Неточные совпадения
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного
бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими
белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе,
как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
— Хочется думать, что молодежь понимает свою задачу, — сказал патрон, подвинув Самгину пачку
бумаг, и встал; халат распахнулся, показав шелковое
белье на крепком теле циркового борца. — Разумеется, людям придется вести борьбу на два фронта, — внушительно говорил он, расхаживая по кабинету, вытирая платком пальцы. — Да, на два: против лиходеев справа, которые доводят народ снова до пугачевщины,
как было на юге, и против анархии отчаявшихся.
Такие добавления к науке нравились мальчику больше, чем сама наука, и лучше запоминались им, а Томилин был весьма щедр на добавления. Говорил он,
как бы читая написанное на потолке, оклеенном глянцевитой,
белой, но уже сильно пожелтевшей
бумагой, исчерченной сетью трещин.
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет
бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а глядит на ее окно: «Поднимает ли
белая ручка лиловую занавеску»,
как говорит справедливо Марк. И почем он знает?
Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
В трактире к обеду стало поживее; из нумеров показались сонные лица жильцов: какой-то очень благообразный, высокий, седой старик, в светло-зеленом сюртуке, ирландец,
как нам сказали, полковник испанской службы, француз, бледный, донельзя с черными волосами, донельзя в
белой куртке и панталонах,
как будто завернутый в хлопчатую
бумагу, с нежным фальцетто, без грудных нот.
Ах, если б нам этакую!» — говорил я, пробираясь между иссохшими кустами хлопчатой
бумаги, клочья которой оставались еще кое-где на сучьях и
белели,
как снежный пух.
— Я должна сообщить еще одно показание, немедленно… немедленно!.. Вот
бумага, письмо… возьмите, прочтите скорее, скорее! Это письмо этого изверга, вот этого, этого! — она указывала на Митю. — Это он убил отца, вы увидите сейчас, он мне пишет,
как он убьет отца! А тот больной, больной, тот в
белой горячке! Я уже три дня вижу, что он в горячке!
По обеим сторонам расстилалось топкое, кочковатое болото, по которому изредка рассеяны были кривые и низкорослые деревца; по местам болото превращалось в ржавые бочаги, покрытые крупной осокой,
белыми водяными лилиями и еще каким-то растением с
белыми головками, пушистыми,
как хлопчатая
бумага.
— Правда, чиновник! — ответил Рогожин, — правда, пьяная душа! Эх, куда ни шло. Настасья Филипповна! — вскричал он, глядя на нее
как полоумный, робея и вдруг ободряясь до дерзости, — вот восемнадцать тысяч! — И он шаркнул пред ней на столик пачку в
белой бумаге, обернутую накрест шнурками. — Вот! И… и еще будет!
Я принялся было усердно есть какое-то блюдо, которого я никогда прежде не ел,
как вдруг на возвышении показались две девицы в прекрасных
белых платьях, с голыми руками и шеей, все в завитых локонах; держа в руках какие-то листы
бумаги, они подошли к самому краю возвышения, низко присели (я отвечал им поклоном) и принялись петь.
Бобров. А вот что-с. Пришел я сегодня в присутствие с
бумагами, а там Змеищев рассказывает,
как вы вчера у него были, а у самого даже слюнки текут,
как об вас говорит.
Белая, говорит, полная, а сам, знаете, и руками разводит, хочет внушить это,
какие вы полненькие. А Федор Гарасимыч сидит против них, да не то чтоб смеяться, а ровно колышется весь, и глаза у него так и светятся, да маленькие такие, словно щелочки или вот у молодой свинки.
Некоторую покоробленность
бумаги они сглаживали горячим утюгом, и получателю стоило подержать этот
белый лист около огня,
как немедленно и явственно выступали на нем желтые буквы…
Просмотрев составленную камер-юнкером
бумагу, он встал с своего кресла, и здесь следовало бы описать его наружность, но, ей-богу, во всей фигуре управляющего не было ничего особенного, и он отчасти походил на сенаторского правителя Звездкина, так
как подобно тому происходил из духовного звания, с таким лишь различием, что тот был петербуржец, а сей правитель дел — москвич и, в силу московских обычаев, хотя и был выбрит, но не совсем чисто; бакенбарды имел далеко не так тщательно расчесанные,
какими они были у Звездкина; об ленте сей правитель дел, кажется, еще и не помышлял и имел только Владимира на шее, который он носил не на
белье, а на атласном жилете, доверху застегнутом.
По началу он презентовал мне
белой бумаги с красными каемочками вязаные помочи, а потом жене косыночку из трусиковой нежной шерсти, и не успел я странности сих новых, неожиданных подарков надивиться,
как он вынул из кармана шерстяные чулки и вручил их подававшей самовар работнице нашей Аксинье.
Плещет волна, ходят туманные облака, летают за кораблем чайки, садятся на мачты, потом
как будто отрываются от них ветром и, колыхаясь с боку на бок,
как клочки
белой бумаги, отстают, отстают и исчезают назади, улетая обратно, к европейской земле, которую наши лозищане покинули навеки.
Как новичок, я забрался слишком рано и в течение целого часа мог любоваться лепным потолком громадной министерской залы, громадным столом, покрытым зеленым сукном, листами
белой бумаги, которые были разложены по столу перед каждым стулом, — получалась самая зловещая обстановка готовившегося ученого пиршества.
Вася зачихал, выругался… Его звали «чистоплюй»: он по десять раз в день мыл руки, а когда пил водку, то последнюю каплю из рюмки обязательно выливал на ладонь и вытирал чистым платком. В кармане у него всегда были кусочки
белой бумаги. Он никогда не возьмется за скобку двери иначе,
как не обернув ее бумажкой. А тут такая пыль!
Входя в дом, он непременно останавливался у первого зеркала и, доставая гребенку из кармана, расчесывал свои жидкие бакенбарды и копром подымал с затылка волосы. В родственных домах,
как наш и дяди Петра Неофитовича, он, усевшись на диван, тотчас засыпал, либо, потребовав тетрадку
белой бумаги, правильно разрывал ее на осьмушки, которые исписывал буквами необыкновенной величины.
И стал теперь
белый, вот
как бумага.
«Должно быть, тоже побледнел,
как мертвец, — подумал он, заметив свое лицо нечаянно в зеркале, — должно быть, читал, и закрывал глаза, и вдруг опять открывал в надежде, что письмо обратится в простую
белую бумагу… Наверно, раза три повторил опыт!..»
Опрятная постель с красным шерстяным одеялом, подушка в
белой наволочке, даже башмачок для часов, стол, покрытый пеньковою скатертью, а на нем чернильница молочного цвета, перья,
бумага, фотографии в рамочках, все
как следует, и другой стол, черный, на котором в порядке лежали часовые инструменты и разобранные часы.
Ему удалось схватиться руками за ветки куста, торчавшего из воды. Лодка стала, вся содрогаясь и порываясь вперед. Вода бежала вдоль ее бортов слева и справа с гневным рокотом. Теперь видим стал правый берег. Снег лежал на нем,
белея слабо и плоско,
как бумага в темноте. Но фельдшер знал местность. Этот берег представлял собою огромное болото, непроходимое даже летом.
Бывало, этой думой удручен,
Я прежде много плакал и слезами
Я жег
бумагу. Детский глупый сон
Прошел давно,
как туча над степями;
Но пылкий дух мой не был освежен,
В нем родилися бури,
как в пустыне,
Но скоро улеглись они, и ныне
Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех,
Один лишь отзыв — звучный, горький смех…
Там, где весной
белел поток игривый,
Лежат кремни — и блещут, но не живы!
Старый братец, расположившись у окна, в чистеньких
белых панталончиках и синем сюртучке, вязал на рогульке снурочек из
белой бумаги — занятие, которому его научила племянница, и которое он очень полюбил, так
как делать он уж ничего не мог, и для чтения газеты, любимого его занятия, глаза были уже слабы.
Я поднял его: со всех сторон
белая бумага, никакой подписи; на взгляд — небольшой, но тугой и тяжелый,
как будто в нем было листа три и более почтовой
бумаги.
Гусеницы сумеречных бабочек, более или менее волосистые, где-нибудь в верхнем уголку ящика, или под листом растения, положенного для их пищи, заматывали себя вокруг тонкими нитями той же клейкой материи, с примесью волосков, покрывавших туловище, — нитями, иногда пушистыми,
как хлопчатая
бумага, иногда покрытыми сверху
белым, несколько блестящим лаком, что давало им вид тонкой и прозрачной, но некрепкой пелены.
Следя за ее движениями, поручик видел,
как пять пальцев скомкали его векселя,
как белая шелестящая
бумага мелькнула перед его глазами и исчезла в ее кулаке.
Рабочий. Лицо у него молодое, красивое, но под глазами во всех углублениях и морщинках чернеет въевшаяся металлическая пыль, точно заранее намечая череп; рот открыт широко и страшно — он кричит. Что-то кричит. Рубаха у него разорвалась на груди, и он рвет ее дальше, легко, без треска,
как мягкую
бумагу, и обнажает грудь. Грудь
белая, и половина шеи
белая, а с половины к лицу она темная —
как будто туловище у него общее со всеми людьми, а голова наставлена другая, откуда-то со стороны.
Теперь он лежал
белый,
как эта
бумага; из разбитого плеча волною текла кровь.
Азагаров заиграл, и перед его глазами закружились
белые, голубые и розовые платьица, короткие юбочки, из-под которых быстро мелькали
белые кружевные панталончики, русые и черные головки в шапочках из папиросной
бумаги. Играя, он машинально прислушивался к равномерному шарканью множества ног под такт его музыки,
как вдруг необычайное волнение, пробежавшее по всей зале, заставило его повернуть голову ко входным дверям.
Вдруг Аркадий с ужасом заметил, что Вася водит по
бумаге сухим пером, перевертывает совсем
белые страницы и спешит, спешит наполнить
бумагу,
как будто он делает отличнейшим и успешнейшим образом дело!
Слабел и о. дьякон: меньше ходил по палате, реже смеялся, но когда в палату заглядывало солнце, он начинал болтать весело и обильно, благодарил всех — и солнце и докторов — и вспоминал все чаще о яблоне «
белый налив». Потом он пел «Высшую небес», и темное, осунувшееся лицо его становилось более светлым, но также и более важным: сразу видно было, что это поет дьякон, а не псаломщик. Кончив петь, он подходил к Лаврентию Петровичу и рассказывал,
какую бумагу ему дали при посвящении.
Зрячий сказал: «Цвет молока такой,
как бумага белая».
Пирожков старался доказать ей, что нельзя было с купчиной ладиться без контракта, не выговорить на
бумаге даже того,
какие вещи из мебели, посуды,
белья составляют ее собственность.
Судя по портретам, можно было заключить, что Золя в своем туалете не только не франтоват, но даже небрежен. На портретах он по туалету смотрит каким-то мастеровым. У себя дома Золя гораздо франтоватее. Он работает в коротком пиджаке из
белой фланели. В Париже очень многие пишущие люди держатся этого домашнего видоизменения халата. Домашняя рубашка — с воротом, расшитым красной
бумагой; манжеты гофрированы, так же
как и грудь. Это мне показалось немного странным…
А дальше за тропинкой жмутся друг к другу молодые елки, одетые в пышные, зеленые платья, за ними стоят березы с
белыми,
как бумага, стволами, а сквозь слегка трепещущую от ветра зелень берез видно голубое, бездонное небо.
— Всё они… Казак прав… Мы недавно набрели на самой вершине сопки на одинокую китайскую фанзу… В ней живёт китаец с семьёй. В фанзе,
как обыкновенно, большое окно, половина которого заклеена
белой, а половина красной
бумагой, а в фанзе,
как бы вы думали, что?
— Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим: мòчи нет. А ихний, говорит,
как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
— Ведь то мудрено, братцы мои, — продолжал тот, который удивился их белизне, — сказывали мужики под Можайским
как стали убирать битых, где страженья-то была, так ведь чтò, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние-то. Чтò ж, говорит, лежит, говорит, ихний-то,
как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
А я помню,
как я тогда писал одно это слово. И что было бы, если бы вместо этой гладкой
белой бумаги, на которой нет ничего, кроме слабых каракуль, начертанных чьей-то человеческой рукой, — было бы зеркало? Такое зеркало, которое навеки отразило бы лицо человека, писавшего со всем его отчаянием и нестерпимой душевной мукой! А что здесь видно?