Сам указ угрожает жестокою казнью: какая казнь могла считаться жестокою в то время, когда отсечение руки и обеих ног было только облегчением прежней казни смертной (Поли. собр. зак., № 510), когда били кнутом невьянского приказчика за то, что он не дал подвод, недалеко от Тобольска, царским сокольникам, которые поэтому должны были нанять себе подводы за 40 алтын (
Акты исторические, том IV, № 64).
Неточные совпадения
Для того, кто смотрит на мировую борьбу с точки зрения философии истории, должно быть ясно, что ныне разыгрывается один из
актов всемирно-исторической драмы Востока и Запада.
В
исторической трагедии есть ряд
актов, и в них назревает окончательная катастрофа, катастрофа всеразрешающая.
Конечно, это еще немного (я уверен даже, что ты найдешь в этом подтверждение твоих нравоучений), но я все-таки продолжаю думать, что ежели мои поиски и не увенчиваются со скоростью телеграфного сообщения, то совсем не потому, что я не пускаю в ход"aperГus historiques et litteraires", [
исторических и литературных рассуждений (франц.)] а просто потому, что, по заведенному порядку, никакое представление никогда с пятого
акта не начинается.
Венок возложили на голову Шерамура и этим
актом навсегда лишили его клички, данной ему англичанкою: с сей поры он сделался «теткин муж» и очень много утрачивал в своей непосредственности. Но он об этом не думал. К тому же
историческая точность обязывает сказать, что добрый oncle Grillade в настоящую торжественнейшую минуту его жизни был пьян, и это не его вина, а вина доброй Танты, которая всеми мерами позаботилась облегчить все предстоящие ему задачи.
Историческое рождение человека, существа свободного и богоподобного, не только предполагает рождение в собственном смысле, т. е.
акт божественного всемогущества, вызывающий к бытию новые жизни и осуществляющийся через брачное соединение супругов или вообще лиц разного пола, но и некое самосотворение человека.
Это событие сразу меняет перспективу и переносит нас в новую
историческую (не апокалипсическун ли) эпоху, открывается новый
акт всемирно-исторической трагедии.
И, однако же, мы знаем, что литургическое творчество подлежит
историческому развитию, причем индивидуальное вдохновение вливается в его сверхиндивидуальное русло, будучи принимаемо неким
актом церковной санкции.
Но единственный в своем роде пример такого соединения ноуменального и
исторического, мифа и истории, несомненно представляют евангельские события, центром которых является воплотившийся Бог — Слово, Он же есть вместе с тем родившийся при Тиверии и пострадавший при Понтии Пилате человек Иисус: история становится здесь непосредственной и величайшей мистерией, зримой очами веры, история и миф совпадают, сливаются через
акт боговоплощения.
Отдельные же его
акты разделяются, очевидно, известным промежутком времени, нужного для того, чтобы воскресшие могли перевоспитаться и приспособиться к новым
историческим условиям, в которых застанет их воскресение.
Но разрушение мира объективации есть
акт социальный и
исторический.
Всякий творческий
акт совершается во времени экзистенциальном и лишь проецируется во времени
историческом.
Сама церковь тут может быть понята двояко — с одной стороны, она есть духовная соборность, с которой я соединяюсь в свободе и с которой предстою перед Богом, с другой стороны, она есть социально организованная
историческая группировка, способная внешне насиловать мою совесть и лишать мои нравственные
акты характера чистоты, свободы и первородности, т. е. быть «общественным мнением».
Отсюда мы продолжим наше повествование подлинными словами светского журнала. Он любопытен не только в отношении
историческом, но и по самому образцу изложения, так как в одном и том же
акте одно и то же лицо называется сперва великим князем и высочеством, потом императором и величеством.