Неточные совпадения
—…мрет без помощи? Грубые
бабки замаривают детей, и народ коснеет в невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе дано в руки средство помочь этому, и ты не помогаешь, потому что, по твоему, это не важно. И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не можешь видеть всего, что можешь сделать, или ты не
хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием, я не знаю чем, чтоб это сделать.
Софья Николавна перепугалась, что так небережно поступают с ее бесценным сокровищем, а повивальная
бабка испугалась, чтоб новорожденного не сглазил немец; она
хотела было его отнять, но Клоус буянил; он бегал с ребенком по комнате, потребовал корыто, губку, мыло, пеленок, теплой воды, засучил рукава, подпоясался передником, сбросил парик и принялся мыть новорожденного, приговаривая: «А, варваренок, теперь не кричишь: тебе хорошо в тепленькой-то водице!..» Наконец, прибежал не помнивший себя от восхищения Алексей Степаныч; он отправлял нарочного с радостным известием к Степану Михайлычу, написал письмо к старикам и к сестре Аксинье Степановне, прося ее приехать как можно скорее крестить его сына.
Столетняя
бабка его, рассказывавшая ему такую подробную и важную для всякого казака историю и, следовательно, умершая не прежде, как когда ему было лет 15, то есть около 1656 года, должна была родиться в 1556 году, или
хотя в 1550; Гугниху же узнала она на 20 году своего возраста, то есть около 1570 года.
— Не манил я ее,
бабка… Даю тебе слово в этом. Сама она
захотела.
Гришка встал, чесал голову, чесал спину и никак не мог очнуться. Насилу его умыли, прибрали и повели с женою в избу, где был готов завтрак и новая попойка. Но тут же были готовы и пересуды. Одни ругали Настю, другие винили молодого, третьи говорили, что свадьба испорчена, что на молодых напущено и что нужно съездить либо в Пузеево к знахарю, либо в Ломовец к
бабке. Однако так ли не так, а опять веселья не было,
хотя подпили все опять на порядках.
—
Бабка! — отозвалась Пелагея Иванна. — Знахарка научила. Роды, говорит, у ей трудные. Младенчик не
хочет выходить на божий свет. Стало быть, нужно его выманить. Вот они, значит, его на сладкое и выманивали!
Короче вам сказать: была у нас двоюродная
бабка, и, заметьте,
бабка с моей стороны; препочтеннейшая, я вам скажу, старушка; меня просто обожала, всего своего имущества, еще при жизни,
хотела сделать наследником; но ведь я отец: куда же бы все пошло?..
— Ты и твоя
бабка мучаете меня! — сказала она, вспыхнув. — Я жить
хочу! жить! — повторила она и раза два ударила кулачком по груди. — Дайте же мне свободу! Я еще молода, я жить
хочу, а вы из меня старуху сделали!..
Я не помню, как его зовут, но достоверно известно, что он, вместе с одною повивальною
бабкою,
хочет по всему свету распространить магометанство, и оттого уже, говорят, во Франции большая часть народа признает веру Магомета.
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с руками да с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не
захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
Ему шел в это время тридцать восьмой год, лета цветущие для мужчины, но на его прекрасное лицо, с необъяснимо приятными чертами, соединяющими в себе выражения кротости и остроумия, государственные и военные заботы уже наложили печать некоторой усталости,
хотя оно по-прежнему было соразмерной полноты и в профиль напоминало лицо его великой
бабки — императрицы Екатерины II.
— Так надо было. Открою тебе более: ты родился почти в один час с сыном Кропотова; ловкая
бабка подменила его тобою; он отвезен в Выговский скит, там воспитан, и, если
хочешь знать, это тот самый молодой чернец, Владимир, по прозванию Девственник.
И был один поразительный факт, достойный глубочайших размышлений: если с вечера он втыкал палку где-нибудь в саду, то наутро она оказывалась там же; и спрятанные в ящике, в сарае
бабки оставались такими же,
хотя с тех пор было темно и он уходил к себе в детскую.
Бабку Керасиху, которая первая вынесла эту новость на улицу и клялась, что у ребенка нет ни рожков, ни хвостика, оплевали и
хотели побить, а дитя все-таки осталось хорошенькое-прехорошенькое, и к тому же еще удивительно смирное: дышало себе потихонечку, а кричать точно стыдилось.