Неточные совпадения
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до
больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою
жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
Левин ничего не ответил. Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет
жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не ходила к
больному. «За что ей мучаться, как я?» подумал он.
Потом Юрия Мелединского — знаете,
больного? —
жена узнала про этого Landau и взяла его к мужу.
— Да-с… Он заикается и хром тоже. И
жена тоже… Не то что заикается, а как будто не все выговаривает. Она добрая, очень. А он бывший дворовый человек. А детей семь человек… и только старший один заикается, а другие просто
больные… а не заикаются… А вы откуда про них знаете? — прибавила она с некоторым удивлением.
— Павля все знает, даже больше, чем папа. Бывает, если папа уехал в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры,
больная потому что и злая тоже. Она говорит: «Бог сделал меня злой». И ей не нравится, что папа знаком с другими дамами и с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова
жена.
— О! Их нет, конечно. Детям не нужно видеть
больного и мертвого отца и никого мертвого, когда они маленькие. Я давно увезла их к моей матери и брату. Он — агроном, и у него —
жена, а дети — нет, и она любит мои до смешной зависти.
— Замученные работой
жены,
больные дети, — очень трогательно перечислял поп. — Грязь и теснота жилищ. Отрада — в пьянстве, распутстве.
Самгин чувствовал, что эта большеглазая девица не верит ему, испытывает его. Непонятно было ее отношение к сводному брату; слишком часто и тревожно останавливались неприятные глаза Татьяны на лице Алексея, — так следит
жена за мужем с
больным сердцем или склонным к неожиданным поступкам, так наблюдают за человеком, которого хотят, но не могут понять.
Это был титулярный советник, лет уже сорока, очень рябой, очень бедный, обремененный
больной в чахотке
женой и
больным ребенком; характера чрезвычайно сообщительного и смирного, впрочем довольно и деликатный.
— Ну, вот и прекрасно. Сюда, видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири. Так вот он у нас будет обедать, и вы приезжайте. Обедаем в пять, и
жена требует исполнительности. Я вам тогда и ответ дам и о том, как поступить с этой женщиной, а также о
больном. Может быть, и можно будет оставить кого-нибудь при нем.
Он едва взглянул на вошедшего Алешу, да и ни на кого не хотел глядеть, даже на плачущую помешанную
жену свою, свою «мамочку», которая все старалась приподняться на свои
больные ноги и заглянуть поближе на своего мертвого мальчика.
Он за что-то провинился на службе, его выключили, я не умею вам это рассказать, и теперь он с своим семейством, с несчастным семейством
больных детей и
жены, сумасшедшей кажется, впал в страшную нищету.
Там, лежа за перегородкой, он, вероятнее всего, чтоб вернее изобразиться
больным, начнет, конечно, стонать, то есть будить их всю ночь (как и было, по показанию Григория и
жены его), — и все это, все это для того, чтоб тем удобнее вдруг встать и потом убить барина!
Одной февральской ночью, часа в три,
жена Вадима прислала за мной;
больному было тяжело, он спрашивал меня, я подошел к нему и тихо взял его за руку, его
жена назвала меня, он посмотрел долго, устало, не узнал и закрыл глаза.
В 1851 году я был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу с письмом сына. Он был в университете. Меня встретила его
жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его портрет. Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию к
больному.
Штофф попал в самое
больное место скуповатого деревенского батюшки. Он жил бездетным, вдвоем с
женой, и всю любовь сосредоточил на скромном стяжании, — его интересовали не столько сами по себе деньги, а главным образом процесс их приобретения, как своего рода спорт.
Стабровский занимал громадную квартиру, которую отделал с настоящею тяжелою роскошью. Это чувствовалось еще в передней, где гостей встречал настоящий швейцар, точно в думе или в клубе. Стабровский выбежал сам навстречу, расцеловал Устеньку и потащил ее представлять своей
жене, которая сидела обыкновенно в своей спальне, укутанная пледом. Когда-то она была очень красива, а теперь
больное лицо казалось старше своих лет. Она тоже приласкала гостью, понравившуюся ей своею детскою свежестью.
О таких случаях, как доктор, кладущий в околодок сапожника под видом
больного, чтобы тот шил для его сына сапоги, или чиновник, записывающий к себе в прислуги модистку, которая шьет даром на его
жену и детей, — о таких случаях говорят здесь как о печальных исключениях.]
[
Жена Невельского, Екатерина Ивановна, когда ехала из России к мужу, сделала верхом 1100 верст в 23 дня, будучи
больною, по топким болотам и диким гористым тайгам и ледникам охотского тракта.
Жена с остальными детьми (двумя) отдыхает в Марьинском очарованном замке; она
больная женщина, утомилась дорогой…
Что брак Свистунова? Ничего не знаю. Плохо ему,
больному и ревнивому, брать молоденькую
жену… [П. Н. Свистунов женился в 1842 г. на Т. А. Дурановой; имел с нею детей.]
Пришедший врач объявил, что у Павла нервная горячка, и Симонов сам принялся ставить
больному горчичники, обтирать его уксусом с вином, беспрестанно бранил помогавшую ему при этом
жену свою, называя ее бабой-ротозейкой и дурой необразованной.
Жена была беременная на сносях и
больная. Она начала ругать мужа, он оттолкнул ее, она стала бить его. Он, не отвечая, лег брюхом на нары и громко заплакал.
— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не к вам, то я пойду в сестры милосердия, в сиделки, ходить за
больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею
женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
Входя в дом Аггея Никитича, почтенный аптекарь не совсем покойным взором осматривал комнаты; он, кажется, боялся встретить тут
жену свою; но, впрочем, увидев
больного действительно в опасном положении, он забыл все и исключительно предался заботам врача; обложив в нескольких местах громадную фигуру Аггея Никитича горчичниками, он съездил в аптеку, привез оттуда нужные лекарства и, таким образом, просидел вместе с поручиком у
больного до самого утра, когда тот начал несколько посвободнее дышать и, по-видимому, заснул довольно спокойным сном.
— Нет, тот не такой! — возразил поспешно ополченец. — Хоть и немец, но добрейшей души человек; с
больного, про которого только знает, что очень беден, никогда за лекарство ничего не берет… Или теперь этот поступок его с
женою?.. Поди-ка, кто нынче так поступит?
— Тут больше всего жаль несчастную
жену Лябьева; она идет с ним на каторгу, и, говорят, женщина
больная, нервная.
Полковой поп,
больной, жалкий, был ославлен как пьяница и развратник; офицеры и
жены их жили, по рассказам моих хозяев, в свальном грехе; мне стали противны однообразные беседы солдат о женщинах, и больше всего опротивели мне мои хозяева — я очень хорошо знал истинную цену излюбленных ими, беспощадных суждений о людях.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их
жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков,
жен,
больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Матвей догадался, что это и есть Добычина, вдова племянника отца Виталия, учителя, замёрзшего в метель этой зимою. Она недавно приехала в Окуров, но уже шёл слух, что отец Виталий променял на неё свою
жену,
больную водянкой. Лицо этой женщины было неприветливо, а локти она держала приподняв, точно курица крылья, собираясь лететь.
На пути из России Инсаров пролежал почти два месяца
больной в Вене и только в конце марта приехал с
женой в Венецию: он оттуда надеялся пробраться через Зару в Сербию, в Болгарию; другие пути ему были закрыты.
Она думала, что вид этой крошки обрадует
больного старика, что он найдет в ней сходство с покойною, первою
женой своей Верой Ивановной.
«Вот лечь бы и заснуть, — думал он, — и забыть о
жене, о голодных детях, о
больной Машутке». Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал довольно толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного.
Рука
жены была холодна и покрыта потом, как бывает у при смерти
больных.
Больная видела себя уже
женой этого золотого Гордея Евстратыча и сама постепенно превращалась тоже в золотую: и руки и ноги у ней были настоящие золотые и такие тяжелые, что она не могла ими пошевелить.
Тут была и оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый, с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был мужик, выгнавший свою бабу из дома за то, что она целую весну не работала; тут была и эта
больная баба, его
жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала свою воспаленную, небрежно-обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу…
Свадьба была в сентябре. Венчание происходило в церкви Петра и Павла, после обедни, и в тот же день молодые уехали в Москву. Когда Лаптев и его
жена, в черном платье со шлейфом, уже по виду не девушка, а настоящая дама, прощались с Ниной Федоровной, все лицо у
больной покривилось, но из сухих глаз не вытекло ни одной слезы. Она сказала...
Няня пошла наверх в спальню и, взглянув на
больную, сунула ей в руки зажженную восковую свечу. Саша в ужасе суетилась и умоляла, сама не зная кого, сходить за папой, потом надела пальто и платок и выбежала на улицу. От прислуги она знала, что у отца есть еще другая
жена и две девочки, с которыми он живет на Базарной. Она побежала влево от ворот, плача и боясь чужих людей, и скоро стала грузнуть в снегу и зябнуть.
В подвале жил сапожник Перфишка с
больной, безногою
женой и дочкой лет семи, тряпичник дедушка Еремей, нищая старуха, худая, крикливая, её звали Полоротой, и извозчик Макар Степаныч, человек пожилой, смирный, молчаливый.
Пошла, воротилась с иконой —
Больной уж безгласен лежал,
Одетый как в гроб, причащенный,
Увидел
жену, простонал...
Иванов (
жене). Ну, куда ты,
больная, поедешь? Ты больна и тебе нельзя после заката солнца быть на воздухе… Спроси вот доктора. Ты не дитя, Анюта, нужно рассуждать… (Графу.) А тебе зачем туда ехать?
— Спасибо вам, детушки! Иван Архипыч старик дряхлый, и
жена у него плоха. Да это ничего: доплелись бы как-нибудь до Калуги; а вот что — у них в дому лежит
больной офицер.
В этой же комнате, прислонясь головой к косяку дверей, идущих в спальню Бегушева, стоял и Прокофий, с которым решительно случилась невероятная перемена: с самой болезни Бегушева он сделался ему вдруг очень услужлив, не спал почти все ночи и все прислушивался, что делается в спальне
больного; на
жену свою он беспрестанно кричал: «Ну ты, копытами-то своими завозилась!» и сам все ходил на цыпочках.
Дольше
больной говорить не мог, охваченный тяжелым забытьем. Он начал бредить, метался и все поминал свою
жену… Арефу даже слеза прошибла, а помочь нечем. Он оборвал полу своего дьячковского подрясника, помочил ее в воде и обвязал ею горячую голову
больного. Тот на мгновенье приходил в себя и начинал неистово ругать Гарусова.
Вскоре после разрыва (произошел он года за два до начала моего рассказа)
жена Латкина, правда уже давно
больная, умерла; вторая его дочка, трехлетний ребенок, от страха онемела и оглохла в один день: пчелиный рой облепил ей голову; сам Латкин подвергся апоплексическому удару — и впал в крайнюю, окончательную бедность.
Под старость, до которой Крылушкин дожил в этом же самом домике, леча
больных, пересушивая свои травы и читая духовные книги, его совсем забыли попрекать
женою, и был для всех он просто: «Сила Иваныч Крылушкин», без всякого прошлого. Все ему кланялись, в лавках ему подавали стул, все верили, что он «святой человек, божий».
Григорий, по отцовскому приказанию, схватил
жену под плечи и не давал ей пятиться. Настя вскрикнула еще громче и рванулась так, что трое насилу ее удержали, но тотчас же стихла и опустилась на держащие ее руки. Священник накрыл
больную епитрахилью и окончил чтение заклинаний.
— Эх, господа! господа! А еще ученые, еще докторами зоветесь! В университетах были. Врачи! целители! Разве так-то можно насиловать женщину, да еще
больную! Стыдно, стыдно, господа! Так делают не врачи, а разве… палачи. Жалуйтесь на меня за мое слово, кому вам угодно, да старайтесь, чтобы другой раз вам этого слова не сказали. Пусть бог вас простит и за нее не заплатит тем же вашим дочерям или
женам. Пойдем, Настя.
«Боже мой, второй раз Ты спасаешь меня», подумал Евгений и тотчас же вернулся.
Жена напоминала ему, что он обещал в обед снести лекарство
больной женщине, так вот она просила его взять его.
— Поручика Маврина Помялова отчислила от себя, он опять проиграл в карты триста двадцать; хочет она векселя подать ко взысканию, у неё векселя на него есть, А жандарм потому
жену свою держит здесь, что завёл в городе любовницу, а не потому, что
жена больная…