Перед глазами Евсея закружились пёстрым хороводом статные, красивые люди в
блестящих одеждах, возникала другая, сказочная жизнь. Она оставалась с ним, когда он лёг спать; среди этой жизни он видел себя в голубом кафтане с золотом, в красных сапогах из сафьяна и Раису в парче, украшенной самоцветными камнями.
— Пусть я сумасшедший, но я говорю правду. У меня отец и брат гниют там, как падаль. Разведите костры, накопайте ям и уничтожьте, похороните оружие. Разрушьте казармы и снимите с людей эту
блестящую одежду безумия, сорвите ее. Нет сил выносить… Люди умирают…
Так, незадолго до времени нашего рассказа, в 1576 году, при приеме польского посла, присланного Стефаном Баторием, не только дворец переполнен был боярами в
блестящих одеждах, но на крыльце и в проходах до набережной палаты у педория Благовещенского собора размещены были во множестве гости, купцы и приказные, все в золотых одеждах. На площади расставлено было возникшее при Иоанне войско — стрельцы с ружьями.
Усадили княжну в огромные президентские кресла, которых древность и истертый бархат черного порыжелого цвета еще резче выказывали это юное, прелестное творение, разрумяненное морозом, в
блестящей одежде, полураспахнувшейся как бы для того, чтобы обличить стройность и негу ее форм.
Над креслом стояли духовные лица в своих величественных
блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно-торжественно служили.
Иван Васильевич, облаченный в
блестящую одежду, сидел на кресле из слоновой кости, в которой искусная, тонкая чекань греческой работы представила разные случаи из священной и светской истории.
Неточные совпадения
Одежды мои, столь
блестящие, казалися замараны кровию и омочены слезами.
Все они были без
одежд и все были покрыты короткой
блестящей шерстью — вроде той, какую всякий может видеть на лошадином чучеле в Доисторическом Музее.
С радостью выехал Серебряный из Вильно, сменил бархатную
одежду на
блестящие бахтерцы и давай бить литовцев, где только бог посылал.
Вообще на имаме не было ничего
блестящего, золотого или серебряного, и высокая, прямая, могучая фигура его, в
одежде без украшений, окруженная мюридами с золотыми и серебряными украшениями на
одежде и оружии, производила то самое впечатление величия, которое он желал и умел производить в народе.
Она вышла из бассейна свежая, холодная и благоухающая, покрытая дрожащими каплями воды. Рабыни надели на нее короткую белую тунику из тончайшего египетского льна и хитон из драгоценного саргонского виссона, такого
блестящего золотого цвета, что
одежда казалась сотканной из солнечных лучей. Они обули ее ноги в красные сандалии из кожи молодого козленка, они осушили ее темно-огненные кудри, и перевили их нитями крупного черного жемчуга, и украсили ее руки звенящими запястьями.
И шествуют рядом друг с другом они,
В
одеждах блестящих и длинных,
Каменья оплечий горят как огни,
Идут под навесом шелковым, в тени,
К собору, вдоль улиц старинных.
Елочка или не Елочка? Неужели это она — моя Оля, эта красавица в роскошных
одеждах, с легким венецианским кружевом, накинутым поверх распущенных волос, длинных, пышных и
блестящих. Как горят в полумраке ее глаза! Какое бледное и прекрасное лицо у нее, как оно исполнено печали и достоинства в эти минуты.
Смуглое лицо, черные кудри, небрежно раскиданные, пасмурный взор, бедная
одежда резко отделялись от
блестящей, роскошной фигуры невесты.
Двадцать четыре часа, в
блестящей золотой
одежде, окружали колесницу этой богини; последняя призывала радость, вокруг нее теснились толпой стихотворцы, увенчанные лаврами, призывая мир и счастье на землю.
Она увидит свою мать… ту, которая так редко и так кратковременно дарила ее своими ласками, ту, которая для нее служила олицетворением неведомого ей движения жизни и которая, казалось ей, в складках своей
одежды принесет сюда последние отзвуки шумного оживления
блестящего Петербурга, так недавно красноречиво описанного Юлией Облонской.