Неточные совпадения
— Кроме сего, государя моего пошехонский дворянин. Имею в
селе Словущенском пятнадцать душ крестьян,
из коих две находятся в
бегах, а прочие в поте лица снискивают для господина своего скудное пропитание.
Затем он укладывает копнушку скошенной травы, постилает сверху обрывок старой клеенки и
садится, закуривая коротенькую трубочку. Курит он самый простой табак, какие-то корешки; не раз заикался и эту роскошь бросить, но привычка взяла свое, да притом же трубка и пользу приносит, не дает ему задремать. Попыхивает он
из трубочки, а глазами далеко впереди видит. Вот Митрошка словно бы заминаться стал, а Лукашка так и вовсе попусту косой машет. Вскаивает Арсений Потапыч и
бежит.
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа. Видит баба, дело плохо, хоть
ИЗ села вон
беги: совсем проходу нет. Однако не потеряла, головы, и не то чтобы кинулась на шею благодетелю, а выдержала характер. Смекнул старик, что тут силой не возьмешь — и впрямь перетащил мужа в губернский; город,
из духовного звания выключил и поместил в какое-то присутственное место бумагу изводить.
Дело в том, что на Аннушку Арина Петровна имела виды, а Аннушка не только не оправдала ее надежд, но вместо того на весь уезд учинила скандал. Когда дочь вышла
из института, Арина Петровна
поселила ее в деревне, в чаянье сделать
из нее дарового домашнего секретаря и бухгалтера, а вместо того Аннушка, в одну прекрасную ночь,
бежала из Головлева с корнетом Улановым и повенчалась с ним.
Тишь, беспробудность, настоящее место упокоения! Но вот что-то ухнуло, словно вздох… Нет, это ничего особенного, это снег оседает. И Ахилла стал смотреть, как почерневший снег точно весь гнется и волнуется. Это обман зрения; это по лунному небу плывут, теснясь, мелкие тучки, и от них на землю падает беглая тень. Дьякон прошел прямо к могиле Савелия и
сел на нее, прислонясь за одного
из херувимов. Тишь, ничем ненарушимая, только тени всё беззвучно
бегут и
бегут, и нет им конца.
— Друг мой, успокойся! — сказала умирающая от избытка жизни Негрова, но Дмитрий Яковлевич давно уже сбежал с лестницы; сойдя в сад, он пустился
бежать по липовой аллее, вышел вон
из сада, прошел
село и упал на дороге, лишенный сил, близкий к удару. Тут только вспомнил он, что письмо осталось в руках Глафиры Львовны. Что делать? — Он рвал свои волосы, как рассерженный зверь, и катался по траве.
Заняв во всех банках (вся Россия в то время была, как тенетами, покрыта банками, так что ни одному зайцу не было надежды проскочить, не попав головой в одну
из петель) более миллиона рублей, он
бежал за границу, но в Гамбурге был поймай в ту самую минуту, как
садился на отправлявшийся в Америку пароход, и теперь томится в остроге (присяжные заседатели видели в этом происшествии перст божий).
Сборской отправился на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой
сел на лошадь и в провожании уланского вахмистра поехал через город к Тверской заставе. Выезжая на Красную площадь, он заметил, что густые толпы народа с ужасным шумом и криком
бежали по Никольской улице. Против самых Спасских ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел
из Кремля.
— А я иду мимо и думаю: дай-ка зайду, зоологию проведаю, — сказал Самойленко,
садясь у большого стола, сколоченного самим зоологом
из простых досок. — Здравствуй, святой отец! — кивнул он дьякону, который сидел у окна и что-то переписывал. — Посижу минуту и
побегу домой распорядиться насчет обеда. Уже пора… Я вам не помешал?
Старик, задыхаясь от усталости и тревоги,
бежал около двух верст до площади, где стоят извозчики. Облитый потом, он
сел на дрожки и велел везти себя в врачебную управу. Не глядя, что вынул
из кармана, он дал извозчику монету и вбежал в сени. Баба и старуха сидели на окне. Старуха плакала.
Кальсонер выскочил в вестибюль на площадку с органом первым, секунду поколебался, куда
бежать, рванулся и, круто срезав угол, исчез за органом. Коротков бросился за ним, поскользнулся и, наверно, разбил бы себе голову о перила, если бы не огромная кривая и черная ручка, торчащая
из желтого бока. Она подхватила полу коротковского пальто, гнилой шевиот с тихим писком расползся, и Коротков мягко
сел на холодный пол. Дверь бокового хода за органом со звоном захлопнулась за Кальсонером.
Анне Акимовне вдруг стало стыдно, что у нее горят щеки и что на нее все смотрят, она смешала на столе карты и
побежала из комнаты, и когда
бежала по лестнице и потом пришла наверх и
села в гостиной у рояля,
из нижнего этажа доносился гул, будто море шумело; вероятно, говорили про нее и про Пименова и, быть может, пользуясь ее отсутствием, Жужелица обижала Варварушку и уж, конечно, не стеснялась в выражениях.
(
Бежит. Соколова не
садится, ходит.
Из комнаты Якова появляются Иван и Александр, позднее Пётр.)
И идем мы опять мирно и благополучно и, наконец, достигши известных пределов, добыли слух, что изограф Севастьян, точно, в здешних местах ходит, и пошли его искать
из города в город,
из села в
село, и вот-вот совсем по его свежему следу идем, совсем его достигаем, а никак не достигнем. Просто как сворные псы
бежим, по двадцати, по тридцати верст переходы без отдыха делаем, а придем, говорят...
Он обыкновенно ходил задами
села, когда же ему случалось идти улицей, одни собаки обходились с ним по-человечески; они, издали завидя его, виляли хвостом и
бежали к нему навстречу, прыгали на шею, лизали в лицо и ласкались до того, что Левка, тронутый до слез,
садился середь дороги и целые часы занимал
из благодарности своих приятелей, занимал их до тех пор, пока какой-нибудь крестьянский мальчик пускал камень наудачу, в собак ли попадет или в бедного мальчика; тогда он вставал и убегал в лес.
Тогда-то свершилось «падение Керженца». Семьдесят семь скитов было разорено рассыльщиками. Голова Александра дьякона скатилась под топором палача в Нижнем Новгороде, несколько старцев сожжено на кострах возле
села Пафнутова. И сорок тысяч старообрядцев, не считая женщин,
бежало из Керженских лесов за литовский рубеж в подданство короля польского.
— Не его! Не его! — слышатся голоса
из разных углов камеры. — Житья от него нету, вашескородие! Пятнадцать лет от него терпим! Как пришел со службы, так с той поры хоть
из села беги. Замучил всех!
В гуле и стоне можно было расслышать иногда крики: «воля!.. воля!» — с которыми все это
бежало вон
из села.
— Ладно, слышали, — сказал один
из ямщиков. — Иди, Серега,
садись, а то вон опять староста
бежит. Барыня, вишь, ширкинская больная.
А она быстро
бежит в спальню и
садится у того же окна. Ей видно, как доктор и поручик, выйдя
из аптеки, лениво отходят шагов на двадцать, потом останавливаются и начинают о чем-то шептаться. О чем? Сердце у нее стучит, в висках тоже стучит, а отчего — она и сама не знает… Бьется сердце сильно, точно те двое, шепчась там, решают его участь.
Солнце
садилось за бор. Тележка, звякая бубенчиками, медленно двигалась по глинистому гребню. Я сидел и сомнительно поглядывал на моего возницу. Направо, прямо из-под колес тележки,
бежал вниз обрыв, а под ним весело струилась темноводная Шелонь; налево, также от самых колес, шел овраг, на дне его тянулась размытая весенними дождями глинистая дорога. Тележка переваливалась с боку на бок, наклонялась то над рекою, то над оврагом. В какую сторону предстояло нам свалиться?
А мальчик как только пригнал вечером в
село стадо козлят, так сейчас же рассказал своей матери, что видел на скале старика, а Пастухова мать пошла на колодец и стала о том говорить другим женщинам, и так сделалось известно людям о новом столпнике, и люди
из села побежали к Ермию и принесли ему чечевицы и бобов больше, чем он мог съесть. Так и пошло далее.
Из трактира мы пошли к церкви и
сели на паперти в ожидании кучера. Сорок Мучеников стал поодаль и поднес руку ко рту, чтобы почтительно кашлянуть в нее, когда понадобится. Было уже темно; сильно пахло вечерней сыростью и собиралась восходить луна. На чистом, звездном небе было только два облака и как раз над нами: одно большое, другое поменьше; они одинокие, точно мать с дитятею,
бежали друг за дружкой в ту сторону, где догорала вечерняя заря.
Высунув голову
из окна вагона, он следил за однообразными картинами засеянных полей, отдаленных лесов, деревень,
сел с куполами храмов, которые, казалось, двигались и
бежали вслед за поездом.
— И то
сяду, устала я,
из хором что есть силы
бежала. Увидали мы тебя с Ксенией Яковлевной в окошко, как ты в избу пошел, я сейчас же
из светлицы во двор, а со двора сюда.
— Надо беспременно разбудить Петра Федоровича, потому такая оказия, что и не приведи Господи, он уж как порешит, назад ли в воду ее кинуть — грех бы, кажись, большой, или графу доложить, да за полицией пошлет; ты, Кузьма, да ты, Василий, стерегите находку, а я
побегу… Рыбу-то в ведра
из этого улова не кладите, потому несуразно у покойницы из-под боку, да на еду… — отдал он наскоро распоряжение и быстрыми шагами пошел по направлению к
селу. Остальные рыбаки тоже
побежали за ним.
Певец
Сей кубок мщенью! други, в строй!
И к небу грозны длани!
Сразить иль пасть! наш роковой
Обет пред богом брани.
Вотще, о враг,
из тьмы племён
Ты зиждешь ополченья:
Они
бегут твоих знамён
И жаждут низложенья.
Сокровищ нет у нас в домах;
Там стрелы и кольчуги;
Мы
села — в пепел; грады — в прах;
В мечи — серпы и плуги.
Его почему-то «велено было отправить в губернскую канцелярию для рассмотрения», но он 13-го февраля
бежал, а 28-го августа представлен в словенскую консисторию
из Великобудисского девичьего монастыря, с представлением, что он проживал близ
села в лесу, который того же августа против 29 числа
из консистории с-под караула паки
бежал.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что-то шопотом говорили между собою. Долохов долго
садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал
из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать
бегут или не
бегут за ними французы.
В это же самое время
из киевского Кирилловского монастыря
бежал «лишенный иерейского сана и присланный в монастырь для содержания без сообщения святых тайн по смерть»
села Зубатова иерей Андрий Иванов, кой приметами таков: «росту низкого, корпуса сухощавого, волосов на голове простых, лица желтого, стешками (?), молви трусливой, ходы спесивой».