Неточные совпадения
Полины Карповны не было. Она сказалась
больною, прислала Марфеньке цветы и
деревья с зеленью. Райский заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не дома, в гостях — там много пили — и он выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
Больная лежала на большой кровати черного
дерева с серебряными украшениями, под полосатым пологом из восточной шелковой материи.
Летом 1889 г. из 131 каторжных, работавших в Тарайке на дороге, было 37
больных, а остальные явились к приехавшему начальнику острова «в самом ужасном виде: ободранные, многие без рубах, искусанные москитами, исцарапанные сучьями
деревьев, но никто не жаловался» (приказ 1889 г., № 318).
Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного
дерева; в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше,
больнее… еще удар, последний:
дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною, на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнет склоняться на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет на землю!..
Окончив ужин, все расположились вокруг костра; перед ними, торопливо поедая
дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо.
Больной, широко открыв глаза, смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его лице, не оживляя мертвой кожи. Только глаза
больного горели угасающим огнем.
Койки напоминали гробы,
больные, лежа кверху носами, были похожи на мертвых воробьев. Качались желтые стены, парусом выгибался потолок, пол зыбился, сдвигая и раздвигая ряды коек, все было ненадежно, жутко, а за окнами торчали сучья
деревьев, точно розги, и кто-то тряс ими.
Голос у Якова стал слаб и звучал, как скрип пилы, режущей
дерево. Читая, он поднимал левую руку кверху, как бы приглашая
больных в палате слушать зловещие пророчества Исайи. Большие мечтательные глаза придавали жёлтому лицу его что-то страшное. Увидав Илью, он бросал книгу и с беспокойством спрашивал товарища всегда об одном...
В Балаклаве конец сентября просто очарователен. Вода в заливе похолодела; дни стоят ясные, тихие, с чудесной свежестью и крепким морским запахом по утрам, с синим безоблачным небом, уходящим бог знает в какую высоту, с золотом и пурпуром на
деревьях, с безмолвными черными ночами. Курортные гости — шумные,
больные, эгоистичные, праздные и вздорные — разъехались кто куда — на север, к себе по домам. Виноградный сезон окончился.
А по краям дороги, под
деревьями, как две пёстрые ленты, тянутся нищие — сидят и лежат
больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по земле истощённые тела, дрожат в воздухе уродливые руки и ноги, простираясь к людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие, горят на солнце их раны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глаз, на иных глаза горят, как угли; неустанно грызёт боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
Его вынесли, хотели утешать: напрасно!.. Он твердил одно: «К милой!», вырвался наконец из рук няни, прибежал, увидел мертвую на столе, схватил ее руку: она была как
дерево, — прижался к ее лицу: оно было как лед… «Ах, маменька!» — закричал он и упал на землю. Его опять вынесли,
больного, в сильном жару.
Оборвавшись после первой попытки, с оборванными ногтями, окровавленными руками и коленями, он стал искать удобного места. Там, где ограда сходилась со стеной мертвецкой, из нее и из стены выпало несколько кирпичей.
Больной нащупал эти впадины и воспользовался ими. Он влез на ограду, ухватился за ветки вяза, росшего по ту сторону, и тихо спустился по
дереву на землю.
Четыхер оглянулся, замычал, точно
больной бык, и пошел по двору, кривыми ногами загребая бурьян, гнилые куски
дерева, обломки кирпичей — точно пахал засоренную, оброшенную землю.
Здесь я должен вам, господа, признаться в великой своей низости: так я оробел, что покинул
больного Левонтия на том месте, где он лежал, да сам белки проворнее на
дерево вскочил, вынул сабельку и сижу на суку да гляжу, что будет, а зубами, как пуганый волк, так и ляскаю…
— А, хамова душа твоя! — с каким-то самодовольно-торжествующим видом обратилась она к
больному. — Так и ты тоже бунтовать! Я тебе лесу на избу дала, а ты бунтовать, бесчувственное, неблагодарное ты
дерево эдакое! Ну, да ладно! Вот погоди, погоди! выздоравливай-ка, выздоравливай-ка! Вы, батюшка, доктор, что ли? — обратилась она вдруг к Хвалынцеву.
Лесная сова одиноко гукала на каком-то
дереве, и в этом гуканье было нечто такое жалобное и похожее на детский
больной стон, что прохожих невольно хватала за сердце пугливая тоска.
Осень успела уже порядочно общипать листья с
дерев, да и те, которые держались еще на ветках своими
больными стеблями, уступали слабой струе ветерка и, кружась, падали на землю.
Слуги, окружившие карету, поспешно разостлали белый плащ под
деревом, стоящим при дороге, и положили на него князя. Свежий воздух раннего утра облегчил страдания
больного.