палкой помешал. И все
в нем рычит: я те не Европа! Однако дома
строят по-европейски, все эдакие вольные и уродливые переводы с венского на московский. Обок с
одним таким уродищем притулился, нагнулся
в улицу серенький курятничек
в три окна, а над воротами — вывеска: кто-то «предсказывает будущее от пяти часов до восьми», — больше, видно, не может, фантазии не хватает. Будущее! — Кутузов широко усмехнулся...
— Судостроитель, мокшаны
строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена поехала к родителям, как раз
в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она у меня — вторая, только весной женился. С матерью поехала с моей, со свекровью, значит.
Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел
в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним, сестрой,
в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
— Шел бы ты, брат,
в институт гражданских инженеров. Адвокатов у нас — излишек, а Гамбетты пока не требуются. Прокуроров — тоже,
в каждой газете по двадцать пять штук. А вот архитекторов — нет,
строить не умеем. Учись на архитектора. Тогда получим некоторое равновесие:
один брат —
строит, другой — разрушает, а мне, подрядчику, выгода!
«Здесь живут все еще так, как жили во времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и не хочется видеть их ожившими»… «
В гимназии введено обучение военному
строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно
один офицер уличен
в том, что водил мальчиков
в публичные дома».
— Лапотное, соломенное государство ввязалось
в драку с врагом, закованным
в сталь, — а? Не глупо, а? За
одно это правительство подлежит низвержению, хотя я вовсе не либерал. Ты, дурова голова, сначала избы каменные
построй, железом их покрой, ну, тогда и воюй…
Все юношество кипело около него жизнью,
строя великолепные планы будущего;
один он не мечтал, не играл ни
в полководцы, ни
в сочинители, а говорил
одно: «Буду учителем
в провин — ции», — считая это скромное назначение своим призванием.
Они находят выгоднее
строить европейцам дворцы, копать землю, не все для
одного посева, как у себя
в Китае, а работать на судах, быть приказчиками и, наконец, торговать самим.
Они теперь мечутся, меряют орудия, когда они на них наведены, хотят
в одну минуту выучиться
строить батареи, лить пушки, ядра и даже — стрелять.
Мы шли
в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом
строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то.
В самом деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с
одной на другую, текли нити воды, орошая посевы риса.
Ни на
одной военной верфи не
строят больших парусных судов; даже старые переделываются на паровые. При нас
в портсмутском адмиралтействе розняли уже совсем готовый корабль пополам и вставили паровую машину.
Какую роль играет этот орех здесь,
в тропических широтах! Его едят и люди, и животные; сок его пьют; из ядра делают масло, составляющее
одну из главных статей торговли
в Китае, на Сандвичевых островах и
в многих других местах; из древесины
строят домы, листьями кроют их, из чашек ореха делают посуду.
В одном месте,
в палатке, среди болот, живет инженерный офицер; я застал толпу якутов, которые расчищали землю, ровняли дороги,
строили мост.
«И как они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что
в то время, как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и дети их
в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно
строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку,
одному из тех самых, которые разоряют и грабят их», думал Нехлюдов, глядя на этот дом.
Бахарев очистил на письменном столе
один угол, куда горничная и поставила кипевший самовар. За чаем Бахарев заговорил об опеке и об опекунах. Привалов
в коротких словах рассказал, что вынес из своих визитов к Ляховскому и Половодову, а затем сказал, что
строит мельницу.
В этой ненависти все разнородные элементы соединились
в одно сплоченное целое, и когда Зося по вечерам являлась
в танцевальном зале курзала, ее встречал целый
строй холодных и насмешливых взглядов.
Он признал религию опиумом для народа, потому что видел
в ней
одно из главных препятствий для борьбы за лучший социальный
строй.
— А пожалуй; вы
в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя
строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на
одну доску здесь поставили… Видите, какой человек, — обратился он к монаху, — я вот с ним боюсь входить к порядочным людям.
Да и не хоромы же
строить для сего дела, а просто к себе
в избу прими; не страшись, не изгадят они твою избу, ведь всего-то на час
один собираешь.
Около горы Бомыдинза, с правой стороны Бикина, мы нашли
одну пустую удэгейскую юрту. Из осмотра ее Дерсу выяснил, почему люди покинули жилище, — черт мешал им жить и
строил разные козни: кто-то умер, кто-то сломал ногу, приходил тигр и таскал собак. Мы воспользовались этой юртой и весьма удобно расположились
в ней на ночлег.
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы
строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть.
В одном из окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него
в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
Привели малюток и
построили в правильный фронт; это было
одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, — бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни
одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст.
Желая везде и во всем убить всякий дух независимости, личности, фантазии, воли, Николай издал целый том церковных фасад, высочайше утвержденных. Кто бы ни хотел
строить церковь, он должен непременно выбрать
один из казенных планов. Говорят, что он же запретил писать русские оперы, находя, что даже писанные
в III Отделении собственной канцелярии флигель-адъютантом Львовым никуда не годятся. Но это еще мало — ему бы издать собрание высочайше утвержденных мотивов.
И только Советская власть
одним постановлением Моссовета смахнула эту не излечимую при старом
строе язву и
в одну неделю
в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами,
в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочим и служащим людом.
В одних семьях служили благодарственные молебны,
в других плакали и
строили догадки: кто донес, насплетничал, снаушничал.
Прикидывая
в уме хлебный район по
одной Ключевой, Михей Зотыч видел, что сырья здесь хватит на двадцать таких крупчаток, какую он
строил в Прорыве.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел: все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я
в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили
в банк.
Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
Гаев. Вот железную дорогу
построили, и стало удобно. (Садится.) Съездили
в город и позавтракали… желтого
в середину! Мне бы сначала пойти
в дом, сыграть
одну партию…
В обоих северных округах на
одном участке сидят по два и даже по три владельца, и так — больше, чем
в половине хозяйств; поселенец садится на участок,
строит дом и обзаводится хозяйством, а через два-три года ему сажают совладельца или же
один участок дают сразу двум поселенцам.
Один из них, по фамилии Беспалов,
строит на своем участке большой двухэтажный дом с балконом, похожий на дачу, и все смотрят на постройку с недоумением и не понимают, зачем это; то, что богатый человек, имеющий взрослых сыновей, быть может, останется навсегда
в Рыковском
в то время, как отлично мог бы устроиться где-нибудь на Зее, производит впечатление странного каприза, чудачества.
В самом деле, трудно ведь допустить, чтобы поселенец мог
в одно и то же время
строить себе избу, готовить землю под пашню и вместе с тем ежедневно добывать себе кусок хлеба.
Сначала это наблюдение испугало Максима. Видя, что не он
один владеет умственным
строем ребенка, что
в этом
строе сказывается что-то, от него не зависящее и выходящее из-под его влияния, он испугался за участь своего питомца, испугался возможности таких запросов, которые могли бы послужить для слепого только причиной неутолимых страданий. И он пытался разыскать источник этих, откуда-то пробивающихся, родников, чтоб… навсегда закрыть их для блага слепого ребенка.
На дороге он
строил различные планы,
один прекраснее другого; но
в сельце его тетки на него напала грусть; он вступил
в разговор с Антоном; у старика, как нарочно, все невеселые мысли на уме были.
Давно бы мы здесь
построили город и вспахали землю, если бы с самого начала нас поселили
в одном месте и дали возможность обзаводиться.
Бедная слушательница моя часто зевала, напряженно устремив на меня свои прекрасные глазки, и засыпала иногда под мое чтение; тогда я принимался с ней играть,
строя городки и церкви из чурочек или дома,
в которых хозяевами были ее куклы; самая любимая ее игра была игра «
в гости»: мы садились по разным углам, я брал к себе
одну или две из ее кукол, с которыми приезжал
в гости к сестрице, то есть переходил из
одного угла
в другой.
Вся картина, которая рождается при этом
в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь
одни только развалины; вместо сада,
в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев;
в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас»,
в последнее время
один аферист
построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих,
в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и
один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
— Помилуйте! прекраснейшие люди! С тех самых пор, как умер Скачков… словно рукой сняло! Пить совсем даже перестал,
в подряды вступил, откупа держал… Дальше — больше. Теперь церковь
строит…
в Елохове-то, изволите знать? — он-с! А благодеяниев сколько! И как, сударь, благодеяния-то делает!
Одна рука дает, другая не ведает!
Никогда, даже когда была молода, ни
одного романа с таким интересом не читывала, с каким прочла последнее твое письмо. Да, мой друг! мрачны, ах, как мрачны те ущелия,
в которых, лишенная христианской поддержки, душа человеческая преступные свои ковы
строит!
— Обыкновенно — продать. Чего вам еще? Главное, паныч у нас такой скаженный. Чего захотелось, так весь дом перебулгачит. Подавай — и все тут. Это еще без отца, а при отце… святители вы наши!.. все вверх ногами ходят. Барин у нас инженер, может быть, слышали, господин Обольянинов? По всей России железные дороги
строят. Мельонер! А мальчишка-то у нас
один. И озорует. Хочу поню живую — на тебе поню. Хочу лодку — на тебе всамделишную лодку. Как есть ни
в чем, ни
в чем отказу…
Так бежал он по узкому коридору, образованному с
одной стороны — высокой стеной, с другой — тесным
строем кипарисов, бежал, точно маленький обезумевший от ужаса зверек, попавший
в бесконечную западню. Во рту у него пересохло, и каждое дыхание кололо
в груди тысячью иголок. Топот дворника доносился то справа, то слева, и потерявший голову мальчик бросался то вперед, то назад, несколько раз пробегая мимо ворот и опять ныряя
в темную, тесную лазейку.
— С такими людьми можно идти народу, они на малом не помирятся, не остановятся, пока не одолеют все обманы, всю злобу и жадность, они не сложат рук, покуда весь народ не сольется
в одну душу, пока он
в один голос не скажет — я владыка, я сам
построю законы, для всех равные!..
У нас эту математически-моральную задачу
в полминуты решит любой десятилетний нумер; у них не могли — все их Канты вместе (потому что ни
один из Кантов не догадался
построить систему научной этики, то есть основанной на вычитании, сложении, делении, умножении).
Они
строили заплату на заплате, хватая деньги
в одном месте, чтобы заткнуть долг
в другом; многие из них решались — и чаще всего по настоянию своих жен — заимствовать деньги из ротных сумм или из платы, приходившейся солдатам за вольные работы; иные по месяцам и даже годам задерживали денежные солдатские письма, которые они, по правилам, должны были распечатывать.
Все это Ромашов увидел и понял
в одно короткое, как мысль, мгновение, так же как увидел и рядового Хлебникова, который ковылял
один, шагах
в двадцати за
строем, как раз на глазах генерала.