Лицо его было бледное и изможденное, глаза блистали
болезненным огнем, руки были тонки и сухи, как палки; дышал он трудно и хрипло.
Неточные совпадения
С новым, странным, почти
болезненным, чувством всматривался он в это бледное, худое и неправильное угловатое личико, в эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким
огнем, таким суровым энергическим чувством, в это маленькое тело, еще дрожавшее от негодования и гнева, и все это казалось ему более и более странным, почти невозможным. «Юродивая! юродивая!» — твердил он про себя.
Лицо третьего, Ильюши, было довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую-то тупую,
болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились — он словно все щурился от
огня.
К
огню он питал какое-то
болезненное пристрастие и по целым часам неподвижно смотрел на пылавшие кричные
огни, на раскаленные добела пудлинговые печи, на внутренность домны через стеклышко в фурме, и на его неподвижном, бесстрастном лице появлялась точно тень пробегавшей мысли.
И если б Алексей не был таким
болезненным, хилым, не знаю, быть может, я и не убил бы его. Но красивую его голову мне и до сих пор жаль. Передайте, пожалуйста, Татьяне Николаевне и это. Красивая, красивая была голова. Плохи у него были одни глаза — бледные, без
огня и энергии.
Юрик почти не сознавал своего
болезненного состояния и слабости, охватившей его с той же минуты, как только он покинул мягкую постельку и сел на высокую спину Аркашки. Юрик знал и чувствовал только одно, что ему необходимо в одну минуту домчаться до деревни, созвать крестьян и во что бы то ни стало отстоять, спасти от
огня отцовский хутор.
В открытое окно дышала теплая и мягкая ночь, и где-то далеко, подчеркивая тишину комнаты, гармонично стрекотали кузнечики. Около лампы бесшумно метались налетевшие в окно ночные бабочки, падали и снова кривыми
болезненными движениями устремлялись к
огню, то пропадая во тьме, то белея, как хлопья кружащегося снега. Умерла попадья.
Подойдя к костру и услыхав слабый,
болезненный голос Платона, и увидав его ярко освещенное
огнем жалкое лицо, Пьер почувствовал, что его что-то неприятно кольнуло в сердце.