Неточные совпадения
Сравнительно
большое количество семейных объясняется не какими-либо особенностями хозяйств, располагающими к семейной, домовитой жизни, а случайностями: легкомыслием местной администрации, сажающей семейных на участки в Александровске, а не в более подходящем для этого месте, и тою сравнительною легкостью, с какою здешний поселенец, благодаря своей близости к начальству и
тюрьме, получает женщину.
В хорошую теплую погоду, которая здесь бывает не часто,
тюрьма вентилируется превосходно: окна и двери открываются настежь, и арестанты
большую часть дня проводят на дворе или далеко вне
тюрьмы.
Лиственничный и еловый лес, из которого сделаны
тюрьма и ее фундамент, представляет хорошую естественную вентиляцию, но ненадежную; вследствие
большой влажности сахалинского воздуха и изобилия дождей, а также испарений, идущих изнутри, в порах дерева скопляется вода, которая зимою замерзает.
Она отучает его мало-помалу от домовитости, то есть того самого качества, которое нужно беречь в каторжном
больше всего, так как по выходе из
тюрьмы он становится самостоятельным членом колонии, где с первого же дня требуют от него, на основании закона и под угрозой наказания, чтобы он был хорошим хозяином и добрым семьянином.
Интересно, что на Сахалине дают названия селениям в честь сибирских губернаторов, смотрителей
тюрем и даже фельдшеров, но совершенно забывают об исследователях, как Невельской, моряк Корсаков, Бошняк, Поляков и многие другие, память которых, полагаю, заслуживает
большего уважения и внимания, чем какого-нибудь смотрителя Дербина, убитого за жестокость.
И здесь естественные и экономические законы как бы уходят на задний план, уступая свое первенство таким случайностям, как, например,
большее или меньшее количество неспособных к труду, больных, воров или бывших горожан, которые здесь занимаются хлебопашеством только поневоле; количество старожилов, близость
тюрьмы, личность окружного начальника и т. д. — всё это условия, которые могут меняться через каждые пять лет и даже чаще.
Кононовича есть один, касающийся давно желанного упразднения Дуэ и Воеводской
тюрьмы: «Осмотрев Воеводскую
тюрьму, я лично убедился в том, что ни условия местности, в которой она находится, ни значение содержащихся в ней преступников,
большею частью долгосрочных или заключенных за новые преступления, не могут оправдать того порядка надзора или, лучше сказать, отсутствия всякого фактического наблюдения, в котором эта
тюрьма находится с самого ее основания.
Наши поселенцы стали ходить сюда на заработки лишь с 1886 г., и, вероятно, по собственному почину, так как смотрители
тюрем всегда
больше интересовались кислою капустой, чем морскою.
Здешний смотритель
тюрьмы больше всего любит показывать приезжим пожарный обоз.
Жизнь в общих камерах порабощает и с течением времени перерождает арестанта; инстинкты оседлого человека, домовитого хозяина, семьянина заглушаются в нем привычками стадной жизни, он теряет здоровье, старится, слабеет морально, и чем позже он покидает
тюрьму, тем
больше причин опасаться, что из него выйдет не деятельный, полезный член колонии, а лишь бремя для нее.
В
тюрьмах кавказцы дают
больший процент, чем в колонии, а это значит, что они неблагополучно отбывают каторгу и далеко не все выходят на поселение; причины тут — частые побеги и, вероятно, высокая смертность.
Они, пока живут в
тюрьмах или казармах, смотрят на колонию лишь с точки зрения потребностей; их визиты в колонию играют роль вредного внешнего влияния, понижающего рождаемость и повышающего болезненность, и притом случайного, которое может быть
больше или меньше, смотря по тому, на каком расстоянии от селения находится
тюрьма или казарма; это то же, что в жизни русской деревни золоторотцы, работающие по соседству на железной дороге.
Кстати сказать, всякий раз при посещении
тюрем мне казалось, что в них стариков относительно
больше, чем в колонии.]
[Незаконнорожденные первой группы — это дети каторжных женщин, рожденные
большею частью после суда в
тюрьмах; в семьях же, добровольно пришедших за супругами и родителями, незаконнорожденных нет вовсе.]
Несмотря на свою непорочность, они
больше всего на свете любят порочную мать и разбойника отца, и если ссыльного, отвыкшего в
тюрьме от ласки, трогает ласковость собаки, то какую цену должна иметь для него любовь ребенка!
Если в саксонских и прусских
тюрьмах заключенные получают мясо только три раза в неделю, каждый раз в количестве, не достигающем и 1/5 фунта, и если тамбовский крестьянин съедает 4 ф. хлеба в день, то это не значит, что сахалинский ссыльный получает много мяса и мало хлеба, а значит только, что германские тюрьмоведы боятся быть заподозренными в ложной филантропии и что пища тамбовского мужика отличается
большим содержанием хлеба.
Между тем начальник острова за неимением секретаря или чиновника, который постоянно находился бы при нем,
большую часть дня бывает занят составлением приказов и разных бумаг, и эта сложная, кропотливая канцелярщина отнимает у него почти всё время, необходимое для посещения
тюрем и объезда селений.
С другой же стороны, кражи, совершаемые так часто в
тюрьмах и селениях, редко дают повод к судебному разбирательству, и если судить по официальным цифрам, то можно прийти к совершенно ложному выводу, что ссыльные относятся к чужой собственности даже с
большим уважением, чем свободные.]
Картежная игра, как эпидемическая болезнь, овладела уже всеми
тюрьмами;
тюрьмы представляют собою
большие игорные дома, а селения и посты — их филиальные отделения.
На острове, отделяемом от материка бурным морем, казалось, не трудно было создать
большую морскую
тюрьму по плану: «кругом вода, а в середке беда», и осуществить римскую ссылку на остров, где о побеге можно было бы только мечтать.
В сахалинской тайге, где на каждом шагу приходится преодолевать горы валежного леса, жесткий, путающийся в ногах багульник или бамбук, тонуть по пояс в болотах и ручьях, отмахиваться от ужасной мошки, — даже вольные сытые ходоки делают не
больше 8 верст в сутки, человек же, истощенный
тюрьмой, питающийся в тайге гнилушками с солью и не знающий, где север, а где юг, не делает в общем и 3–5 верст.
Обыкновенно его ловят, судят, отправляют назад на каторгу, но это не так страшно; в медленном, пешеэтапном хождении по Сибири, в частой перемене
тюрем, товарищей и конвойных и в дорожных приключениях есть своя особенная поэзия и все-таки
больше похожего на свободу, чем в Воеводской
тюрьме или на дорожных работах.
Больных, обращавшихся за медицинскою помощью в 1889 г., было 11309; но так как большинство каторжных в летнее время живет и работает далеко вне
тюрьмы, где лишь при
больших партиях находятся фельдшера, и так как большинство поселенцев, за дальностью расстояния и по причине дурной погоды, лишено возможности ходить и ездить в лазареты, то эта цифра касается главным образом той части населения, которое живет в постах, вблизи врачебных пунктов.
Неточные совпадения
И пишет суд: препроводить тебя из Царевококшайска в
тюрьму такого-то города, а тот суд пишет опять: препроводить тебя в какой-нибудь Весьегонск, и ты переезжаешь себе из
тюрьмы в
тюрьму и говоришь, осматривая новое обиталище: „Нет, вот весьегонская
тюрьма будет почище: там хоть и в бабки, так есть место, да и общества
больше!“ Абакум Фыров! ты, брат, что? где, в каких местах шатаешься?
Проходит после того десять лет — мудрец все еще держится на свете, еще
больше прежнего кругом в долгах и так же задает обед, и все думают, что он последний, и все уверены, что завтра же потащут хозяина в
тюрьму.
Рындин — разорившийся помещик, бывший товарищ народовольцев, потом — толстовец, теперь — фантазер и анархист,
большой, сутулый, лет шестидесяти, но очень моложавый; у него грубое, всегда нахмуренное лицо, резкий голос, длинные руки. Он пользуется репутацией человека безгранично доброго, человека «не от мира сего». Старший сын его сослан, средний — сидит в
тюрьме, младший, отказавшись учиться в гимназии, ушел из шестого класса в столярную мастерскую. О старике Рындине Татьяна сказала:
— Вот такой — этот настоящий русский,
больше, чем вы обе, — я так думаю. Вы помните «Золотое сердце» Златовратского! Вот! Он удивительно говорил о начальнике в
тюрьме, да! О, этот может много делать! Ему будут слушать, верить, будут любить люди. Он может… как говорят? — может утешивать. Так? Он — хороший поп!
Их деды — попы, мелкие торговцы, трактирщики, подрядчики, вообще — городское мещанство, но их отцы ходили в народ, судились по делу 193-х, сотнями сидели в
тюрьмах, ссылались в Сибирь, их детей мы можем отметить среди эсеров, меньшевиков, но, разумеется, гораздо
больше среди интеллигенции служилой, то есть так или иначе укрепляющей структуру государства, все еще самодержавного, которое в будущем году намерено праздновать трехсотлетие своего бытия.