Неточные совпадения
В колонии считается более пород птиц, нежели во всей Европе, и именно до шестисот. Кусты местами были так часты, что составляли непроходимый лес; но они малорослы, а за ними далеко виднелись или необработанные песчаные
равнины, или дикие горы, у подошвы которых
белели фермы с яркой густой зеленью вокруг.
Быстрыми шагами прошел я длинную «площадь» кустов, взобрался на холм и, вместо ожиданной знакомой
равнины с дубовым леском направо и низенькой
белой церковью в отдалении, увидал совершенно другие, мне неизвестные места.
Теперь перед нами расстилалась
равнина, покрытая сухой буро-желтой травой и занесенная снегом. Ветер гулял по ней, трепал сухие былинки. За туманными горами на западе догорала вечерняя заря, а со стороны востока уже надвигалась холодная темная ночь. На станции зажглись
белые, красные и зеленые огоньки.
Погода утихла, тучи расходились, перед ним лежала
равнина, устланная
белым волнистым ковром.
Одни зимние вьюги, по-оренбургски — бураны, беспрепятственно владычествуют на гладких
равнинах, взрывая их со всех сторон, превращая небо, воздух и землю в кипящий снежный прах и
белый мрак…
Равнины тоже не дышат; где-где всколышется круговым ветром покрывающий их
белый саван, и кажется утомленному путнику, что вот-вот встанет мертвец из-под савана…
На
равнине где-то далеко
белела усадьба, где-то еще чернела деревенька, казавшаяся просто кучкой темных пятен, синели остатки вырубленных рощ…
Она вглядывалась в полевую даль, вглядывалась в эти измокшие деревни, которые в виде черных точек пестрели там и сям на горизонте; вглядывалась в
белые церкви сельских погостов, вглядывалась в пестрые пятна, которые бродячие в лучах солнца облака рисовали на
равнине полей, вглядывалась в этого неизвестного мужика, который шел между полевых борозд, а ей казалось, что он словно застыл на одном месте.
О прибрежные камни равномерно и глухо бьет волна; море — всё в живых
белых пятнах, словно бесчисленные стаи птиц опустились на его синюю
равнину, все они плывут в одном направлении, исчезают, ныряя в глубину, снова являются и звенят чуть слышно.
Морозно.
Равнины белеют под снегом,
Чернеется лес впереди,
Савраска плетется ни шагом, ни бегом,
Не встретишь души на пути.
Макар оглянулся. Сзади расстилалась только
белая пустынная
равнина. Татарин мелькнул на одну секунду далекою точкой. Макару казалось, что он увидел, как
белая пыль летит из-под копыт его пегашки, но через секунду и эта точка исчезла.
Направо от пути раскинулась кочковатая
равнина, темно-зеленая от постоянной сырости, и на краю ее были брошены серенькие домики, похожие на игрушечные, а на высокой зеленой горе, внизу которой блистала серебристая полоска, стояла такая же игрушечная
белая церковь.
Я твой: люблю сей тёмный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озёр лазурные
равнины,
Где парус рыбаря
белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
Везде следы довольства и труда…
Лебеди
белые, соколы ясные, вольная птица журинька, кусты ракитовые, мурава зеленая, цветы лазоревые, духи малиновые, мосты калиновые — одни за другими вспоминаются в тех величавых, сановитых песнях, что могли вылиться только из души русского человека на его безграничных, раздольных, óт моря дó моря раскинувшихся
равнинах.
Но вот,
белея над
равниной влажной,
Подъялся вал, как снежная гора, —
Возрос, приближился, о брег расшибся
И выкинул чудовищного зверя.
Горячие лучи солнца переливаются на верхушках волн золотистым блеском, заливают часть горизонта, где порой
белеют в виде маленьких точек паруса кораблей, и играют на палубе «Коршуна», нежа и лаская моряков. Ровный норд-ост и влага океана умеряют солнечную теплоту. Томительного зноя нет; дышится легко, чувствуется привольно среди этой громадной волнистой морской
равнины.
По чистому, глубоко синему небу плыли
белые облака. Над сжатыми полями большими стаями носились грачи и особенно громко, не по-летнему, кричали. Пролетка взъехала на гору. Вдали, на конце
равнины, среди густого сада серел неуклюжий фасад изворовского дома с зеленовато-рыжею, заржавевшею крышею. С странным чувством, как на что-то новое, Токарев смотрел на него.
Серебряный месяц, казалось, весь растопился и разлился по
белой скатерти
равнины; далеко, очень далеко означался на ней малейший куст, который при каждом дуновении ветерка принимал вид движущегося человека или зверя.
С нее взорами скользил я по необозримой
равнине вод, спокойных и гладких, словно стекло, то любовался, как волны, сначала едва приметные, рябели, вздымались чешуей или перекатывались, подобно нити жемчужного ожерелья; как они, встревоженные, кипели от ярости, потом, в виде стаи морских чудовищ, гнались друг за другом, отрясая
белые космы свои, и, наконец, росли выше и выше, наподобие великанов, стремились ко мне со стоном и ревом, ширялись в блестящих ризах своих.
Рано утром, когда солнце на востоке, застланное зимним туманом, только что появилось бледным шаром без лучей, и стан московский, издали едва приметный, так как
белые его палатки сливались с белоснежной
равниной, только что пробудился, со стороны Новгорода показался большой поезд.
Рано утром, когда солнце на востоке, застланное зимним туманом, только что появилось бледным шаром без лучей, и стан московский, издали едва заметный, так как
белые его палатки сливались с белоснежной
равниной, только что пробудился, со стороны Новгорода показался большой поезд.
Говорил я эти слова с таким выражением, как будто убеждал кого-то, и глаза мои, которыми я смотрел на бесконечную плоскую
равнину, казались мне такими же
белыми, мертвыми, ничего не отражающими, как снег. Но это было еще в начале пути, когда я что-нибудь говорил, — потом я совсем умолк и двигался и останавливался молча.