Неточные совпадения
— Добивай! — кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало — кнуты, палки, оглоблю — и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становится сбоку и начинает
бить ломом зря
по спине. Кляча протягивает
морду, тяжело вздыхает и умирает.
Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно
бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже
по самой
морде и
по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
— Теперь мужик, клянусь богом и пресвятой девой,
бьет родовитого шляхтича
по морде… И что же?.. Га! Ничего… Да что тут и говорить: последние времена!
Держа в одной руке шлейф и хлыст с лиловым камнем в рукоятке, она гладила маленькой рукой ласково оскаленную
морду коня, — он косился на нее огненным глазом, весь дрожал и тихонько
бил копытом
по утоптанной земле.
Это, говорит, наверно, оттого, что меня тоже очень много таскали за вихры,
по морде били и вообще —
по чему попало, и вот, говорит, иногда захочешь узнать: какое это удовольствие —
бить человека
по морде?
Бедный, жалкий, но довольно плутоватый офицер, не сводя глаз с полицеймейстера, безумолчно лепетал оправдательные речи, часто крестясь и произнося то имя Божие, то имя какой-то Авдотьи Гордевны, у которой он якобы
по всей совести вчера был на террасе и потому в это время «физически» не мог участвовать в подбитии
морды Катьке-чернявке, которая, впрочем, как допускал он, может быть, и весьма того заслуживала, чтоб ее
побили, потому что, привыкши обращаться с приказными да с купеческими детьми, она думает, что точно так же может делать и с офицерами, и за то и поплатилась.
—
Бить их надо, вот что,
по мордам бить; вот им какую свободу — в зубы…
Был у нас кот — это еще при жизни отца в Петербурге, — и такой несчастный кот: старый, облезлый, его даже котята не уважали и когда играли, то
били его
по морде.
Лошади хорошо знали, что сейчас будут засыпать овес, и от нетерпения негромко покряхтывали у решеток. Жадный и капризный Онегин
бил копытом о деревянную настилку и, закусывая,
по дурной привычке, верхними зубами за окованный железом изжеванный борт кормушки, тянулся шеей, глотал воздух и рыгал. Изумруд чесал
морду о решетку.
— Вот, молодой человек, — горько усмехнувшись, сказал добрый и униженный Дыркин, — вот и награда за усердие. Ночей недосыпаешь, недоедаешь, недопиваешь, а результат всегда один —
по морде. Может быть, и вы с тем же пришли? Что ж…
Бейте Дыркина,
бейте.
Морда у него, видно, казенная. Может быть, вам рукой больно? Так вы канделябрик возьмите.
Как мы там с прислугой обращались, боже мой! Развалимся на стульях, ноги чуть не на стол положим. «Эй, ты, лакуза! шестерка!» Других и названий не было для служащих. «Не видишь, с… сын, кому служишь? Какой ликер принес? В
морду вас
бить, хамов». Тот, конечно, видит, что над ним кочевряжится свой же брат, холуй несчастный, но,
по должности, молчит. И на чай при этом мы давали туго.
Сом же представлял из себя огромного черного пса на длинных ногах и с хвостом, жестким, как палка. За обедом и за чаем он обыкновенно ходил молча под столом и стучал хвостом
по сапогам и
по ножкам стола. Это был добрый, глупый пес, но Никитин терпеть его не мог за то, что он имел привычку класть свою
морду на колени обедающим и пачкать слюною брюки. Никитин не раз пробовал
бить его
по большому лбу колодкой ножа, щелкал
по носу, бранился, жаловался, но ничто не спасало его брюк от пятен.
Повернули назад в деревню, и, пока шли, Лычков-сын всё время
бил себя кулаком
по груди и кричал, и Володька тоже кричал, повторяя его слова. А в деревне между тем около породистого бычка и лошадей собралась целая толпа. Бычок был сконфужен и глядел исподлобья, но вдруг опустил
морду к земле и побежал, выбрыкивая задними ногами; Козов испугался и замахал на него палкой, и все захохотали. Потом скотину заперли и стали ждать.
Все это я взвесил в одну секунду. Оглядываюсь назад — нет ни моих людей, ни шталмейстеров. Что мне было делать? Я начинаю его
бить изо всех сил хлыстом
по морде. Я вообще никогда не
бью зверей, а Михал Потапыча даже никогда и не трогал: он был зверь очень умный, рассудительный и злопамятный, с большим чувством собственного достоинства. Правда, потом пришлось его пристрелить.
— Я обидел ее тем, ваше сиятельство, что имею
морду,
по которой можно безнаказанно
бить хлыстом…Она моя дочь, барон, а при дочерях благовоспитанные люди не позволяют себе бранить отцов…
Я сунул его кулаком в
морду, перешел в наступление и стал теснить. Испуг и изумление были на его красивом круглом лице с черными бровями, а я наскакивал,
бил его кулаком
по лицу, попал в нос. Брызнула кровь. Он прижал ладони к носу и побежал. Пробежал мимо и рыжий, а Геня вдогонку накладывал ему в шею…
Вчера ввечеру около деревни жеребенка и двух собак зарезал, а нынче чуть свет выхожу я, а он, проклятый, сидит под ветлой и
бьет себя лапой
по морде.
А потом играть стали: кто на бочке, брюхом навалившись, катается, кто старшего лешего
по острым ушам черпаком
бьет… Кто, в валежник
морду сунувши, сам себе с корнем хвост вырывает. Мухомор с махоркой на фантазию, братцы, действует…
Но видит льва, робеет и ревет,
Себя хвостом
по ребрам
бьет,
И крадется, косяся взглядом,
И лижет
морду языком,
И, обошедши льва кругом,
Рычит и с ним ложится рядом.
— Писатель мой говорит, что я больно дерусь. Но, может, у него лицо поблагороднее, а
по твоей мужицкой харе сколько ни хлопай, не почувствуешь? Ах, много народу я
по морде била, а никого мне так не жалко, как писательчика моего.
Бей, говорит,
бей, — так мне и надо. Пьяный, слюнявый, бить-то даже противно. Такая сволочь. А об твою рожу я даже руку ушибла. На — целуй ушибленное.