Неточные совпадения
Но вот часы в залах, одни за другими,
бьют шесть. Двери в большую гостиную отворяются, голоса смолкают, и начинается шарканье, звон шпор… Толпы окружают закусочный стол. Пьют «под селедочку», «под парную белужью икорку», «под греночки с мозгами» и т. д. Ровно час пьют и закусывают. Потом из залы-читальни доносится первый удар часов — семь, — и дежурный звучным баритоном покрывает чоканье рюмок и стук
ножей.
Я слышал, как он ударил ее, бросился в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и локтями о стул, выгнув грудь, закинув голову, хрипя и страшно блестя глазами, а он, чисто одетый, в новом мундире,
бьет ее в грудь длинной своей ногою. Я схватил со стола
нож с костяной ручкой в серебре, — им резали хлеб, это была единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою ударил вотчима в бок.
В морозы он выгонял ее во двор босую, гонялся за ней с
ножом,
бил до беспамятства и вообще проделывал те зверства, на какие способен очертевший русский человек.
— Ох, князь! Горько вымолвить, страшно подумать! Не по одним наветам наушническим стал царь проливать кровь неповинную. Вот хоть бы Басманов, новый кравчий царский,
бил челом государю на князя Оболенского-Овчину в каком-то непригожем слове. Что ж сделал царь? За обедом своею рукою вонзил князю
нож в сердце!
Хотя перед самоубийством человек проклинает свою жизнь, хотя он положительно знает, что для него смерть есть свобода, но орудие смерти все-таки дрожит в его руках,
нож скользит по горлу, пистолет, вместо того чтоб
бить прямо в лоб,
бьет ниже, уродует.
Так меня еще два раза потом выводили, и уж злились они, очень на меня злились, а я их еще два раза надул; третью тысячу только одну прошел, обмер, а как пошел четвертую, так каждый удар, как
ножом по сердцу, проходил, каждый удар за три удара шел, так больно
били!
И действительно, они
били медведей пулей, а Китаев резал их один на один
ножом.
— Саша кричит —
бейте их! Вяхирев револьверы показывает, — буду, говорит, стрелять прямо в глаза, Красавин подбирает шайку каких-то людей и тоже всё говорит о
ножах, чтобы резать и прочее. Чашин собирается какого-то студента убить за то, что студент у него любовницу увёл. Явился ещё какой-то новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты — очень страшное лицо. Совершенно дико всё это… Он понизил голос до шёпота и таинственно сказал...
— Дурак! — крикнул Саша. — Тебе скажут, что я любовник твоей жены, а ты напьёшься и полезешь с
ножом на меня, — что я должен делать? На,
бей, хотя тебе наврали и я не виноват…
Ромодановский бесчестил Шеина всячески,
бил, даже хотел резать
ножом, называя прадеда его (Михаила Борисовича Шеина) изменником, а его изменничьим внуком.
И Прошка рассказал несколько случаев, хотя и относившихся к более или менее отдаленному прошлому, о том, как один студент
побил трех «ребят» на этом самом перекрестке, как другой вырвал
нож голою рукой и при этом успел еще «накласть» нападавшему и свалить его еле живого в канаву, где тот пролежал, пока пришли дачные дворники, и т. д.
Сом же представлял из себя огромного черного пса на длинных ногах и с хвостом, жестким, как палка. За обедом и за чаем он обыкновенно ходил молча под столом и стучал хвостом по сапогам и по ножкам стола. Это был добрый, глупый пес, но Никитин терпеть его не мог за то, что он имел привычку класть свою морду на колени обедающим и пачкать слюною брюки. Никитин не раз пробовал
бить его по большому лбу колодкой
ножа, щелкал по носу, бранился, жаловался, но ничто не спасало его брюк от пятен.
В такт музыке приносили и уносили блюда; делались преувеличенные, комические, но точные жесты; чистые тарелки перелетали через стол из рук в руки, вращаясь в воздухе;
ножи, вилки и ложки служили предметами беспрестанного ловкого жонглирования, и, конечно,
бил посуду в большом количестве сияющий от счастья Хохряков!
Платонов. B спину только не
бей, железное животное, в грудь
бей! Руку! Пусти, Осип! Жена, сын… Это
нож блестит? О злоба проклятая!
И, взор пред ним склонив, он пал среди палаты,
И, в землю кланяясь с покорностью трикраты,
Сказал: «Доволен будь в величии своём,
Се аз, твой раб, тебе на царстве
бью челом!»
И, вспрянув тот же час со злобой беспощадной,
Он в сердце
нож ему вонзил рукою жадной.
Ермак взял с собой 50 человек и пошел очистить дорогу бухарцам. Пришел он к Иртышу-реке и не нашел бухарцев. Остановился ночевать. Ночь была темная и дождь. Только полегли спать казаки, откуда ни взялись татары, бросились на сонных, начали их
бить. Вскочил Ермак, стал биться. Ранили его
ножом в руку. Бросился он бежать к реке. Татары за ним. Он в реку. Только его и видели. И тела его не нашли, и никто не узнал, как он умер.
Из ружья редко бивал, не жаловал князь ружейной охоты, больше все с
ножом да с рогатиной. — «Надобно ж, говорит, бывало, Михаиле Иванычу, господину Топтыгину, перед смертным часом дать позабавиться: что толку пулей его свалить, из ружья
бей сороку,
бей ворону, а с мишенькой весело силкой помериться!»
И удары сыпались на несчастного по чем попало; кто
бил его кулаком, кто рукоятью
ножа.
И кинулся на них с
ножом. Черкизовцы побежали вниз по Богородскому Валу. Заводские гнались следом и
били их по шеям.
Дворчане прибегают, секут орлов
ножами,
бьют кистенем и едва могут освободить своего господина, полумертвого, из ужасного плена. Обрубленные ноги птиц еще держатся за врага своего, впившись в него когтями.
Это несправедливое замечание
бьет как
нож в сердце и пробуждает бурю.