Неточные совпадения
Он уверил ее, что детей нужно везти в Москву, а ей одной, с глупой гувернанткой, оставаться в деревне, — она
поверила; скажи он ей, что детей нужно сечь, так же как сечет своих княгиня Варвара Ильинична, она и тут, кажется бы, согласилась, — сказала
бабушка, поворачиваясь в своем кресле с видом совершенного презрения.
— О, — говорю, —
бабушка, я вам очень благодарен, что вы мне это сказали; но
поверьте, я уж не так мал, чтобы не понять, что на свете полезно и что бесполезно.
Это было очень обидно слышать, возбуждало неприязнь к дедушке и робость пред ним. Клим
верил отцу: все хорошее выдумано — игрушки, конфеты, книги с картинками, стихи — все. Заказывая обед,
бабушка часто говорит кухарке...
— Врет, не
верьте, хитрит. А лишь узнает, то возненавидит вас или будет читать мораль, еще скажет, пожалуй,
бабушке…
Бабушка сострадательна к ней: от одного этого можно умереть! А бывало, она уважала ее, гордилась ею, признавала за ней права на свободу мыслей и действий, давала ей волю,
верила ей! И все это пропало! Она обманула ее доверие и не устояла в своей гордости!
Но если б даже она и возвратила ему его слово и он
поверил бабушке все свои догадки и подозрения насчет Веры, повело ли бы это к желаемому исходу?
— Я
верю вашей дружбе, Иван Иванович. Благодарю вас, — говорила она, утирая слезы. — Мне немного легче… и было бы еще легче, если б… не
бабушка.
А потом опять была ровна, покойна, за обедом и по вечерам была сообщительна, входила даже в мелочи хозяйства, разбирала с Марфенькой узоры, подбирала цвета шерсти,
поверяла некоторые счеты
бабушки, наконец поехала с визитами к городским дамам.
Бабушка с почтением и с завистью, а Райский с любопытством глядел на стариков, слушал, как они припоминали молодость, не
верил их словам, что она была первая красавица в губернии, а он — молодец и сводил будто женщин с ума.
—
Верю,
верю,
бабушка! Ну так вот что: пошлите за чиновником в палату и велите написать бумагу: дом, вещи, землю, все уступаю я милым моим сестрам, Верочке и Марфеньке, в приданое…
— Была бы несчастнейшее создание —
верю,
бабушка, — и потому, если Марфенька пересказала вам мой разговор, то она должна была также сказать, что я понял ее и что последний мой совет был — не выходить из вашей воли и слушаться отца Василья…
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека никогда и никогда не
поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку
бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние…
— Не
верьте ему, Нил Андреич: он сам не знает, что говорит… — начала
бабушка. — Какой он тебе приятель…
— Ах, Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься истины… и тогда
поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. — Оставим все прочие вопросы — я не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим друг друга… Так или нет?
Я недоверчив, холоден к людям и горяч только к созданиям своей фантазии,
бабушка горяча к ближнему и
верит во все.
— Все сочинил,
бабушка, сейчас сочинил, не
верьте ему! — сказала Марфенька.
Бабушка завязала на платке узелок. Она любила говорить, что без нее ничего не сделается, хотя, например, веревку мог купить всякий. Но Боже сохрани, чтоб она
поверила кому-нибудь деньги.
— Ну, так вы
верите же в истины, что преподала вам
бабушка…
— Да, с братией. У меня все новое есть. Только вы не показывайте там
бабушке или тупоумным вашим гостям. Я хотя и не знаю вас, а
верю, что вы не связываетесь с ними…
В один такой час хандры он лежал с сигарой на кушетке в комнате Татьяны Марковны.
Бабушка, не сидевшая никогда без дела, с карандашом
поверяла какие-то, принесенные ей Савельем, счеты.
—
Бабушка! — заключила Вера, собравшись опять с силами. — Я ничего не хочу! Пойми одно: если б он каким-нибудь чудом переродился теперь, стал тем, чем я хотела прежде чтоб он был, — если б стал
верить во все, во что я
верю, — полюбил меня, как я… хотела любить его, — и тогда я не обернулась бы на его зов…
Вера слушала в изумлении, глядя большими глазами на
бабушку, боялась
верить, пытливо изучала каждый ее взгляд и движение, сомневаясь, не героический ли это поступок, не великодушный ли замысел — спасти ее, падшую, поднять? Но молитва, коленопреклонение, слезы старухи, обращение к умершей матери… Нет, никакая актриса не покусилась бы играть в такую игру, а
бабушка — вся правда и честность!
— Ну, ты ее заступница! Уважает, это правда, а думает свое, значит, не
верит мне: бабушка-де стара, глупа, а мы молоды, — лучше понимаем, много учились, все знаем, все читаем. Как бы она не ошиблась… Не все в книгах написано!
— Я
верю, что случится, иначе быть не может. Уж если
бабушка и ее «судьба» захотят…
— Никогда, никогда я не
поверю, — горячо лепетала Настя, — что маленьких деток повивальные
бабушки находят в огороде, между грядками с капустой. Теперь уж зима, и никаких грядок нет, и
бабушка не могла принести Катерине дочку.
Любовь Андреевна. Ярославская
бабушка прислала пятнадцать тысяч, чтобы купить имение на ее имя, — нам она не
верит, — а этих денег не хватило бы даже проценты заплатить. (Закрывает лицо руками.) Сегодня судьба моя решается, судьба…
Не
верить бабушке нельзя, — она говорит так просто, убедительно.
Я сидел на лежанке ни жив ни мертв, не
веря тому, что видел: впервые при мне он ударил
бабушку, и это было угнетающе гадко, открывало что-то новое в нем, — такое, с чем нельзя было примириться и что как будто раздавило меня. А он всё стоял, вцепившись в косяк, и, точно пеплом покрываясь, серел, съеживался. Вдруг вышел на середину комнаты, встал на колени и, не устояв, ткнулся вперед, коснувшись рукою пола, но тотчас выпрямился, ударил себя руками в грудь...
Я очень помню, как осторожно говорила
бабушка о душе, таинственном вместилище любви, красоты, радости, я
верил, что после смерти хорошего человека белые ангелы относят душу его в голубое небо, к доброму богу моей
бабушки, а он ласково встречает ее...
— У Фени,
бабушка, горло болит… — лгала Нюша, чтобы успокоить больную, которая делала вид, что
верит этому…
Бабушка по крайней мере
верила так и во всех случайностях видела не то напоминания, не то предуготовления к чему-то большему. Совершая путь свой в Петербург, она часто повторяла в мыслях...
Но всего более не нравилось княгине любопытство, с которым мистики старались засматривать за завесы великих тайн:
бабушка и не
верила, что они там что-нибудь видят, и сердилась.
И я этому
верю: в душе княгини Варвары Никаноровны было слишком много артистического, что, вероятно, влекло ее к даровитому сыну. Притом же, может быть, она, по дальновидности своего ума, и предусматривала с материнскою чуткостью искушения и опасности, которые были уделом моего отца. С выборами воспитателя для князей у
бабушки была большая возня, составившая целый эпизод в ее жизни.
Мысль эта показалась
бабушке столь ясною и логичною, что она стала
верить, как в неотразимый факт, и ждала гостя в неспокойствии, за которое сама на себя сердилась.
По этому поводу произошел разговор, после которого Хотетова стала повсюду порицать
бабушку за неверие. Предоставляю всякому судить, сколько справедливого заключало в себе это порицание, но оно было отнюдь не несправедливее других порицаний, которым
бабушка подверглась со стороны своих религиозных воззрений: ее знакомые вольтерьянцы называли ее «попадьей» и «московскою просвирней», а ханжи с ужасом шептали, что даже сомнительно: «
верит ли она в бога».
Княгиня была в восторге от этого письма. Не знаю, что именно ее в нем пленяло; но, конечно, тут имело значение и слово «о счастии в самых бедствиях». Она и сама почитала такое познание драгоценнее всяких иных знаний, но не решалась это высказать, потому что считала себя «профаном в науках». Притом
бабушка хотя и не
верила, что «древле было все лучше и дешевле», но ей нравились большие характеры, с которыми она была знакома по жизнеописаниям Плутарха во французском переводе.
Крестьяне к похвалам богобоязненности
бабушки скоро приумножили хвалу на хвалу ее разуму и справедливости. Сёла ее богатели и процветали: крепостные ее люди покупали на стороне земли на ее имя и
верили ей более, чем самим себе.
Рассказывали потом, что, когда камердинер вбежал в спальню на сильный звон колокольчика, он нашел Ивана Матвеича не на кровати, а в двух шагах от нее. И будто он сидел на полу, скорчившись, и два раза сряду повторил: «Вот тебе,
бабушка, и Юрьев день!» И будто это были его последние слова. Но я не могу этому
верить. С какой стати он заговорил бы по-русски в такую минуту и в таких выражениях!
— Я вас очень, очень благодарю,
бабушка, — с чувством начала Полина, — за убежище, которое вы мне предлагаете. Отчасти вы мое положение угадали. Я вам так признательна, что,
поверьте, к вам приду, может быть даже и скоро; а теперь есть причины… важные… и решиться я сейчас, сию минуту, не могу. Если бы вы остались хоть недели две…
— Значит, не могу. К тому же во всяком случае я не могу брата и сестру оставить, а так как… так как… так как действительно может случиться, что они останутся, как брошенные, то… если возьмете меня с малютками,
бабушка, то конечно, к вам поеду и,
поверьте, заслужу вам это! — прибавила она с жаром, — а без детей не могу,
бабушка.
— Но,
бабушка, разве вы, милая, этому
верите?
Теперь уже для нее ясно было, что она уедет непременно, чему она все-таки не
верила, когда прощалась с
бабушкой, когда глядела на мать.
Настасья Кириловна. Какая уж,
бабушка, красота! Не красота, а бедность… Наговоров вам на меня много, мне вы не изволите
верить, так и погибаю.
Даже в церковь для исповеди или причастия его не пускали, потому что граф сам в бога не
верил, а духовных терпеть не мог и один раз на Пасхе борисоглебских священников со крестом борзыми затравил [Алферьева Акилина Васильевна (1790 — ок.1860) —
бабушка писателя по матери.