Неточные совпадения
Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко, и, подобно ему,
белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только что снесенное, оно держится против
света в смуглых руках испытующей его ключницы и пропускает сквозь себя
лучи сияющего солнца; ее тоненькие ушки также сквозили, рдея проникавшим их теплым
светом.
Вдруг иногда она мелькнет мимо него, сядет с шитьем напротив, он нечаянно из-за книги поразится
лучом какого-то
света, какой играет на ее профиле, на рыжих висках или на
белом лбу.
Ну, фрак,
белый галстук, перчатки, и, однако, я был еще бог знает где, и, чтобы попасть к вам на землю, предстояло еще перелететь пространство… конечно, это один только миг, но ведь и
луч света от солнца идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и в открытом жилете.
Некоторое время, как и тогда, я не узнавал своей комнаты: в щели ставен лились яркие, горячие
лучи весеннего солнца, и это казалось мне несообразностью: там, на дворе, теперь должна бы быть зима с пушистым снегом, а иначе… иначе, значит, нет на
свете и девочки в серенькой шубке с
белым воротником.
Порой в окне, где лежала больная, в щель неплотно сдвинутых гардин прокрадывался
луч света, и мне казалось, что он устанавливает какую-то связь между мною, на темной улице, и комнатой с запахом лекарств, где на
белой подушке чудилось милое лицо с больным румянцем и закрытыми глазами.
Но до чтения ли, до письма ли было тут, когда душистые черемухи зацветают, когда пучок на березах лопается, когда черные кусты смородины опушаются беловатым пухом распускающихся сморщенных листочков, когда все скаты гор покрываются подснежными тюльпанами, называемыми сон, лилового, голубого, желтоватого и
белого цвета, когда полезут везде из земли свернутые в трубочки травы и завернутые в них головки цветов; когда жаворонки с утра до вечера висят в воздухе над самым двором, рассыпаясь в своих журчащих, однообразных, замирающих в небе песнях, которые хватали меня за сердце, которых я заслушивался до слез; когда божьи коровки и все букашки выползают на божий
свет, крапивные и желтые бабочки замелькают, шмели и пчелы зажужжат; когда в воде движенье, на земле шум, в воздухе трепет, когда и
луч солнца дрожит, пробиваясь сквозь влажную атмосферу, полную жизненных начал…
Она сидела спиной к окну, завешенному
белой шторой; солнечный
луч, пробиваясь сквозь эту штору, обливал мягким
светом ее пушистые, золотистые волосы, ее невинную шею, покатые плечи и нежную, спокойную грудь.
Там я ложился в тени на траве и читал, изредка отрывая глаза от книги, чтобы взглянуть на лиловатую в тени поверхность реки, начинающую колыхаться от утреннего ветра, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний
свет лучей, ниже и ниже окрашивающий
белые стволы берез, которые, прячась одна за другую, уходили от меня в даль чистого леса, и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какой везде кругом меня дышала природа.
Белая стена дома, темная, мечтательная зелень деревьев, по которым любовно скользят серебристые
лучи месяца, красноватые снопы
света из окон, причудливая балюстрада балкона, заглушенные звуки штраусовского вальса.
Между тем мертвое лицо костенело;
луч света играл на нем; рот был полураскрыт, два ряда
белых, молодых зубов сверкали из-под тонких, прилипших к деснам губ.
Обе комнаты тесно заставлены столами, за каждым столом сидит, согнувшись, иконописец, за иным — по двое. С потолка спускаются на бечевках стеклянные шары; налитые водою, они собирают
свет лампы, отбрасывая его на квадратную доску иконы
белым, холодным
лучом.
Живая ткань облаков рождает чудовищ,
лучи солнца вонзаются в их мохнатые тела подобно окровавленным мечам; вот встал в небесах тёмный исполин, протягивая к земле красные руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное тело, возникает в облаках синий змий и тонет, сгорает в реке пламени; выросли сумрачные горы, поглощая
свет и бросив на холмы тяжкие тени; вспыхнул в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную землю, точно говоря...
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые в
белом, играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный
луч уходит глубоко в воду, образуя воронку яркого
света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит, в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Мы прошли сквозь ослепительные
лучи зал, по которым я следовал вчера за Попом в библиотеку, и застали Ганувера в картинной галерее. С ним был Дюрок, он ходил наискось от стола к окну и обратно. Ганувер сидел, положив подбородок в сложенные на столе руки, и задумчиво следил, как ходит Дюрок. Две
белые статуи в конце галереи и яркий
свет больших окон из целых стекол, доходящих до самого паркета, придавали огромному помещению открытый и веселый характер.
При такой заре, покуда не забрана половина облитого янтарем неба, в комнатах Иды и ее матери держится очень странное освещение — оно не угнетает, как
белая ночь, и не радует, как
свет, падающий
лучом из-за тучи, а оно приносит с собою что-то фантасмагорическое: при этом освещении изменяются цвета и положения всех окружающих вас предметов: лежащая на столе головная щетка оживает, скидывается черепахой и шевелит своей головкой; у старого жасмина вырастают вместо листьев голубиные перья; по лицу сидящего против вас человека протягиваются длинные, тонкие, фосфорические блики, и хорошо знакомые вам глаза светят совсем не тем блеском, который всегда вы в них видели.
Сквозь туманную мглу просияла пестрая радуга, ярче, — и вот она обогнула собою половину неба;
луч солнца, неожиданно пробившись сквозь облако, заиграл в бороздах, налитых водою, и вскоре вся окрестность осветилась
белым светом осеннего солнышка.
Спустишься к нему, охватит тебя тепловатой пахучей сыростью, и первые минуты не видишь ничего. Потом выплывет во тьме аналой и чёрный гроб, а в нём согбенно поместился маленький старичок в тёмном саване с
белыми крестами, черепами, тростью и копьём, — всё это смято и поломано на иссохшем теле его. В углу спряталась железная круглая печка, от неё, как толстый червь, труба вверх ползёт, а на кирпиче стен плесень наросла зелёной чешуёй.
Луч света вонзился во тьму, как меч
белый, и проржавел и рассыпался в ней.
Он входит в дом — в покоях ночь,
Закрыты ставни, пол скрыпит,
Пустая утварь дребезжит
На старых полках; лишь порой
Широкой,
белой полосой
Рисуясь на печи большой,
Проходит в трещину ставней
Холодный
свет дневных
лучей!
И вырезался из-за черной, как бы ощетинившейся, лесной окраины золотистый
луч солнышка и облил ярким
светом, как снег,
белое платье красавицы и заиграл переливчатыми цветами на синем кафтане и шелковой алой рубахе Алексея.
Земной царь в этом
свете становился как бы некоей иконой Царя царей, на которой в торжественные священные миги мог загораться
луч Белого Царства.
Существует один
белый луч красоты, —
свет фаворе-кии, который разлагается на семицветную радугу искусства.
Мама лежала с открытыми глазами, странно блестевшими среди наступающей темноты… Точно какой-то
свет исходил из этих глаз и освещал все ее лицо, обращенное к небу.
Лучи месяца золотыми иглами скользили по густым волнам ее черных волос и венчали блестящей короной ее матово-белый лоб.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое
белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный
свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по
лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.