Неточные совпадения
Так, в левой зале крайний столик у окна с четырех часов стоял за миллионером Ив. Вас. Чижевым, бритым, толстенным стариком огромного роста. Он в
свой час аккуратно садился за стол, всегда
почти один, ел часа два и между
блюдами дремал.
Для того, чтобы выпить лишнюю рюмку водки, съесть лишний кусок лакомого
блюда, а главное — насытить
свой нос зловонными испарениями лести и ласкательства, готовы лезть
почти на преступление.
Иногда, проглатывая куски сочного ростбифа, он уносится мыслию в далекое прошлое, припоминается Сундучный ряд в Москве — какая там продавалась с лотков ветчина! какие были квасы! А потом Московский трактир, куда он изредка захаживал полакомиться селянкой! Чего в этой селянке не было: и капуста, и обрывки телятины, дичины, ветчины, и маслины —
почти то самое волшебное
блюдо, о котором он мечтает теперь в апогее
своего величия!
Не будет также моего благословения, коли не станешь
соблюдать жену
свою, не станешь
почитать тестя…
В Троицком трактире барон был поставлен другом
своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого
блюда и боялся; однако, начал его есть и с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно не мог есть.
Спиридоньевна. Как не полагать! Может, мнением
своим, сударыня, выше купца какого-нибудь себя ставит. Сказывали тоже наши мужички, как он
блюдет себя в Питере: из звания
своего никого,
почесть, себе и равного не находит… Тоже вот в трактир когда придет чайку испить, так который мужичок победней да попростей, с тем, пожалуй, и разговаривать не станет; а ведь гордость-то, баунька, тоже враг человеческий… Может, за нее теперь бог его и наказует: вдруг теперь экую штуку брякнут ему!
Скажи человеку, закоренелому в эгоизме: «Ты — ничто! — вот до какой мысли достигнешь ты путем науки: счастие, достойное человека, может быть одно — самозабвение для других; — награда за это одна — наслаждение этим самозабвением», — и он опечалится, хотя бы в самом деле от юности
своей соблюл все законы
чести и справедливости.
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар
почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в
свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли Богу молятся, сторого ли посты
соблюдают, по скольку кафизм в день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
Почти перед самым крыльцом был теперь поставлен столик, которого прежде адъютант не заметил. Он был покрыт чистой, белой салфеткой с узорчато расшитыми каймами, и на нем возвышался, на
блюде, каравай пшеничного хлеба да солонка, а по бокам, обнажа
свои головы, стояли двое почтенных, благообразных стариков, с длинными, седыми бородами, в праздничных синих кафтанах.
Теперича для нашего брата купца времена подошли хорошие: господа,
почитай, все до единого поистратились, кармашки-то у них поизорвались, деньжонкам не вод, — нам, значит, и можно
свой интерес
соблюдать.
Здесь нам открылся довольно хорошо сервированный стол, уставленный разными вкусными
блюдами, между которыми я обратил особенное внимание на жареную курицу, начиненную густой манной кашей, яйцами и изюмом. Она мне очень понравилась — и я непритворно оказал ей усердную
честь, запивая по настоянию хозяина каждый кусок то сладким люнелем, то санторинским, которое мало-помалу все теряло
свой вначале столь неприятный для меня запах, а под конец даже начало мне очень нравиться.
— Итак, познайте, ваше превосходительство, я призван был в царские чертоги для чтения моего творения… Весь знаменитый двор стекся внимать мне. Не знал я, какую позицию принять, чтобы
соблюсти достодолжное благоговение пред богоподобною Анною… рассудил за благо стать на колена… и в такой позитуре прочел
почти целую песню… Хвалы оглушали меня… Сама государыня благоволила подняться с
своего места, подошла ко мне и от всещедрой
своей десницы пожаловала меня всемилостивейшею оплеухою.
— Что же ты? Согласишься ли, наконец, исполнить наше требование? Завтра же бросим тебя в тюрьму, если ты не соберешь все деньги, какие только есть у вас в деревне, чтобы на них купить золотое
блюдо и хлеб-соль королю. Он скоро снова пустится в путь осматривать
свое королевство, и необходимо, чтобы его встретили с подобающей
честью в вашей деревне.
Три дня хмурился князь, весь ковер протоптал шагавши, — сына б приструнил, на милую дочку рука не подымается. Пускай, думает, идет. В монастыре хочь
честь свою княжескую по крайности
соблюдет, Бога за меня помолит… Поперек судьбы сам царь не пойдет.